Мой гений за соседней партой

POV Амадея — Вольфганг Амадей Моцарт! — раздалось откуда-то сверху. — Проснись и пой, дитя моё! Настал твой день! Я что-то пробурчал, отрывая голову от подушки и приподнимаясь на локтях. Утренний свет неприятно бил мне по глазам. Я протянул руку к телефону, лежащему на тумбочке. Полвосьмого. СКОЛЬКО?! Какого чёрта? Я поднял глаза и взглянул на Ненни, которая возвышалась надо мной, уперев руки в бока. — За что ты так со мной? — простонал я. — Неблагодарный! Сам просил разбудить тебя! Точно. Сегодня мы с папой уезжаем в Вену, где он проводит меня в академию. А потом следующие пять лет я буду жить один. То есть, нет, конечно, у меня будет сосед, но всё-таки боязно. Я буду видеться с семьёй только по скайпу и на каникулах! Но наперекор моему страху шло какое-то странное предвкушение, желание свободы. Наннерль спустя неделю тоже уедет. Она поступила на бюджетное обучение в медицинский колледж Зальцбурга. В тот вечер, когда она получила ответ, у нас был маленький пир. Мы все радовались и поздравляли нашу маленькую студентку. Хотя… ну да, маленькую. Конечно, за последние четыре года Ненни изменилась. И в лучшую сторону! Она вытянулась, еще больше похорошела. Но осталась такой же хрупкой и невысокой. Мама по-прежнему считала её маленькой феей. На что Ненни надувала губки и совсем по-детски заявляла: «Ну какая фея?! Я же на метле!». Как бы то ни было, эта фея на метле будила меня. И мне надо было вставать. Поезд уже через два часа, а мой чемодан (странного серо-леопардового окраса, который пришёл на смену моему любимому рюкзаку) всё ещё являл собой истинное порождение хаоса. Я выбрался из кровати. — Шевелись, солнышко, — протянула Ненни. С тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, я переехал в гостиную и теперь спал на раскладном диване. Но только спал. Наша комната оставалась нашей, но, так как я скоро уеду, Ненни решила подготовить меня к трудностям, которые могли меня ждать. Весь последний месяц она специально вставала раньше и занимала ванную часа на два. Она тайком таскала еду, которую я покупал иногда. Именно то, что нравилось мне, а не родителям. И я не знал, кого она тренирует: меня или себя? И, несмотря на всю шутливую атмосферу, которую пыталась создать семья, я всё равно искренне переживал за них. Мама постарела, это было заметно, но всё равно оставалась очень красивой. Просто время потихоньку уносило её воздушность и лёгкость. Но это меня не пугало. Меня пугало то, что я оставляю их. Я, конечно, буду приезжать на каникулах, но это ведь так мало. Я умылся и почистил зубы. — Вольфи, завтрак на столе, — послышался голос мамы из кухни. — Иду, мам, — откликнулся я. Так, еда, потом сборы! Боже мой… Я уезжаю на пять лет! Даже не верится. — Амадей, шевелись, пожалуйста, — а вот это был уже папа. Вот уж кто точно не изменился. Строгий, но справедливый и статный. И только дома иногда я мог видеть его истинное лицо: умиротворённое, счастливое. Обычно оно было таким, когда мы все вместе садились за стол. — Иду… — протянул я. Меня ждала тарелка с картофельным пюре, маленькое пирожное и чашка с чаем. Съев завтрак, я пулей полетел к себе. — А в душ? — окликнула меня мама. Я вспыхнул, но всё-таки сменил направление и зашёл в ванную. Да, я тоже изменился за последнее время. Вытянулся, волосы укоротились, черты лица стали… чуть-чуть другими. Я менялся. — Но ты всё равно худой, — иногда заявляла Наннерль. — Неправда! — отнекивался я. — Да я переживаю, что тебя может сбить с ног порыв ветра! Такие перепалки уже принимались как должное. Я вышел из душа и побрёл в комнату. Мой полу-как-собранный рюкзак ждал меня на полу. Я со вздохом открыл шкаф и принялся собирать вещи. Потом подумал и решил, что под тщательным контролем Наннерль всё пойдёт гораздо лучше. POV Антонио — Антонио, ты собрался? — спросил герр Гасман. Я вздохнул. Вещи были почти собраны, но я ещё хотел принять душ перед отъездом. Это усиливало ощущение, что я сюда не вернусь. По идее, ещё три года назад я потерял смысл возвращаться сюда. Но если бы я отказался тогда, то сейчас я бы даже думать не мог ни о какой академии. — Почти всё, учитель, но