Мой гений за соседней партой

«В который раз уже я это слышу», — слабо колыхнулось моё сознание, когда я услышал откуда-то сверху: «Моцарт, проснись!» Я что-то пробурчал в ответ, давая понять, что меня не устраивает такая перспектива. — Моцарт, чёрт тебя дери, мы проспали! — так, стоп. Наннерль так не выражается, папа — тем более, про маму вообще молчу. И по фамилии меня точно не называют. Это же… Я распахнул глаза. Надо мной возвышался Сальери, слегка ошалевший и потрёпанный после сна. — Амадей, проснись! — снова выкрикнул он. — Мы проспали! Понадобилась минута, чтобы смысл сказанного дошёл до меня. — Как проспали?! — подскочил я. — До начала занятий осталось полчаса! — кипятился Антонио. Обычно такой серьёзный, сейчас он выглядел настолько растерянным, что меня это даже развеселило, и я улыбнулся. — Тебе смешно? — воскликнул Сальери. Затем резко схватил моё одеяло и дёрнул его на себя. Я рефлекторно ухватился за него, о чём тут же пожалел. Антонио с лёгкостью скинул на пол и меня, и одеяло. — Что б тебя… — прошипел я. — Вставай! — велел он. Я поднялся, ругаясь про себя, и начал застилать кровать. Сальери тем временем метался у гардероба. Выудив из недр шкафа чёрные джинсы и белую рубашку, он принялся второпях натягивать всё на себя. Мда… Что только паника делает с человеком? Я понёсся к своему шкафу и начал шариться там. Чёрт! Ни одной приличной вещи. А ведь первое сентября всё-таки. Наконец я нашёл свою чёрную рубашку — подарок Наннерль на мой четырнадцатый день рождения. Я оделся. Антонио в это время пытался расчесать волосы и собрать их в хвост. Когда это у него наконец-то вышло, он быстро схватил свою сумку и рванул к выходу. — Эй, а я! — окликнул я его, впопыхах натягивая джинсы. Сальери, словно очнувшись, обернулся. — А я про тебя и забыл, — сказал он с улыбкой. Затем вновь нахмурился.— Шевелись давай! Я взял свою сумку, мы с Сальери выскочили за дверь и почти бегом спустились по лестнице. — О, кого я вижу, — хмыкнула Сесилия. — Первый день, а уже опаздываем? — Как видите, — огрызнулся Антонио, выталкивая меня на улицу. Утренний воздух немного остудил мне голову, и паника начала спадать. — Подожди, — произнёс я, беря Сальери за руку, чтобы он затормозил.— Мы всё равно успеем, так что давай пройдёмся пешком. Так хорошо на улице. — Ладно, — ответил он, мы пошли медленнее. Всё это время я разглядывал парк. Теперь казалось, что за один день весь пейзаж сменился с летнего на осенний. Вся позолоченная листва, которую я не замечал раньше, сейчас игриво переливалась в лучах солнца. Как же красиво. Мы дошли до двора академии. Народ толпился внутри маленькими кучками. Не мы одни были немного не в своей тарелке. Почти все лица были заспанными. Мы отыскали свободное местечко в толпе, и к нам подошли Лоренцо и Бах. Если Да Понте выглядел ничуть не лучше нас и то и дело зевал, то Иоганн выглядел на удивление бодрым. — Каким чудом ты смог выспаться? — спросил я, на что он улыбнулся. — Я привык мало спать и высыпаться. Папа меня часто брал на гастроли, и там мне вместе со всеми приходилось рано вставать и поздно ложиться. — Но ты же не участвовал? — удивился Сальери. — Мне было очень интересно, поэтому я оставался со всеми. На крыльцо вновь вышел директор. На этот раз в ярко-малиновом пиджаке. И надо сказать, он тоже выглядел не самым лучшим образом. — Тишина, — снова велел он, только в этот раз никто толком и не шумел. Все были способны лишь на невнятное бормотание.— Хорошо. Итак, сегодня — первое сентября! Сегодня вы наконец-то начнёте познавать удивительный мир музыки. Я желаю вам успехов. Пожалуйста, достаньте ваши листы, которые были выданы вам позавчера. Я тут же полез в сумку и обнаружил, что мой лист благополучно был забыт в общежитии. — Вот чёрт! — Не ругайся, — тихо сказал Сальери. Он протянул мне свой лист. — Просто держись рядом. Первый день у нас всё равно одинаковый. — Итак, — продолжал Иосиф.— Мне, по сути, больше нечего сказать. Вы были проинструктированы ещё позавчера. На листках возле вашего предмета в скобках написан номер вашего кабинета. Желаю удачи. — Кхм, — раздалось позади него. Вперёд вышел герр Глюк. — Прошу прощения, директор, — произнёс он.