Мой гений за соседней партой

POV Сальери — Нет, ты только подумай! Я почти кубарем слетел с велика, а ей хоть бы что! — с жаром воскликнул Вольфганг. Я усмехнулся. Мы сидели в той самой кафешке, которая находилась на задней площадке общежития, и наслаждались последними днями спокойствия. Вольфганг потихоньку поедал фисташковое мороженое и в красках рассказывал, как сестра учила его кататься на велосипеде. С того самого дня, когда мы выяснили отношения, прошло уже четверо суток. Покой и ласковая тишина сменялись говором и мельтешнёй. Общежитие потихоньку наполнялось. Нашими соседями оказались двое мальчишек. Шестнадцатилетний либреттист Лоренцо Да Понте и семнадцатилетний музыкант Иоганн Христиан Бах. Как выяснилось, последний был знаком с Моцартом. За два года до поездки в Венецию, Моцарты выезжали в Лондон. Там они и познакомились с известным музыкантом Иоганном Себастьяном Бахом. Бах, в свою очередь, познакомил Амадея со своим младшим сыном Иоганном Христианом. Ребята подружились и следующие месяцы вместе учились музыке. Бах-младший приехал один. Отец, по его словам, очень занят, но он обещал приехать на Новый год. Мы все довольно быстро подружились. Мне было чуть-чуть неловко, ведь я в компании оказался самым старшим. Но это не отменяло того, что Вольфганг уже третий раз за наш разговор предпринимал попытку накормить меня мороженым. Это выглядело чертовски мило! — А она смеётся! — продолжал Моцарт, махая маленькой пластиковой ложкой. — Нет, чтобы помочь, а она смеётся! — Возможно, ты и правда смешно упал, — предположил я. Амадей сердито взглянул на меня. В светло-кофейной футболке со странными расплывчатыми узорами, длинными рукавами и со своими вечно растрепанными волосами он походил на воробья. Я поперхнулся смешком. — Вот! И ты смеёшься, — обиженно произнёс мальчишка. Я замотал головой. — Да не смеюсь я! Просто… ты забавно выглядишь. — И на том спасибо, — фыркнул Амадей. — Ну, прости, — примирительно протянул я. — Что мне сделать, чтобы ты меня простил? — Съешь ложку мороженного, — произнёс Вольфганг с самым серьёзным лицом. — Таков твой приговор. — Повинуюсь, — я театрально прикрыл глаза. Моцарт зачерпнул полную ложку фисташкового и протянул её ко мне. Я, не беря ложку в руку, обхватил её губами. В этот самый момент Амадей покраснел ярче всякой вишни. Я почувствовал, что его рука дёрнулась. Решив поиздеваться до конца, я медленно выпустил ложку изо рта и провёл языком по губам. — Вкуснятина. Амадей покраснел ещё гуще, и я ухмыльнулся. — Не смешно! — Он грозно смотрел на меня, всё ещё красный, как рак. Это был уже перебор. Я засмеялся. — Ну перестань! Антонио, — он попытался одёрнуть меня, но я уже вошёл во вкус. Внезапно на мои губы легла тонкая ладонь Вольфганга. Вот теперь уже щеки вспыхнули у меня. Рука была слегка холодной от чашки с мороженым, которую она придерживала до этого. Моцарт смотрел на меня, как на расшумевшегося ребёнка: глаза прищурены, губы слегка сжаты. — Отпустило? — поинтересовался он не своим голосом. Я кивнул. Он убрал руку от моего лица и улыбнулся как ни в чём не бывало. — Папа меня так же затыкал, — сказал он. — Всегда так делал, когда я начинал слишком громко шуметь. Оказывается, это и на тебе работает. — Это на всех сработает, — я чувствовал себя странно. Прохлада его руки была очень приятной.