я ещё хотел принять душ. — Ладно, время ещё есть. Наш поезд через час, так что не затягивай. — Хорошо! — отозвался я, заходя в ванную комнату. Тёплая вода расслабляла, но надо сказать, что я и так не сильно волновался. Но это пока. Я знал, что как только мы доберёмся до академии, то моё спокойствие улетучится в мгновение. Я глубоко вдохнул. Еще три года назад у меня был человек, который мог меня успокоить и подбодрить. Но теперь его нет. Её нет. На душе тут же стало тяжело. Я тряхнул головой, отгоняя невесёлые мысли. Но как можно так легко перестать думать о единственном человеке, который понимал и любил тебя? Мама… Тебя больше нет. Нет твоего смеха, нет твоей улыбки, нет твоих прищуренных в моменты шутливой злобы глаз… Теперь никто не мог защитить меня. Теперь я остался один. Я решил не возвращаться к отцу. Я знал, что он не разрешит мне продолжать занятия, ведь теперь нет мамы, которая всегда была на моей стороне. Когда мы вернулись из Венеции, я узнал, что моя мама и герр Гассман полюбили друг друга. Всё было замечательно, дело шло к свадьбе! Но… не успели. Маме диагностировали рак. Мы мучились год, сделали две операции, но ничего не помогало. И вот уже три года я живу с этим. Герр Гассман сразу же предложил мне жить у него до академии. Сначала я отказывался, но, вспомнив про отца, понял, что у меня нет выбора. Отец не связывался со мной, так что я решил, что он просто забыл о нас. Я слышал, что его дела идут всё хуже, но не знал, чем могу помочь. Я выбрался из душевой кабинки и посмотрел в зеркало на стене. На меня в ответ смотрел молодой юноша, высокий, слегка накаченный, лишь самую малость, чтобы не казаться дистрофиком. Мама всегда мне говорила, что я совмещал в себе удивительную твёрдость и нежность, и что это делало меня удивительным. И только после того, как мамы не стало, я стал верить её словам. Волосы я оставил до плеч, мне так нравилось. Черты лица стали более взрослыми, более мужественными, а в глазах я сам иногда видел какую-то острую грусть. Но я не разучился улыбаться и как мальчишка радовался, когда получил положительный ответ из академии. Просто мама давала больше поводов на улыбку. Я вышел из ванной и пошёл к себе. — Антонио, ты всё? — я столько раз говорил ему спасибо за то, что он делает для меня, что со счёта сбился. — Да, герр Гассман! — Хорошо, тогда начинай одеваться, я вызываю такси. — Хорошо. Я надел рубашку и тёмные джинсы. Я любил такой стиль. Волосы были завязаны в хвост, чемодан — собран, комната — прибрана. Я вздохнул. Вот и всё, пора. Я знал, что хоть и буду возвращаться, но, на самом деле, и я, и герр Гассман понимали, что это конец. Конец моего детства, который на самом деле наступил ещё три года назад. POV Амадея. Я смотрел на большое трехэтажное здание, возвышающееся перед нами. Академия Скрипичного Ключа была прекрасна! Снаружи она была оформлена в светло-бежевых тонах, которые красиво сочетались со светло-красными своеобразными колоннами, образующими красивый коридор, ведущий к главному входу. Недалеко от самой академии находилось ещё одно здание поменьше. Кроме того, академия была окружена парком, чья территория тянулась минимум километров на пять и была ограждена высоким резным забором. Очень красиво! — Идём, Вольфганг, — отец пошёл вперёд. Я последовал за ним, мысленно радуясь, что мой чемодан на колёсиках. Мы зашли, внутри цвета обстановки отличались от увиденного снаружи. Всё было оформлено в светло-фиолетовых и нежно-голубых цветах. Было чисто и светло. Большие окна с широкими подоконниками. Казалось, я слышал всю будущую музыку, которую напишу здесь. Это было прекрасное ощущение! Отец достал документ о моём поступлении. Он пробежался по строчкам, а затем направился к плану здания, который висел в вестибюле. — Так, нам на второй этаж. Кабинет директора там. Я застонал. Протянув от силы ступенек десять, я чуть не потерял равновесие и не полетел с чемоданом назад. Отец только хмыкнул, но остаток пути чемодан нёс он. Мы прошли по светлому коридору, вдоль которого тянулись кабинеты. Кабинет директора находился ровно в середине. Отец на секунду замер. Даже он боялся. Но, совладав с собой, он