— Но вы, похоже, забыли, что на первые уроки учеников провожают преподаватели. — Ох, точно, — воскликнул Иосиф, и я его не винил; было понятно, что он тоже не выспался. — Ученики, — вновь заговорил директор. — Сейчас, каждый преподаватель будет выходить и называть свой предмет. Если это ваш первый урок, то выходите вперёд и стройтесь по два человека. Я видел, как преподаватели выстраиваются у микрофона один за другим. Первым стоял, разумеется, Глюк. — Класс фортепьяно, прошу за мной. Мы начали пробираться сквозь остальную толпу. Кроме нас, класс фортепьяно составлял всего человек пятнадцать, может, чуть больше. Герр жестом пригласил нас за собой. Мы вошли в академию и поднялись на второй этаж. Кабинет под номером двадцать уже ждал нас. Он был довольно большой и светлый. Внутри было чисто и прибрано. Парты стояли в три ряда, и каждая на одну ступень возвышалась над предыдущей. У окна, завешанного лёгкой узорной сетчатой занавеской, стоял красивый чёрный рояль. Недалеко от него находился учительский стол. — Рассаживайтесь, пожалуйста, — сказал герр Глюк, запуская нас в кабинет. — Уступайте места ребятам с плохим зрением. Мы с Антонио прилунились на второй парте. Прямо передо мной сидела какая-то девочка с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. — Итак, начнём, — преподаватель сел за свой стол. — Я представлюсь. Моё имя — Кристоф Виллибальд Глюк. Я буду преподавать вам уроки игры на фортепьяно. Для начала, я попросил бы вас осмотреться. Осмотрите класс, людей, которых вы видите, можете меня поразглядывать. Это всё — ваша семья на следующие пять лет. По крайней мере, на уроках игры на фортепьяно. Мы завертели головами. Та девчонка, что сидела передо мной обернулась и поглядела на нас. Я тоже взглянул на неё. За симпатичной копной волос скрывалось не менее милое личико, которое лучилось вниманием и каким-то удивлением. Её кожа была чистой и от природы немного бледной, хотя сейчас, в свете окон, на ней как-то игриво переливался лёгкий загар. Узкое лицо вмещало в себя немного крупный нос, чётко очерченные скулы, светло-карие глаза и нежно-розовые губы. Несмотря на некоторую подростковую нескладность, она была довольно симпатичной. Я улыбнулся ей. Она моментально покраснела и отвернулась. — Ну что ж, — продолжил Глюк, улыбаясь. — Сегодня я не буду вас очень напрягать, но хоть что-то сделать мы должны? Класс почти синхронно кивнул. — Эта академия, по крайней мере, мой предмет, рассчитан на тех, кто уже знаком с основами игры. Это к вам относится? Мы снова закивали. — Итак, кто же захочет показать своё мастерство? Сегодня первый урок, оценки не ставятся, так что не бойтесь. Мы с Сальери переглянулись. Он пожал плечами. Я вздохнул и с улыбкой поднял руку, но меня опередили. Рука взметнулась у той самой девочки, сидящей передо мной. — Ну, молодой человек, леди надо уступать, — с улыбкой сказал герр Глюк. — Выходите, милая. Девочка поднялась. На ней был слегка потрёпанный светло-сиреневый сарафан, который явно был ей велик. Из-под него виднелась обычная белая кофточка. Грязно-серые леггинсы и тёмно-малиновые балетки. — Ваше имя, фройлян? — поинтересовался Глюк. — К-Констанца Вебер, — запнувшись, ответила она. — Чудно. Присаживайтесь. Констанца послушно опустилась на скамью. — Начинайте, — попросил герр Глюк. Она заиграла слегка неуверенно. Мелодия была очень простая, лёгкая и аккуратная. Я пригляделся и заметил, что одевочка осторожно двигает губами. Констанца почти неслышно напевала для себя. — Замечательно, Констанца, замечательно, — одобрительно сказал Глюк, когда она закончила. — Прошу, займите место. А теперь, кажется, этот юноша тоже хотел сыграть. Я вышел вперёд. — Ваше имя? — Вольфганг Амадей Моцарт. — Красиво, — заметил Глюк, кивнув. — Прошу, занимайте место. — Для начала я хотел бы спросить разрешения перед Констанцой, — заговорил я. — Я собирался играть совсем другое, но теперь у меня появилось желание сыграть вариацию её произведения. — Я очень рад, что Вы решили спросить её об этом, — одобряюще проговорил Глюк. — Надеюсь, фройлян Вебер не против? — Нет, что Вы, — ответила Констанца, снова покраснев. — Вот и отлично! — я улыбнулся и сел за рояль. Я легко и быстро бегал по клавишам, создавая свой вариант мелодии. — Прошу, присаживайтесь, — сказал герр Глюк, когда я закончил. Я заметил, что он смотрел на меня как-то странно. С каким-то