***
Кто это сказал – чувство это не оправдывающее себя бремя? Капитан не знал. Но теперь, понимая насколько ничтожным и смешным он был все это время, восприятие фразы давалось особенно легко. Насколько проще было марионеткам, что механически выполняли свою работу, не ощущая при этом ничего. С отчаянным рвением. С непозволительной решительностью, он хотел быть единственным, на кого она смотрела бы с такой нежностью. Но на руках Темари заходится кашлем другой, и Канкуро при всем своем желании не вырвет из сердца девушки эту погибельную привязанность. Сердце… Глупый орган, что сейчас стал размером с целую планету и давит на ребра, желая сломать их и разорвать плоть. Это мертвая планета, на ней за секунду не стало жизни – шиноби порывисто сминает в кулак ткань формы в районе груди, словно желая вырвать из себя этот источник непередаваемой боли. В его голове смешались все эмоции – стыд, отчаянье, жалость к самому себе, осознание себя непонятым. Нелюбимым. Как объяснить, что значит быть отвергнутым? Хотя, он никогда и не произносил признание, довольствуясь лишь правом находится рядом с ней. Но, сейчас глядя в пустые, потемневшие от страха за жизнь теневода глаза сестры, Канкуро так четко и ясно понял – у него никогда не было даже призрачно тени шанса. Больно. Лучше бы еще раз цепи и катон. А руки тем временем совершают механические движения – он достает из подсумка капсулу с антидотом, повинуясь резкому выкрику Темари, хотя до этого вообще отказывался воспринимать все, что она говорит. Грубые рывки по отношение к Нара, кажется, капитан отбил ему кусочек зуба, когда заталкивал в глотку пилюлю. Неприкосновенная персона. Потому что защищена полукругом ее рук – границу, которую Канкуро никогда не посмет перейти. Лучше бы не было эмоций и чувств вообще. Пока куноичи взгромождает на себя этот мешок с костями, кукловод отзывает прочь свои марионетки. По щекам Карасу текут струйки дождя, делая неживой взгляд почти осмысленным. Почти сострадающим – шиноби стирает с деревянного лица влагу, и лишь на секунду закрывает глаза, позволяя себе эту слабость. Гримаса отчаянья и полного поражения никак не идут Маске Смерти. Он представляет, что эти капли дождя его непролитые, никому не нужные слезы. Да и сам он никому не нужен теперь. Проклятый капитан Суны. Марионетка в руках Гаары. Карасу кивает головой и с тихим хлопком исчезает в недрах свитка – Канкуро смотрит на белый пергамент с неким трепетом. Да, этот то, что нужно. Убежище. Каркас для него самого. Прочный, деревянный футляр, который отразит лишь суть умений, и отринет ненужные ожидания, переживания и ощущения. Марионетке не присущи чувства. И сердце ей не нужно, это лишь очередная брешь, которая может дать сбой и привести к нелепым, слабохарактерным поступкам. А Канкуро больше не хочет быть слабым или уязвимым. Его каркас будет безупречен.***
Палящее солнце пустыни выжигает дотла какое-либо желание разговаривать. Лишь раз парень коротким, отрывистым голосом останавливает процессию, и почти силой отнимает у Темари ее драгоценную ношу. Она цепляется за одежду, оглаживает ладонями бледное, заострившееся лицо и так трепетно помогает устроить Шикамару поудобнее на закорках Канкуро, что тому на миг хочется завыть. Тяжесть и лихорадочный жар чужого тела не вносят комфорта в дальнейшее путешествие, к тому же у Нара иногда начинаются мутные всплески сознания, и тогда в забытье он начинает шептать на ухо кукловоду одно единственное имя. Темари. Привычная жара вокруг, непривычный холод там, где мерно стучит сердце. Темари. Он столько лет позволял этому гнилому сорняку чувств цвести внутри себя. Настал черед вырвать его с корнем. Темари. Находясь на грани помешательства, капитан счастлив увидеть встречающий их патруль и сдать им на руки теневода, который вновь начал метаться в лихорадочном бреду. Она тут же дает распоряжение доставить коноховца в госпиталь и спешит следом. - Темари, - шепчет он искусанными, обветренными губами и, усмехнувшись, закрывает лицо рукой. Маятник замедляет свой ход, по мере того как его начинает окутывать тонкая пелена льда.***
В кабинете непривычно прохладно и тихо. И потому каждый из присутствующих слышит тяжелый шаг форменных берцев, разносящийся по коридору. - Капитан айнзацгруппы полиции безопасности Сунагакуре, - нервно докладывает секретарь и спешно ретируется в сторону, давая дорогу вошедшему молодому мужчине. - С возвращением, - мерный голос, словно сыпящийся мягкий песок, окутывает вошедшего. Казекаге с крохотной толикой любопытства рассматривает своего брата, пытаясь угадать, что же в нем поменялось за те несколько дней отсутствия, - я слышал вы привели с собой гостя из Конохи. - Так и есть, - капитан стоит по стойке смирно, глядя куда-то сквозь лоб Гаары стеклянным взглядом, - поболтать тебе с ним правда не удастся. Гойдайме пренебрежительно взмахивает рукой, будто бы отводя от себя невидимую вуаль. - Важно сейчас другое, Канкуро. Мне нужен боец на поле боя. Не пыточных дел мастер, и не тот кто караулит сепаратистов ночью в их же спальне, - медленно, с видимым удовольствием правитель Суны надевает головной убор Казекаге, и едва заметно склоняет его чуть вбок, - достойные приемник, скажем. Взгляд в сторону кресла, где притаилась треть участница разговора. В этот раз она даже не пытается притвориться мертвой – жадно ловит каждое слово, разминая пальцы на руках. Канкуро следит за этими движениями, неосознанно начиная их повторять. Чие-баа-сама морщится и придирчиво изучает стоящего рядом шиноби. От нее сквозит презрением, но все оно разбивается о новенькую броню отчужденности капитана. - Я готов. Госпиталь встречает его стерильной чистотой, запахом хлорки и поникшей фигуркой сестры напротив дверей реанимации. Ждет, верная своей непроизнесенной клятве, и этот образ раздражает Канкуро. Он бы даже шага не сделал в сторону больницы, но тут как на базаре – товар надо забирать пораньше, пока свежий. Достаточное время в молчании не облегчает ситуации. Она не хочет говорить. Он даже и не пытается. Каждый из них замер в удобной позе, выбрав точку для фокусирование взгляда и отвлекаясь от нее лишь когда из операционной доносится звон скальпелей. Доктор появляется в дверях белой тенью, отирая руки о тряпку и устало выдыхая – Канкуро ж смотрит за его спину… Маятник едва колеблется, сопротивляясь той толще льда, что обрастает вокруг него. - Темари-сама, мне очень жаль… Медсестра одним рваным движением накидывает на лежащее неподвижное тело белую простыню, полностью скрывая почившего от чужих глаз. - Какая неприятность! – громко заявляет Канкуро и, хлопнув себя ладонями по коленям, встает с насиженного места. Он равнодушно косится на сестру, и едва сдерживает зевок, - хочешь, сделаю для тебя его маленькую, деревянную копию? На память. Словно в последние секунды агонии, не в силах противостоять прописанному сценарию и отливая теперь голубоватым блеском, маятник застывает ледяной статуей во славу всех лжецов, что дожил до конца пьесы.