постучал. — Да-да? Мы вошли. Кабинет был довольно небольшой, но светлый и приятный. Директором оказался низенький, пухловатый мужчина. У него были короткие светло-коричневые волосы и неподдельно-наивные глаза. Такой же блеск мама замечала в моих глазах, когда мне покупали мой любимый мятный шоколад. — Здравствуйте, — мы слегка поклонились. — Да-да, проходите! Так, кто тут у нас? Новичок? Присаживайтесь! — засуетился директор. Мы сели. — Вы у нас… — он полез в довольно крупную папку. — Моцарт. Вольфганг Амадей Моцарт, — ответил за меня отец. — Да-да… — это, похоже, была его любимая фраза. — Так… секунду, — Он вытащил какой-то листок. Моё резюме? — Вольфганг Амадей Моцарт, четырнадцать лет, австриец… Вообще, наш набор проходит от пятнадцати лет, но список ваших собственных произведений говорит о многом. Так что, посовещавшись, мы с заместителем решили, что Вы будете исключением. Не подведите! — Конечно! — отозвался я. Мысленно я был жутко удивлён. Папа составил список моих произведений?! Похоже, он это заметил. — Не делай такое лицо. Это было важной частью, иначе тебя бы не приняли. — Но почему Вы не хотели подождать ещё годик? — вот тут засмущался отец. Урезанная зарплата, бесплатное обучение Ненни, чтобы хватило и мне на академию, и ей на колледж… — Обстоятельства, — уклончиво произнёс папа. — Ладушки! — я обалдел. Этот директор мне определённо нравился. — Моё имя вам должно быть известно, но я повторю: Иосиф Стефан. Наша музыкальная академия одна из самых престижных в Европе, и мы рассчитываем, что наши ученики будут всеми силами поддерживать наш статус. Мы рассматриваем все аспекты, где есть музыка: сочинение и исполнение музыкальных номеров, как инструментальных, так и вокальных. Для новичков у нас есть даже уроки нотной грамоты. — Это мы уже знаем, — мягко перебил его отец. — Хорошо, очень! С вашим расписанием вы ознакомитесь, там же будет написано и о недавнем нововведении: уроках сочинения… — Чего? — не понял я. — Вы узнаете, молодой человек, поверьте, Вам понравится, — улыбнулся Иосиф. В этот момент дверь кабинета раскрылась. В неё заглянуло два человека. Один из них был высоким блондином в красивом голубом жакете. Он был красив и выглядел спокойным и уверенным. Второй же был почти полностью ему противоположен. Это был невысокий мужчина в ярко-красном костюме, со странным седоватым париком на голове. У него был большой крючковатый нос и ярко-серые глаза. Лицо было нереально бледным, но на щеках застыл вишневый румянец, который ясно говорил о румянах и белой пудре. Я бы открыто назвал его клоуном, если бы не массивная трость в его руке. — Розенберг, Вы привели Гассмана? — радостно воскликнул Иосиф. — Я сам пришел, Стефан, — ответил высокий мужчина, улыбаясь. — Причина вашего визита? — спросил Иосиф, но тут словно очнулся от вопроса. — Тьфу! Ну я и глупец, Вы же предупреждали… — Совершенно верно. — Ваш ученик с вами? — Он ждёт меня за дверью. Я решил дождаться Вашего ответа, прежде чем что-то решать. — Вы абсолютно правы, но это было совсем не обязательно! Вы очень хорошо зарекомендовали этого юношу, так что я с радостью приму его. Вы можете идти в общежитие. Назовите на входе имя и Вам скажут комнату. И ещё: как только разберётесь с Вашим подопечным, я жду Вас в учительской! Все будут рады побеседовать с Вами. — Благодарю, — он снова улыбнулся. Я глянул на отца, и его взгляд заставил меня вздрогнуть. — Флориан Гассман, — процедил он. Мужчина взглянул на него, и его лицо вытянулось в лёгкой усмешке. — Леопольд Моцарт, — казалось, они назвали только имена друг друга, но я словно слышал, что они вели беседу на каком-то чужом нам языке. Их взгляды говорили об этом. Не сказав больше ничего, Флориан Гассман вышел из комнаты. — Вы раньше тут были? — спросил Иосиф. Его голос словно вернул отца к реальности. — Нет, не были. — Ну что ж, мы с вами вроде во всём разобрались. Занятия начнутся через неделю. Всё это время даётся ученикам на подготовку вступительного номера, но об этом молодой человек узнает позже. Так что всю следующую неделю вы пробудете здесь. В общежитии, если вас не устроит наша столовая, есть маленькое кафе, но, думаю, вам