недовольством. — Ты очень красиво играл, — шепнул мне Сальери. Всего одной его фразы хватило мне, чтобы из головы выскочила вся тревога. Вот блин! Со мной что-то не так… — Урок окончен, — объявил Глюк спустя минут двадцать; за это время нам сыграли ещё три человека. Все старались не ударить в грязь лицом. Констанца то и дело оборачивалась, мимолётно бросала на меня взгляд и снова отворачивалась. Сальери так и не стал играть. Это меня возмутило. — Прошу тех, кто останется на урок композиторства, оставайтесь в классе. Остальные могут идти. Увидимся на следующем занятии. Поднялось пять человек, среди них была и Констанца. Выходя из класса, она в последний раз взглянула на меня. В её взгляде я прочитал сожаление. — Если хотите, то можете выйти в коридор, — сказал герр Глюк. В итоге, в классе осталось всего шесть человек. В том числе и мы с Антонио. — Почему ты отказался играть? — недовольно спросил я. — Не хотелось, — честно ответил он. — Эта Констанца — дочка Сесилии? — Тебе какое дело? — удивился Сальери. — Просто интересно. Она выглядит так потрёпано. Даже жалко её стало. — Ну, играет она неплохо… Мы проговорили всю перемену. В класс начали возвращаться ученики. Вместе с ними появились и новые ребята. — Итак, начнём. Приветствую всех новых учеников, — снова заговорил Глюк. — Сегодня — вступительный урок. Я расскажу вам, что же такое «комозиторство». По-другому его называют Наука Сочинения. Хотя я бы не назвал это уроком. Это занятие проводится раз в неделю. На нём вы будите учиться сочинять свои собственные произведения. Десять минут у нас будет идти тема, а остальное время вы, желательно, в тишине, будете сами сочинять произведения. На следующем занятии будет проходить проверка. Это новое решение — выделить отдельное время для этого, так что будьте осторожны и не тратьте всё впустую. Наша сегодняшняя тема — романтизм. В музыке он известен как форма музыкального направления, появившаяся в начале девятнадцатого века. Она будет обращаться к внутреннему душевному миру человека. В этом и будет заключаться ваше первое домашнее задание. Передача ваших эмоций. Закройте глаза. Начинайте погружаться в сознание. Ищите в нём ваш образ. Я закрыл глаза и попытался покопаться в себе. Был у меня один очень щекотливый момент из детства, но мы с Антонио договорились больше его не вспоминать. Сейчас мне никто не нравился так, как должен был, да и драмы в жизни не много было. Хм… А так-то брать и нечего! Голова была пустой…. — Вольфганг, — послышалось из неоткуда. — Проснись. Я замычал. — Амадей, — снова позвали меня. Я открыл глаза. Антонио тряс меня за плечо, а прямо позади него грозно возвышался герр Глюк. — Вашу работу, Моцарт, — сказал он строго. — Я проверю в первую очередь. Я только и смог, что кивнуть. Антонио помог мне собрать сумку и вывел меня в коридор. — Ну ты и выдал, — усмехнулся он. — Вырубился прямо на парте. — И сколько я спал? — До конца занятия. Герр Глюк пытался разбудить тебя дважды. Я виновато улыбнулся. — Пойдём в столовую. Мы ведь так и не позавтракали. Столовая находилась на первом этаже. Это был большой зал, заставленный четырёхместными столиками. Вдоль стены тянулась небольшая витрина, где стояли разные тарелочки с салатами, кашами, десертами и прочим. Возле них на маленьком столе лежали подносы. Я выбрал себе салат с огурцом и зеленью и круассан с чашкой чая. Сальери выбрал себе картофельное пюре и булочку со стаканом вишнёвого сока. Мы уселись за стол, к нам подошли Лоренцо и Иоганн. — Как вам первый день? — спросил Бах. Мы начали рассказывать друг другу о наших предметах. — А под конец Амадей умудрился заснуть прямо на парте, так что на следующем уроке его работу проверят первой, — закончил Сальери с улыбкой, на что мы рассмеялись. Мимо нас прошла та самая Констанца с подносом. — А вон та девчонка, которая первая играла на фортепьяно, — сказал я, обернувшись к ней. — Эй! Констанц… Я резко выкинул руку вверх чтобы помахать ей, но зацепил стакан сока, и он полетел вниз. Послышался звон разбивающегося стекла. Я не любил этот звук, но голос, последовавший за ним, я не любил ещё больше. — Это ещё что такое?! — гневно взвизгнул Розенберг. Как же вовремя герр завуч прошёл мимо нас. — Это… — начал  было я. — Едой в столовой кидаться запрещено! Это вам не урок физкультуры! У нас каждый стакан на счету! — затрясся Розенберг.