По законам военного времени

Опьянен. В голове помутился рассудок, в радостном сумасшествии, граничащем с тихой истерией. Хочется смеяться в голос, но он только довольно скалится. Хочется рывком прижать к своей груди, но руки плавно и мягко ведут девушку в незамысловатом танце. Да, он умеет вести, даже отринув осознание своего природного дара. Нити на пальцах ничто по сравнению с теплотой ее кожи на них же. Он желает протянуть до Темари более прочную связь, от самого сердца, и накрепко привязать ее к себе. Так, чтобы никакая техника не могла разбить. Опьянен, и запутан в своих же желаниях. Капитан полиции Суны с придурковатым выражением на лице, смотрит на родную сестру влюбленными глазами. Предки только что перевернулись в своих песчаных гробах, а карма Канкуро окрасилась черным маревом позора и бесчестия. Ну и черт с ней, раз Темари думает о его руках. "Они же по самые плечи в крови." Ненавязчивая мысль, подкинутая проснувшейся совестью. Его лицо приобретает горестные черты, которые теперь не спрячешь за краской. Но, на помощь приходит неожиданный союзник, и чужие ладони ложатся на глаза, скрывая обзор и словно окуная в черную пропасть бездны.

...Сначала было темно, и только издалека неслись звуки настраиваемого оркестра. Неудачную ноту взяла виолончель. Раздался мерный стук дирижёрской палочке по пюпитру, призывающий к всеобщей тишине. Внезапный посетитель репетиции недоуменно сосредоточилась на собственных ощущениях, все еще пытаясь взять чужой разум под контроль, но лишь глубже утопая в нем. Под колени мягко ударилось сидение кресла, заставляя, опустится в него, почти утонув в бархатной обивке. Со стороны потянуло резким запахом метана – она испуганно огляделась, понимая, что, наверное, поспешила без чужой помощи вторгаться в мозг того, над кем работали лучшие эмпаты Суны, выстраивая сложную картинку ложных воспоминаний и образов. - О чем… - О твоих… - Думаешь… - О чем… -… руках… Шепот льется со всех сторон. Опутывает. Пронизывает насквозь. Он затмевает вступительную увертюру. Он заглушает стук сердца. И в одно мгновение друг за другом вспыхивают карбидные лампы освещения, полукругом очерчивая барьер орхестра сцены. Огромный зал старой оперы наполняется светом, движением, тенями. В зрительных партерах лишь один очевидец, и для него разворачивается вступительная прелюдия. Красный, тяжелый занавес подметает деревянное покрытие, закрывая от глаз некогда богатые декорации, да они и не нужны – основные герои уже замерли на авансцене. Первый такт медленного вальса. Руки партнерши едва касаются тонкими пальцами главного героя. Он в свою очередь смотрит поверх головы девушки, разведя плечи в широком движении и готовый сорваться с места в любой момент. Кукольные лица неподвижны, но шепот назойливо льется из всех уголков сцены. - О чем ты думаешь… - …руках… Их голоса искажены пространством – зрительница хмурится, слыша незримые ноты нежности. Так не говорят своей сестре. Она привстает со своего места, не замечая, как с верхних лоджий начинает осыпаться позолота витых, выпуклых украшений. Дрожит хрустальным перезвоном люстра, поймав едва ощутимые вибрации. Актеры не двигаются с места. Но, если подойти поближе – зачем вы взяли билет в 15 ряд? – то можно увидеть сеть трещин, что подернулась на щеке главного героя. Второй такт медленного вальса. Он делает шаг назад, увлекая за собой партнершу, и натягиваются тонкие, стальные нити, привязанные к их рукам. Роли меняются, и вот уже голоса звучат совсем по-другому. Мягче, опрятней, как и положено при разыгрывание подобной мизансцены. (женская партия) – о чем ты думаешь… (мужская партия) – лишь о тебе. Все эти годы. Всю эту жизнь. Оркестр резко замолкают, хотя пара неловко кружится по небольшому пространству, едва не задевая коптящие лампы. Одинокая скрипка плачет над неразделенными чувствами, осыпающимися песком с лица мужчины. Он опускает голову, почти роняет ее, и одним резким крутящим движением проворачивает партнершу, прижимая ее спиной к себе. - Это ты хотела увидеть? Сухой, треснувший голос звучит в относительной тишине – Ино вздрагивает, понимая, что пространство вокруг нее начинает искажаться и трещать по швам. Еще чуть-чуть и ее раскроют, вышвырнув прочь из чужой головы. Дрожащие пальцы складывают печать отмены техники, тогда как глаза завороженно смотрят на тех двоих, что застыли на сцене. Руки девушки