Мой гений за соседней партой

Всю обратную дорогу я пытался угадать, что же за обмен произошёл на вокзале. Амадею было трудно тащить оба футляра вместе со своими вещами, так что я решил помочь ему. В итоге, он нёс свой рюкзак и свою «малышку», а я тащил второй футляр. Если быть честным, я догадывался, что бы это могло быть, но если Ами хотел сделать сюрприз, то пускай. Я портить ничего не буду. Однако, как же это сложно не думать о том, что так сильно оттягивает твои плечи. Гитара (а я был уверен, что это она, — серьёзно, ну что ещё это может быть?) была довольно тяжёлой, и мне сложно было поверить, что Вольфганг шагал со своей поклажей так свободно, будто бы и не чувствовал веса, несомненно, равного ему. В этот раз автобус подкатил практически разу. Ехали мы молча. Это была отнюдь не нагнетающая или неловкая тишина. Это было молчание, в котором всё было понятно без слов. Амадей переплёл наши пальцы, позволив мне снова чувствовать и удивляться, насколько же у него тонкая ладонь.Такая приятная… Первым полноценным словом Моцарта было: — Вау… Произнёс он его, когда я, пару раз чуть не выронив ключи, открыл нашу калитку, пропуская Вольфганга в дом. Он восхищённо вертел головой, так сильно, что его забавная шапка с помпоном всё норовила слететь. А я узнавал в нём себя в тот вечер, когда Гассман сам впервые привёл меня сюда. Я тогда и не думал, что всё вернётся вот так… — Невероятно, — только и выдохнул Моцарт, когда я, галантно приоткрыв дверь, впустил его в прихожую. — Добро пожаловать, — улыбнулся я в ответ, наконец скидывая этот чёртов футляр. Мальчишка стащил ботинки и прямо так прошёл в зал, осматриваясь. Я продолжал улыбаться, глядя на его восхищённое лицо. В этом особняке герр жил гораздо чаще, чем в том, что находился в Италии, так что и обстановка была более живая. Всё было сделано в приятных и тёплых тонах, довольно изящно, но не вычурно. — Обалдеть! — воскликнул Моцарт, оборачиваясь ко мне. — Я, конечно, верил, что ты живёшь неплохо, но это… просто дворец! — Ничего особенного, — я понимал, что мальчишка имел в виду свой дом, негласно приводя его в сравнение, так что смущать его не хотел. — Снимай давай куртку, ты же весь упрел! Вернув Амадея в прихожую, я оставил его раздеваться, а сам протащил его вещи в гостиную. — Голоден? — громко спросил я, размышляя, тащить ли футляр наверх или подождать. — Если хочешь, могу сделать чай. — Сначала лучше покажи мне дом, — Ами возник прямо за мной, легко подхватывая свой футляр. — Или нет… Да! — он наклонился, поднял вторую гитару, и, заливаясь краской, протянул её мне. — С прошедшими праздниками, Тони! Я бы, конечно, в силу своего характера, мог бы офигеть, как легко Моцарт держал её, но вместо этого предпочёл крепко стиснуть его в объятьях. Перехватывая теперь уже свою гитару, второй рукой слегка сжав его подбородок, я ласково поцеловал Вольфганга в губы. Конечно, мы могли бы продолжить, но день только начинался, мы только приехали, и мне не хотелось его сильно распалять. Да и себя тоже. Я легко отстранился от него, поставил футляр на пол, и вернулся в прихожую за своей сумкой. Выудив из её недр свой подарок, я протянул его мальчишке, произнося с улыбкой: — И тебя с прошедшими, Ами. В моих руках был красивый тёплый вязаный шарф. Конечно, не ручной работы, но всё-таки… Давно обратив внимание на либо вечно голое, либо обмотанное какими-то шёлковыми тряпками горло Моцарта, я мысленно себе пообещал как-нибудь купить ему шарф. И таки купил. Он был из плотной пряжи, чёрный с красивыми тонкими узорами разных цветов. Вольфганг расплылся в глуповатой, но самой искренней улыбке и сам приблизился ко мне, осторожно целуя, словно в ответ на мою благодарность. Я сощурился, чувствуя восхитительное спокойствие и тепло. — Ну что? — улыбнулся Моцарт, отлипнув от меня. — Начнём экскурсию? Я кивнул, взяв мальчишку за руку. В одно мгновение