всё понравится. Так что вы свободны. Розенберг, — он обратился к низкому человеку, который всё ещё стоял у двери, — проводите, пожалуйста, наших новичков. Кстати, позвольте представить, наш завуч Орсини-Розенберг. Вы прибыли одними из первых, — он снова обратился к нам. — Остальные прибудут только дня через два-три. Вам, молодой человек, повезло. Вы застанете академию вдохновляюще-тихой. — Прошу за мной! — отчеканил низенький Розенберг, практически подпрыгивая на месте. Мы прошли за ним. Он водил нас по коридорам, коротко информируя: «Там столовая!», «Там учительская!» «Там уборная!» и так далее. При этом он каждый раз странно подпрыгивал. Но академия мне всё равно очень нравилась. И, действительно, было очень тихо. Но это была не нагнетающая тишина, которая иногда бывает в ужастиках. Нет, это была та самая тишина, которую можно застать в детской спальне, как говорил папа. И она была очень приятной. Мы вышли из здания и пошли по аллее. — Я буду пристально приглядывать за Вами, юноша, — внезапно обратился Розенберг ко мне. При этом он снова подпрыгнул. — Я не особенно счастлив, что в академии появится столь юный ученик! Обычно, сюда приходят лет в шестнадцать-восемнадцать. Поэтому, я надеюсь, Вы поймёте моё недоверие. — Я понимаю, — дружелюбно отозвался я. Хоть я и не испытывал неприязни к этому человеку, я уже мог считать его смешным. И жутко напыщенным. То здание, которое я заметил, когда мы шли в академию, оказалось общежитием. Я так и знал. Здание тоже было трёхэтажным, небольшие части стен были красивого мятного цвета, остальные же обычными светло-серыми. Мы зашли внутрь, и к нам тут же подскочила крупная женщина в ярко-зелёном платье с ярко-рыжими волосами, собранными в не очень аккуратную шишку на макушке. — Сесилия, новички. Здесь я вас покину, — коротко сказал Розенберг, снова подпрыгнув. — Да, спасибо, — ответила женщина очень звучным голосом. — Итак, добро пожаловать, мои дорогие! Моё имя Сесилия Вебер, я комендант этого общежития. Наше общежитие разделено на две части: мужскую и женскую, — она указала на две лестницы, тянущиеся в разные стороны от её стола. — Мужская — налево, женская — направо. На третьем этаже есть дверь, которая совмещает обе части. На втором — нет. На первом этаже, — она указала на дверь, которая находилась между лестницами, — находится кафетерий. Так, мои милые… Говорите Ваше имя, и я скажу Вашу комнату. — Вы позволите, — тут отец положил руку мне на плечо и снова вывел на улицу. — Сынок, — заговорил он. — Мне пора, поезд у меня через сорок минут. Жутко не хочется оставлять тебя одного, но, пойми, ты уже взрослый мальчик, должен сам учиться справляться с проблемами. Но знай, что мы с мамой и Ненни тебя очень любим и всегда поддержим и сделаем всё, что в наших силах! Я был в шоке. Я первый раз слышал столько любви и тепла в его словах. — Спасибо, папа. Отец быстро обнял меня, а затем отстранился и, не оборачиваясь, пошёл к выходу. Я вернулся внутрь. — Ну так, Ваше имя? — поинтересовалась мадам Вебер. — Вольфганг Моцарт. — Так-так… Моцарт… Нашла! Ваша комната — номер семнадцать. Второй этаж. — А тут, однако, не мало комнат? — спросил я. — Комнат всего сорок, — ответила Сесилия. — В каждой по два человека. Остальные ученики обычно снимают квартиры. Считают себя более состоятельными. Чепуха! У нас тут замечательно! Но учти, малыш, — она взглянула меня, — если после десяти часов я увижу тебя в женском отделении, то дня два ты точно будешь спать на улице. — Как скажете, — ошарашено ответил я. — Также, после десяти часов нельзя выходить из общежития. — Так точно! — отрапортовал я. — Вот и умница! Я поднял чемодан и побрёл по лестнице. Коридоры тоже были светлыми, как и в академии, но с небольшими окнами. Моя комната находилась в самом конце коридора. Я замер около двери и прислушался. Из комнаты доносились какие-то слова и шуршание. «Мой сосед», — подумал я. Ну, что ж, Вольфганг Амадей Моцарт, пора! — А вот и я, — выкрикнул я, заходя в комнату. Но стоило мне сделать шаг, как сердце ухнуло в пустоту. Мой взгляд замер на моём соседе, который такими же ошалевшими глазами смотрел на меня. — Вольфганг…