плетями повисли вдоль туловища, а ноги подогнулись. Кукловод держит ее в своих объятиях, крепко, бережно, скользя свободной ладонью по фарфоровой шее. А от его запястий тянутся вверх плотные канаты марионеточных нитей – из старых, уродливых шрамов капает кровь и с нереально, громким звуком разбивается о деревянное покрытие. Неподвижное доселе лицо дергается, искривляясь в яростной гримасе, и рядом ту же рушится внушительный кусок балкона, рассыпаясь песком и хороня под собой кресла первых двух рядов. - Это? – громче, так, что жалобным звоном откликаются хрустальные подвески на канделябрах, - ТЫ! – он мимолетно прикасается губами к неживой щеке, ухмыляясь. Зло. Расстроенно. Наигранно, - хотела увидеть… С всхлипом она разрывает контакт и исчезает прочь. Осыпаются и рушатся стены старой оперы, со скрежетом рвущейся цепи вниз несется люстра, врезаясь в пол, и прошивая его почти насквозь. Смыкаются своды крышей карточного домика – а, он, коленопреклонный, баюкает на руках безжизненное тело. Сделан шаг, и нет теперь назад возврата, а впереди завалом погребен порог, что счастья мог сулить потерянной душе. - с-сука…, - и не поймешь что это, шипение или выдох сорвался с его губ. Каменеют плечи, а на скулах играю желваки, и если бы не повисавшая на руках Темари, он непременно нанес удар взбалмошной куноичи, возомнившей о себе невесть что. Весь хмель улетучивается из головы, оставляя после себя серую хмарь, и неприятное ощущение, словно кто-то грязными пальцами прикасался к давно заросшему родничку. Какого песчаного демона этим двоим тут понадобилась? Думали, что брат с сестрой замышляют диверсию, и поспешили спасти родную деревню? Канкуро ищет ответ в глазах лиственного шиноби, а находит там лишь отвращение и усталую злобу. Ты и так умеешь, теневод? Ухмылка скользит по губам, обнажая клыки, и парень делает шаг вперед. - Что тебе за забота, когда моя сестра покидает гостиницу? Еще пара слов и они сцепятся – напряжение в воздухе настолько плотное, хоть ножом режь. И даже вклинившаяся между шиноби Яманака лишь добавляет нервозности, затягивая и без того туго закрученные нервы. Для нее у Канкуро тоже есть пара слов, но, Темари тянет его вперед, уводя по пустынным улицам, в которых капитан еще не научился ориентироваться. Всего на несколько секунд они вновь пересекаются с Нара взглядами, и для кукловода становится ясно одно – общего языка им не найти. И это, то, что надо в сложившейся ситуации. А, дальше, он просто примет роль ведомого – тепло ее рук вдове дороже каких-то словесных перебранок, пусть даже взгляд и внимание сестры направленны исключительно в затылок коноховца. Он сам шагнул вслед за ней в эту пропасть, и теперь ничего не остается, кроме как падать, сохраняя хотя бы видимость гордости и чести… … и с такой же позицией бежать по лестничным пролетам, спасаясь от старой ключницы, и оставляя «конвой» с вытянутыми лицами. В широко открытых глазах бьется адреналин, он ловит пальцами край ее одежды, словно боится, что Темари – такая возбужденная и веселая – вдруг растворится, исчезнет за ближайшем поворотом. Но, они все еще вместе – задыхаются о бега, от смеха, от удовольствия, что смогли уйти от погони. Шиноби прижимается лбом к прохладной стене, подавляя приступ громкого хохота. - Канкуро. - Мммм? – капитан начинает бормотать что-то на тему «еще пять минут и я встану». Внутреннее часы упорно твердят, что время побудки еще не настало. Шиноби морщится, открывает глаза и, созерцая потолок, долгое время не может понять где он находится. Ах да, Коноха, чтоб ей развалиться. - Канкуро! Он со вздохом подтягивается к створке и открывает ее – наружу высовывается голова с взлохмаченной шевелюрой и заспанными глазами. В отличие от сестры, парень обладает отличной способностью почти мгновенно засыпать, каким-бы насыщенным не выдался день. Организм требует отдыха, и он его получает. - Что такое? – хрипит он, складируясь поперёк косяка с таким видом, будто удобнее места не сыщешь во всем мире. И на слова Темари звучит вполне благодушный смешок – шиноби прикусывает нижнюю губу, и медлит с ответом. Не хочется нарушать то хрупкое равновесие, что возникло между ними. И потому он просто старательно копирует интонацию сестры, - в Суне так не посидишь. Рассвет застает их уже спящими. Рука Канкуро, протянутая вперед в неосознанном жесте, касается золотых прядей волос сестры.