в этом доме внезапно стало так уютно и тепло… И всё благодаря ему. — Спасибо, Ами, — он, верно, подумал, что я благодарю его за подарок, а потому просто улыбнулся в ответ. — И тебе спасибо, Антонио. *** POV Ами. Как всё-таки мне нравилось в этом доме! Его необычные сочетания цветов и стилей казались мне удивительной мозаикой. Я словно переместился в какой-то старинный особняк восемнадцатого века. Антонио показывал мне комнаты, мы заходили в них, и я, чувствуя себя как в музее, начинал всё разглядывать. Комната Сальери поразила меня больше всего (не считая прекрасного музыкального кабинета). Это было просторное помещение, сделанное в довольно холодных цветах. Бледно-голубые стены, бардовые шторы на окнах, мебель из тёмного дерева… Всё это создавало удивительный контраст, приводя меня в настоящее восхищение. После экскурсии, мы долгое время сидели на кухне. Тони накормил меня вкуснейшими горячими бутербродами собственного приготовления и напоил горячим чаем. Так же я не мог не заметить, что мой итальянец оказался большим любителем горячего шоколада. Мне не было скучно. Сальери рассказывал мне о каком-то новом сериале, который он начал смотреть на каникулах. Пересказывал сюжет и героев, рассказывал о его праздниках. Я же просто слушал и улыбался. Мне было так хорошо с ним. Тони смеялся, вспоминая и рассказывая мне очередной забавный момент или вспоминая о сюжете. Такой родной и знакомый Антонио. Именно сейчас, сидя рядом с ним, я чувствовал радость и спокойствие, которого мне не хватало дома. Из столовой мы перешли в спальню Тони и остались там. Он напевал какие-то зацепившие его песни, мы даже посмотрели первую серию того сериала, который он так нахваливал. Вечер наступил незаметно. В процессе спора о том, смотреть ли сейчас вторую серию или оставить на завтра, Тони просто повалил меня на кровать со словами: — Не пора ли нам продолжить начатое пару недель назад, м, герр? В то мгновение это прозвучало как-то пошло, даже пугающе… Мне стало жутко, и я хотел бы сказать ему об этом, но меня заткнули поцелуем. Всё полетело слишком быстро, я еле успевал за своими мыслями, стараясь сохранять ясность ума. Мы с Антонио давно уже не виделись, и я понимал, что он скучал по мне. Чего таить, я и сам до жути извёлся. Но сейчас он выглядел слишком… похотливо. И я не мог понять, хорошо ли это или нет. Язык Сальери хозяйничал во рту, властно обводя нёбо и дёсны. Тони едва ли не рычал от этого. Сейчас он напоминал мне хищника, который наконец-то загнал свою жертву после очень долгой, выводящей из себя погони. Ох чёрт, я сам виноват ведь! Все эти экзамены… Руки Антонио прошлись по торсу, собирая футболку гармошкой, касаясь кончиками пальцев кожи. Мне нужно было его остудить. Я попытался сам проявить инициатив: знал, как он относится к этому. Но у меня не получилось. Я показался себе слишком слабым, не способным к самостоятельным действиям. — Ммм… Тони!.. — прошипел я сквозь очередной поцелуй, всеми силами сопротивляясь ему. — Ты… ммнх… Антонио! — Кажется, я таки достучался до его сознания. Он приподнялся на локте и взглянул на меня. — Я не хочу сейчас! Я устал за день! Я… Мне нужно в душ! И пока он ошарашенно таращился в мою сторону, приходя в себя от моего заявления, я выскользнул из-под него и прямым ходом припустил в душ. Ванная комната находилась не очень далеко от комнаты Антонио, но нашёл я её с трудом. Забравшись под струи тёплой воды, я наконец-то расслабился. Мне нравились наши с Сальери нежности, но эта животная похоть просто выбивала из колеи. Не то, чтобы я был против, но всё двигалось слишком быстро для меня. Слишком агрессивно. Я вздохнул, проводя рукой по волосам. С другой стороны, я ведь сам был виноват в такой реакции. Я ведь довёл Антонио до такого состояния. — Глупо отпираться! — фыркнул я, выключая воду. — Будь уже что будет… В конце концов, не он один скучал… Эта фраза