***

— Как думаешь, о чём будет первая речь? — спросил меня Вольфганг. Я пожал плечами. Что можно сказать о первом сентября? Пожелать успехов в году и проинструктировать обо всём. Ну, я так думал. Мы стояли во дворе академии. На крыльцо уже должен был выйти директор и произнести речь. Пора бы, ведь уже послезавтра начнутся занятия. Все оставшиеся ученики уже прибыли. Не могу сказать, что народу было много. Достаточно, конечно, но не вагон. Во всяком случае, двор не был забит, даже место осталось. Но всё равно было очень легко затеряться. Лоренцо и Бах уже давно пропали в толпе; Моцарт уже который раз терял меня из виду, но потом, правда, всё-таки находил. В последний раз он так разозлился, что крепко схватил за руку и заявил: «Не отпущу!». В этот момент мне стало необыкновенно приятно. Наконец, на крыльцо вышел директор. Я с усмешкой фыркнул, признаться честно, ожидая большего. На крыльце стоял невысокий человек в ярко-бирюзовом костюме и светло-фиолетовой шляпе. Выглядело немного… странно. Рядом с ним почти прыгал на месте тот самый герр Розенберг. А неподалёку стоял ещё один человек. Я обратил внимание на него. Это был высокий, тёмноволосый мужчина в строгом тёмно-болотном костюме. Его волосы были перетянуты старомодной чёрной лентой. Я носил такие в детстве, они нравились маме. Вспомнив её, я вздрогнул. — Волнуешься? — тихо спросил Моцарт. Я и забыл о нём. — Нет. — А почему дрожишь? Я не успел ответить — директор наконец-то вышел вперёд, взяв в руки микрофон. — Прошу тишины, — произнёс он. Понадобилось две минуты, чтобы все замолкли. Этого человека мало кто принимал всерьёз. — Хорошо. Итак, вчера меня известили, что все студенты академии прибыли. Это очень радует! Набор проходит раз в четыре года. Так что все люди, что стоят рядом с вами, — это ваша семья. — Поэтому будьте добры друг к другу, — продолжил Иосиф. — Никаких драк! Никаких нарушений! Наш уважаемый завуч — герр Розенберг — будет следить за этим. А за порядком в нашем прекрасном общежитии будет следить госпожа Сесилия Вебер. Уважайте этих людей. И уважайте наших выпускников! Это их последний год в академии. Хочется, чтобы и вы, и они запомнили только хорошее. Кстати, да. Я заметил, что в толпе, помимо новичков, стояли и совсем взрослые ребята. Совсем взрослые юноши, молодые мужчины и девушки. Это невольно вызывало восхищение. — Также, хочу отметить, что в нашей академии у вас не будет отдельной группы или класса. На каждом занятии у вас будет свой коллектив, в виду того, что вы должны расширять свой круг общения. Кто знает, может, именно здесь вы встретите свою судьбу. — Я сильнее сжал руку Амадея. — А теперь немного о дисциплине. О ней вам поведает наш многоуважаемый герр завуч. Послышались редкие хлопки. Розенберг вышел вперёд и снова подпрыгнул перед микрофоном. — Это не шутки, молодые люди! — закудахтал он. — Я буду следить за вами! За всеми! Кто-то из вас уже зарекомендовал себя как ответственную и воспитанную персону, — Я хмыкнул. Это он о ком? — А кого-то я уже мысленно выбрал как очень сомнительного субъекта. Мадам Вебер просила напомнить, что комендантский час начинается в десять вечера. После этого времени, если вас найдут не в своем отделении или вне общежития вообще, то следующие три ночи вы проведёте на улице. Как уже и сказал герр директор, никаких потасовок! Иначе в ваших разборках поучаствую я, — на этих словах, он демонстративно стукнул тростью, от чего по рядам прошла дрожь. А вот это уже серьёзно. — На этом у меня всё. Он отошёл. Микрофон снова попал к директору. — А теперь обо всём остальном вам расскажет ваш учитель игры на фортепьяно и композиторства, а также мой заместитель — герр Кристоф Виллибальд Глюк. Очередь подошла к тому самому мужчине, которого я приметил раньше. Он заговорил. У него оказался спокойный, уверенный и немного низкий голос. — Не нужно таких официальностей, — улыбнулся он, — но я благодарен. Поздравляю вас с новым учебным годом. Искренне надеюсь, что он будет удачен как для вас, так и для учителей. Не думайте, что музыка — это развлечение. Это не так. Музыка — это истинное искусство. Вы не должны относиться к ней слишком легкомысленно, но и слишком серьёзно — тоже. В первом случае вы можете загубить ваш талант, а во втором музыка может потерять для вас значимость. Так делать нельзя ни в коем случае, запомните это. Я стоял как громом поражённый, слушая речь этого человека. Поразительно. Я никогда не слышал, чтобы кто-то так отзывался о музыке. Герр Глюк говорил о ней, как о своей любви: нежно и трепетно. — А теперь о более обыденном, — произнёс герр Глюк, улыбнувшись. — Сейчас каждый из вас получит листок с вашими уроками и расписанием. Занятия начнутся послезавтра. Ваш стиль — это полностью ваше дело. Главное, чтобы ничего не мешало вам творить и не