***

Сумерки серыми щупальцами тянутся через стекла в кабинет, окутывая его и скрывая от лишних глаз. В помещении всего двое, а еще мириады песчинок, что пляшут в воздухе, намекая, кто здесь истинный хозяин. Песок на полу, он же крупицами стекает по стеклянному корпусу часов, отсчитывая срок, что был дан на исполнение миссии. - Ответ отрицательный, Казекаге-сама, - Баки, словно не доверяя собственным глазам, протягивает свиток, но получает решительный отказ легким мановением руки. Собственно иного он не ожидал, и это касается как реакции правителя, так и содержимого письма. Слишком резкий ультиматум был выставлен, чтобы Коноха пошла на такие унизительные, почти вассальные условия. Пауза затягивается, и все что остается шиноби, это смотреть, как опадает песок в часах. Гаара безучастен и молчалив, он все решил уже давно, но, сейчас перед главным шагом медлит. И, не потому что опасается, а, просто смакует момент, предвкушает его и проигрывает различные способы подачи приказа в голове по множеству раз. За них двоих напряжен Баки… хотя, его участие тут лишнее, - будут еще указания? - Да. Отошлите два письма. Пусть Канкуро и Темари возвращаются, в их миссии больше нет смысла. Они нужны мне здесь, - Казекаге опирается на стол локтями, сцепляя руки в замок перед глазами и смотрит сквозь своего бывшего сенсея. В его глазах застыл холодный гнев, медленно превращающийся в алчное желание покорять. Поставить на колени. А после – протянуть руку и сжать ее в кулак. Как и много лет назад, он никогда не забудет капли горячей крови на своей коже. Проведет пальцами по сухим губам, а на языке расцветет незабвенный металлический привкус. Баки вытягивается по стойке «смирно», и разве что честь не отдает. Ему и правда будет спокойно если все сиблинги будут под одной крышей. - А, второе письмо, Казекаге-сама? - Для Хокаге, - чарующе улыбается Песчаный Демон, так непочтительно упуская уважительный суффикс. Сумерек бродящий по комнате трепетно колышется, и собирается в единый хвост, окутывая кресло на котором восседает Гаара. Песчинки все так же опадают вниз. Баки считает их – 7…6… Когда по стекленной чаще скользнет последняя, над миром разразится гроза, и демиург, что ее создаст сидит прямо перед ним. Казекаге тоже считает крупицы, улыбаясь своим мыслям и все сильнее сжимая сцепленные руки, пока не побелеют костяшки на пальцах. Пространство замирает, позволяя почти ощутимо услышать, как провалится сквозь узкий желоб последняя гранула песка. Гаара резко встанет, потревожив все тени, которые испуганными всполохами метнутся по углам, расступаясь перед мощью и силой Джинчурики. Его голос несет весть, и, впервые за долгое время, он окрасился красками эмоции. Превосходство. Мощь. Овладение – вперед взметнется рука, и Баки невольно отшатнется, на секунду представив, как вокруг него сомкнется песок. Но, тот пляшет вокруг фигуры Казекаге, создавая вокруг нее серый, демонический ореол, - объявление войны.