придала мне странного воодушевления, и я, повинуясь внутреннему желанию, оставил на себе одно махровое полотенце. Глянув на себя в зеркало, я смог лишь хмыкнуть своему отражению. Посмотрим, что из этого выйдет… *** POV Антонио. Я не знал, какие небесные силы ещё даруют мне сдержанность, чтобы не сорваться, но знал, что это уже перебор. Весь день Амадей изводил меня своими глупыми поцелуйчиками, мимолётными прикосновениями, которые обжигали кожу раскалёнными печатями. А под конец, едва позволив начаться самому интересному, он преспокойно смылся в душ, словно ничего и не было! Что за чёрт?! Я сидел на кровати, и смотрел на дверь, явно пытаясь её испепелить. Меня пугали мысли о том, что, возможно, Амадей просто не хочет секса. Со мной… Идиотизм! После того, как он сам соблазнил меня, вообще думать о том, что он не желал этого на самом деле, было как минимум болезненно. Все его стоны, мольбы о большем… К чему тогда был весь этот спектакль? Я уронил голову на ладони, словно она весила целую тонну. Возможно, я просто отвык от такой черты, как скромность. Когда я встречался с Эли, скромность или сдержанность редко сопровождала нас. Обычно, всё происходило слишком быстро и ярко, как будто взрывался фейерверк. А Амадей, скорее, был похож на свечу. Горящую ярко и, при этом, медленно. — Понял наконец-то? — мысленно обратился я к самому себе, настраиваясь на рационализм. — Держи себя в руках. У тебя ещё куча времени, чтобы открыть для этого «мальчишки» мир взрослых ласк. А пока можешь, лучше наслаждайся нежностью. — Ничего не обещаю, — ответил я вслух, тут же поморщившись. — О, господи… Как же быстро я вырос… Дверь скрипнула. Конечно, это был Ами. В одном махровом полотенце, с мокрыми волосами и, на удивление, уверенной улыбкой. В одном. Чёртовом. Полотенце. Я сглотнул. Мысли о нежности и сдержанности стали пропадать слишком быстро: слишком соблазнительным сейчас казался мне этот мальчишка. Вольфганг приблизился ко мне слишком быстро, слишком уверенно. Слишком томно прозвучали в полутьме комнаты его слова: — Прости, что сбежал. — Да ничего, — охреневше выдохнул я. — Обещаю, больше так не буду, — он уселся ко мне на колени, придерживая полотенце, чтобы оно не спало. Мне стало нечем дышать. — Не сбежишь, — прохрипел я, глядя ему в глаза. Слишком идеально. Слишком безумно. Слишком… Губы Амадея сохраняли лёгкое ощущение влаги, так что создавалось ощущение, что я не целовал его, а выпивал по глотку. Меня пьянило это ощущение абсолютного взаимопонимания, которое скользило между нами сейчас. Моцарт сам открыл рот, захватывая мой язык. Одежда намокала от соприкосновения с мокрым телом, так что я был вдвойне рад наконец-то избавиться от неё. И опять же, Вольфганг первый проявил инициативу. Продолжая сидеть на моих коленях, он переместил руки мне на грудь, начиная медленно расстегивать рубашку, пуговицу за пуговицей. От каждого мимолётного прикосновения его пальцев, я слабо постанывал, уже начиная бояться, что до финала просто не дотяну. — Тони, — выдохнул он, так чертовски сладко, что у меня мурашки побежали по телу, — какой же ты… Он не смог договорить и прильнул ко мне, покрывая шею жаркими поцелуями. Благо, водолазок у меня было навалом… Я застонал в голос, стискивая руками его талию, выводя безумные узоры на его спине. Он сам тихо шипел, продолжая зацеловывать мне шею. Наконец я повалил его на кровать, меняя позицию. Но я не запретил ему бездействовать: как только он помог мне снять рубашку окончательно, я прижался к нему так близко, вырывая из горла юноши сладостный стон. Полотенце нисколько не скрывало его возбуждения, просто добавляло в эту вакханалию каплю сдержанности, словно оттягивало момент. Я начал целовать его шею и грудь, пока он беспорядочно водил руками по моим плечам, иногда касаясь затылка, словно стараясь прижаться ещё ближе. Добравшись до сосков, я закусил губу. Слишком