отвлекало. Главное, чтобы вам было удобно. Не рискуйте удобством простых вещей лишь для того, чтобы выпендриться, — спокойно произнес мужчина, — это того не стоит. В этой академии вас будут судить отнюдь не по внешности. А теперь выстройтесь в линию. И по два человека подходите к нам. Все сразу так и сделали. С лёгкой толкотней, но быстро и тихо. Этот человек внушал уважение. Мы с Вольфгангом стояли почти в конце. — Как тебе? — спросил я. — Я давно таких речей не слышал, — ответил он. — О музыке у меня только отец так отзывался. Да и то, не с таким почтением. — Герр Гассман тоже не говорил такого. Он говорил об усидчивости, терпении, чуткости, но о самой музыке — лишь раз или два. — Ну, я больше рад, что стиль свободный, — беззаботно улыбнулся Амадей. Он, хоть и был впечатлён, но не так сильно, как я. Я был просто поражён. У меня в семье так к музыке относилась только мама. Только она могла так трепетно говорить о ней. До этого момента. POV Моцарта — Так… завтра только два вводных урока: фортепьяно и… ком-по-зи-торст-во, — по слогам прочёл я. — Мне до сих пор интересно, что же это за предмет? — Вот завтра и узнаем, — ответил Сальери. — У меня то же самое. В этот момент я почему-то очень обрадовался. Мне хотелось, чтобы он был со мной. Завтра. — Представляешь, мне кроме уроков игры, истории, изящных искусств, и этого композиторства ещё и основы пения добавили! — немного недовольно произнёс Антонио. — Ты поёшь? — искренне удивился я. — Похоже. Герр Гассман говорил, что у меня красивый голос, но я как-то не думал. — А спой? — попросил я. Зачем? Хотел услышать больше его голоса. Не знаю, почему. — Нет! — отмахнулся он. — Пожалуйста, — заныл я. Мы были в нашей комнате. Сальери лежал на своей кровати, а я сидел на своей, поджав ноги. Изучали наши списки. — Доремифасоляси! — выдал Антонио. Я засмеялся. — Только на уроках так не пой. — Не буду. Я улыбнулся. Надо хотя бы раз послушать, как он поёт. Должно быть, красиво. — Так, — он снова вернулся к списку. — Завтра два урока, а потом первый обед в столовой. — Думаешь, нас попытаются отравить? — В той школе, где учился я, попытку отравления предпринимали почти каждый раз. Особенно ужасным был омлет. Я усмехнулся. В дверь постучали. — Войдите, — откликнулся я. Это были Лоренцо и Иоганн. — Какие завтра первые предметы? — спросил Да Понте, усаживаясь рядом со мной. — Фортепьяно и композиторство, — ответил я. Он наклонился ко мне и заглянул в мой листок. — У меня завтра основы написания либретто и история искусств, — сказал Лоренцо. — А у него, — он указал на Иоганна. — Изящные искусства и основы игры на органе. — Боже, так здесь ещё и орган есть? — восхищёно спросил Сальери. — А то как же! — пылко ответил Бах. Он почему-то очень стеснялся говорить при Антонио, и это меня чуть-чуть напрягало. — Он находится в третьем музкабинете. На первом этаже. — Угадайте, где? — перебил его Лоренцо. — Рядом с кабинетом нашего завуча! Мы рассмеялись. — Это слишком жестоко, — отметил Сальери со смехом. — Для тебя-то да, — ответил Да Понте. — «Ответственная и воспитанная персона», — передразнил он Розенберга. — Просто Антонио идёт быть серьёзным, — внезапно сказал я. И тут же спохватился. Это ещё что?! — Ох, благодарю, герр Моцарт, — с притворной напыщенностью сказал Сальери, сдвинув брови. Он не заметил. — Только на уроках не делай такого лица! Учителей распугаешь, — сказал Бах. Мы снова засмеялись. Когда ребята ушли, было уже поздно, и надо было ложиться. Нам предстоял трудный день. Антонио поднялся с кровати и прошел в наш мини-кабинет. Я последовал за ним. — Нотная тетрадь, — бормотал я. — Ручка, сумка… Руки у меня слегка дрожали. Я едва не рассыпал свою папку с работами для фортепьяно. Я всё-таки волновался. — Боишься? — спросил Антонио. — Немного, — ответил я. — Я уже отвык от простого обучения, ведь учился на дому. Вдруг не смогу поладить с группой? Я уронил ручку. Чёрт! Пальцы дрожат! Я опустился за ней, но когда поднимался, сжимая её в руке, произошло что-то странное. Сальери осторожно перехватил мою руку, затем так же осторожно прижал её к груди, туда, где билось сердце. Я растерялся настолько, что даже и не подумал, чтобы отдёрнуться. Лицо горело, а сердце бешено билось в груди. Так же, как и его. — Тебе нечего бояться, — успокаивающе сказал Антонио, отпустив мою ладонь. — Я тебя точно в обиду не дам. Затем он ушёл в спальню и убрал свои вещи в небольшую сумку, которая стояла у кровати. Я просто стоял. Спустя время, с совершенно пустой головой, я вернулся в комнату, переоделся и лёг в кровать. — Доброй ночи, Вольфганг, — сказал Сальери, выключая свой светильник. Я последовал его примеру. И уже на грани сна я слабо подумал, что это действительно меня успокоило. — Приятных снов, Антонио, — после этих слов я окончательно провалился в сон.