прекрасным был вид. Сжав губами розовую бусинку, я начал медленно посасывать её, иногда кусая, доводя этим парня до белого каления. Мои руку уже добрались до еле как державшегося узла его полотенца, но дальше не продолжали. Почти… Обхватив ствол его члена, я начал плавно двигать рукой прямо через ткань. Моцарт едва не задохнулся стоном от этого — контраст нежной кожи и махровой ткани давал о себе знать. Думаю, через джинсы будет ещё лучше… — Антонио… Я оторвался от его груди и просто стал смотреть на него: на то, как он стонет под моей рукой. Я чувствовал себя безумцем, получая настоящее эстетическое удовольствие от того, как изгибалось подо мной это изящное тело. — Тони, — всхлипнул Вольфганг, будучи уже на грани. Но я не мог допустить этого. Убрав руку, я тут же заметил, как он жалобно, безумно и нежно взглянул на меня. — Не смей, — выдохнул я ему в губы, опаляя дыханием подбородок. Мальчишка дёрнулся, прижимаясь ко мне, заставляя рычать от ощущения этой горячей, словно лава, кожи. Он горел сейчас. Горел, подобно маленькой хрупкой свече, свет которой ослеплял меня, лишая рассудка. Я выгнулся ему навстречу, стискивая зубы от уже нестерпимой боли в паху. Слишком… Моцарт, похоже, заметив мои страдания, потянулся руками к джинсам, помогая мне избавиться от них, вместе с бельём. Преградой оставалось лишь полотенце, но я не хотел его снимать. А Моцарт не хотел снимать его сам. Сейчас между нами происходила немая схватка. Искушения выводило каждого из нас, но элементарное упрямство не давало поддаваться. Возбуждение гудело в ушах, застилало глаза, заставляло тело и сердце гореть в общем огне нестерпимого желания. «Что ты потеряешь, поддавшись?» — прохрипел голос в моей голове. Даже моё сознание уже послало всё к чертям… Я выругался, сдёргивая нахер это чёртово полотенце, прижимаясь всем телом к Амадею. Тот хотел, наверно, усмехнуться или хмыкнуть, выражая негласную победу. Но единственное, что сорвалось с его губ, был лишь жаркий стон, смешанный со всхлипом. Мальчишка коротко вскрикнул, когда я ввёл сразу два пальца, уже не в силах держать себя в руках. Извиняясь, я прижался к его шее, покрывая её легкими поцелуями. Потерпи…немножко… Интересно, кого я просил? Его или себя? Не могу… не могу… Я с силой толкнулся пальцами в эту соблазнительную тесноту, наконец находя простату. Моцарт тут же выгнулся мне навстречу, впиваясь короткими ноготками в плечи. Я испустил безумный рык, убирая руку. — Сегодня, возможно, будет больно… — откуда у меня вообще были силы говорить?! — Я потерплю, — отозвался Амадей, слабо улыбнувшись, подаваясь ко мне за поцелуем. И я выполнил его просьбу. Едва только он забылся в поцелуе, я сделал рваный толчок вперёд. Мальчишка резко откинулся назад, сопровождая падение громким криком. Из глаз брызнули слёзы, губы задрожали, сдерживая рвущуюся наружу боль. А я… что сейчас со мной происходило? Забыв напрочь об осторожности, я сделал ещё один толчок, на что Вольфганг снова вскрикнул, стискивая руками мои плечи. Но меня это не отрезвило… — Тони… — всхлипнул Ами, сжимая зубы от боли. — По…по-медленней… Но я не услышал его. Не дав ему даже минуты, я начал двигаться, наращивая темп. Амадей закричал, сжимая коленями мои бёдра, стараясь отстраниться, успокоить меня. Но я не мог. На каждый мой толчок он выкрикивал что-то, сопровождая каждый крик жалобным стоном и горечью слёз. Лишь мгновение. Один лишь миг. И слава богам, мне его хватило! Как будто кто-то плеснул в лицо холодной водой. Я приостановился, словно срывая с глаз пелену алого тумана. Вольфганг лежал подо мной, напуганный, сжавшийся, дрожащий отнюдь не от наслаждения. Глаза его были зажмурены, он плакал, то и дело неслышно всхипывая. Я замер, ужасаясь увиденному. Что это? Кто это сделал? Кто посмел сделать это с ним?! И вновь осознание пришло, подобно удару. Это я. Я сделал это. Надругался над ним. Над этим маленьким ангелом. — Ами… — прошептал я в ужасе. Мой голос заставил его дёрнуться, но глаза он всё-таки открыл. В них читался страх, словно он сам не верил, что это я. — Ами… — повторил я, а следующую минуту прижался к нему, обнимая так крепко и нежно, как только мог. — Прости меня, прости… Прости меня… Солнце моё, малыш мой… Прости… Я бы сам заплакал: слишком уж жалким казался себе сейчас. Я начал целовать его везде, куда мог дотянуться. Лоб, глазки, губы, щёки, виски, подбородок. И тысячи поцелуев сейчас было мало, чтобы загладить мою вину. Я не должен был так делать. Ладони гладили его плечи и руки, пытаясь хоть немного успокоить. Мне было невообразимо больно. Вдруг моих волос коснулась его рука. Я поднял на него взгляд, чувствуя, как всё внутри сжимается в комок. Ами улыбался, глядя на меня. Он слабо поглаживал меня по волосам, пытаясь доказать, что всё хорошо — что он терпит. Мне стало тошно: насколько же ничтожен я оказался перед собственной похотью! Я уронил голову ему на плечо, пока он продолжал гладить меня, успокаивая нас обоих. — Миг блаженства стоит слёз… — услышал я, как он прошептал это, обхватывая ладонями моё лицо. Моцарт приблизился ко мне так, что между губами оставалось меньше пары сантиметров. — Продолжай, Антонио. — Ами, я… — Я понимаю. Продолжай, — с этими словами, он поцеловал меня, притягивая к себе. Я блаженно закрыл глаза и, словно пробуя с самого начала, сделал первый толчок. *** POV Моцарта Я был очень доволен, видя изначальный шок Антонио от моих действий. Был слишком обрадован долгожданным прикосновениям, был слишком возбуждён его ласками, был взволнован, когда он предупредил меня, и был слишком напуган, когда он вдруг словно сбросил с себя маску сдержанности, которая так долго держалась на его лице. Поцелуи обжигали кожу, выводили сердце, заставляя его стучать громко, подобно барабанам. Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго. — Я победил, — промелькнула желанная мысль того, что я таки довёл Сальери до точки, когда он сорвал с меня полотенце. — Давно пора. А потом… стало больно. Нестерпимо больно, ужасно больно! Как будто в меня запихали раскалённый нож, который резал меня изнутри. Боль ослепляла яркими вспышками, в голове звенело, как будто сотня колоколов билась в истеричной какофонии. Это было слишком… Кроме этого, мне стало по-настоящему страшно. Антонио походил на маньяка; его движения были резки и отрывисты, а глаза горели настоящей похотью. Он не реагировал на мои попытки остановить его, продолжая просто вдалбливаться в меня. Я почувствовал, что слёзы уже давно текут из глаз против моей воли, так просто пришлось зажмуриться. Я не хотел, чтобы это было так. Антонио, остановись, прошу тебя… Я не хотел! И тут Тони замер, словно кто-то дал ему кулаком в грудь. Он посмотрел на меня так, словно только сейчас осознал свои действия. — Ами… — Отпустило? — хотел спросить я, но боялся: казалось, мой голос сорвался в нескончаемых криках. — Ами… — прошептал он снова, а в следующий миг крепко стиснул меня в объятиях. — Прости меня, прости… Прости меня… Солнце моё, малыш мой… Прости… Какие глупые, но такие до чёртиков приятные прозвища. Сквозь поцелуи я слышал его беспорядочные мольбы о прощении. Это было шоком для меня. Я не ожидал, что Антонио может быть таким разным. Конечно, мы общались не первый год, но всё же… Но как же спокойно стало на душе от того чувства, которое он дарил мне каждым своим поцелуем. Я дышал тихо, маленькими глотками, чувствуя, как постепенно начинаю успокаиваться. Уже казалось, что Сальери покачивает меня на руках. Я тихо вздохнул. Я любил этого человека. Как бы я не боялся, сколько бы я не гадал — я не мог видеть его таким потерянным. Сейчас я напоминал себе котёнка, которого хозяин — глупый мальчишка, — не специально ударил. И теперь всеми силами пытается извиниться. Улыбка проступила на губах. К тому же, я бы солгал, сказав, что не получил абсолютно никакого удовольствия. Нет, оно проскальзывало между разрядами боли: с трудом, точно шёлк между листами наждачной бумаги. Но в этот момент — чего скрывать, — я получал настоящий глоток наслаждения. — Миг блаженства стоит слёз… — прошептал я, успокаивающе поглаживая Тони по волосам. Приблизив его лицо к своему, я выразительно посмотрел ему в глаза, надеясь, что он мне поверит. — Продолжай, Антонио. — Ами, я… — я предугадал это. Он не мог поверить, что я позволяю ему это снова. Но я видел, что он раскаивался. Что он всё ещё хотел меня. И это было взаимно. — Я понимаю. Продолжай… После чего я, желая придать ему сил, коснулся губами его губ, медленно, совсем неспешно углубляя поцелуй. Несколько мгновений он не мог поверить в то, что я это делаю. Наконец, поняв, что всё хорошо, он начал несмело отвечать мне. Теперь в его действиях улавливалась осторожность и своеобразная отточенность. Он снова начал двигаться во мне, медленно и плавно, не наращивая темпа. Это выглядело, как жалкий спектакль идеального актёра. Я не мог позволить ему быть настолько неискренним со мной, да и с собой тоже. Чувствовалось, что его движения были скованы страхом. И мне это не нравилось. Та страсть, которую мы испытывали в первый раз; хоть она и напугала меня, но кроме боли я чувствовал ещё и истинное наслаждение. Сейчас же, я не мог получить того, что было раньше: о не мог вновь дать мне это, и не потому, что не хотел. Он просто боялся. «Как глупо», — подумал я, глядя Антонио в глаза. Он следил за всем моим телом, наблюдал за тем, чтобы всё было хорошо. — «Моя логика превозмогает все рамки. Я боялся страсти, но она оказалось самым пьянящим, что я когда-либо пробовал.» Я не мог больше позволять этому продолжаться. Резко сжав ногами его бёдра, я заставил Сальери податься вперёд, делая толчок более резким. Он взглянул на меня, как на человека, которого сильно приложили головой. — Ами? Что ты?.. — Ты слишком много говоришь, — не выдержал я. Это уже было выше меня. Просто смешно! Я двинул бёдрами, насаживаясь на него с громким стоном. — Ааааами — попытался повторить Антонио, но моё имя потонуло в сладостном вздохе. Я лишь сильнее сжал его внутри, вынуждая толкнуться снова. — Пожалуйста, Тони, — прошептал я, обнимая его за плечи. — Не останавливайся. Он смог лишь кивнуть. Это было то, чего я так ждал. Мы наконец-то чувствовали себя целыми. Ощущения начинали смешиваться, словно впитывались друг в друга. Я целовал его, иногда покусывая шею, он постанывал в ответ, наращивая темп, ускоряясь. Руки Сальери властно оглаживали мои бёдра, иногда поднимаясь к груди. И вот тут уже стонал я.  Я чувствовал, как наслаждение бежит по венам, заставляя кровь кипеть. Казалось, ещё немного, и мы расплавимся. Я выгибался ему навстречу, подставляя для поцелуев шею и плечи. Это было восхитительно. Чувствуя, что наступает финал, Сальери обхватил рукой мой член и начал двигать рукой в такт толчкам. Я  застонал, чувствуя приближение пика. — Амииии, — простонал Антонио, сделав последний рывок, и я почувствовал, как он излился мне на живот. Мгновение спустя, я последовал за ним, крича и задыхаясь. Дрожащей рукой Тони нашарил моё полотенце, которое скомканное лежало где-то у нас в ногах, и парой движений стёр с нас сперму. Так же найдя чёрт-знает-где одеяло, он укрыл нас обоих, крепко обнимая меня за талию. — Амадей, — прошептал он. — Ты… Прости, я… — Пообещай мне не притворяться больше, — прервал я его, устраивая голову у него на плече. — Обещаю, — его губы коснулись моей макушки, в голосе слышалось облегчение. Я буквально почувствовал улыбку, которая сейчас играла у него на губах. И я, чувствуя, что он тоже ощущает это, улыбнулся ему в ответ. На самой грани своего сознания, я услышал, как Сальери сонным голосом произнёс: — Миг блаженства стоит слёз. Слушай, гениально…