— Я пожалуюсь завучу! — Но вы и есть завуч, — тихо сказал я. — Молчать! — притопнул Розенберг. Тут он уставился на меня. Его лицо исказила гадкая усмешка. — О, прошу прощения! Я ведь не знал, что это Вы… — Что? — ошалел я. — Ну как же, — протянул Розенберг. — Я понимаю, Вы это, наверно, от недосыпа, да? Я вспыхнул, понимая, что, похоже, герр Глюк рассказал учителям о моём инциденте. Ученики смотрели на меня. Некоторые хихикали. — Я могу даже отправить Вас к медику, — заливал завуч. — Он выпишет Вам чего-нибудь… — Не думаю, что стоит привлекать медработника. Его эта ситуация не касается. Так же, как и вас. Я обернулся. Сальери смотрел на Розенберга сверху вниз. В его взгляде винделось лёгкое презрение. Герр завуч же буквально сжался под его взглядом. — А, — только и выдал он, — ну да… не касается. — Вы можете спокойно делится между собой подобными случаями, но я не думаю, что следует таким образом наказывать ученика и выносить его на общий суд. Тем более, я не думаю, что поступок Амадея настолько страшен. Вы наказываете так каждого, кто разобьёт стакан в столовой? — А… да… то есть, нет, — залепетал Розенберг. — Ну, что же… тогда я… я позову уборщицу. Он дергано подпрыгнул и удалился. Я ошарашено глядел то на Антонио, то на завуча. Все смешки тут же замолкли. — Ни разу не было такого на моей памяти, чтобы первокурсник приструнил нашего завуча, — к нам подошёл какой-то старшекурсник. Он с восхищением глядел на Сальери. — Молодец, парень! Тебе, мальчишка, повезло, что у тебя такой друг. Он хлопнул меня по плечу и ушёл за свой стол. А я всё продолжал смотреть на Антонио. Я впервые видел его в таком свете. Он был… потрясающий.

***

— Спасибо ещё раз, — смущённо сказал я, лёжа на кровати. — Да сколько можно уже! Не за что, — ответил Сальери. Мы были в комнате. Первый день прошёл ну очень необычно. Я до сих пор не мог поверить, что Антонио смог усмирить Розенберга. Нам ничего не сказали за случай в столовой, никто даже не думал посмеяться надо мной. Время близилось к ночи. Мы лежали в кроватях. Сальери читал книгу, а я рисовал в альбоме. Просто выводил линии, круги, квадраты и прочие узоры. Меня это успокаивало. — А виновата, по сути, эта девчонка Вебер, — недовольно буркнул Антонио. — Ты ведь её хотел позвать. Кстати, что ты ей сказать-то хотел? — Ещё раз извиниться, — ответил я. — Это ей бы не помешало извиниться! — строго сказал Сальери. — Прибереги такой тон для Розенберга. Мы коротко и тихо рассмеялись. — Ладно, — выдохнул Антонио. — Я спать. — Я, наверно, ещё полежу… — Смотри, не усни только завтра на уроке. — Не усну! Сальери хмыкнул, погасил ночник и забрался по одеяло. Сейчас во всей нашей комнате свет горел только у моей кровати. Я невидящим взглядом смотрел на ярко освещённый альбом на своих коленях, в то время как мысли мои витали далеко. Я вспомнил Ненни. Сестра звонила сегодня и рассказывала о своём первом дне. О соседке, о группе, о свой комнате. Она так мило щебетала в трубку, что я невольно вспомнил, как мы вместе играли с ней, когда были совсем детьми. Причём, не важно, играли ли мы в прятки или играли на клавесине в четыре руки! Белизна страниц начала резать глаза, и я перевёл взгляд на лицо Сальери. Несколько минут, пока привыкали глаза, я размышлял о случившемся четыре года назад. Хоть мы и договорились не вспоминать, в этот тихий поздний вечер можно нарушить своё обещание. Я вспомнил свои чувства, свою панику, свой трусливый побег и усмехнулся. Слабый свет падал на напряжённое лицо Сальери, который ещё не уснул. Теперь в памяти всплыли его едва ли мальчишеское ошарашенное лицо, как он практически выбежал из комнаты… Я снова улыбнулся. Не знаю, была ли это натянутая улыбка или нет, но мне сейчас было как-то грустно и тоскливо. Я, словно завороженный, смотрел в его лицо, пока оно не расслабилось. Уснул. А потом меня осенило. Мы писали сонату для сестры, но так и не посвятили ей ни звука. Это было так подло! Теперь настал момент искупить и эту ошибку. Я тихо слез с кровати, потушил свой ночник и прокрался в кабинет. Там я засел за нотную тетрадь и снова начал вспоминать Ненни. Пусть в этот раз сестрица получит наконец свою сонату! Хоть и с опозданием в четыре года… Никогда не поздно. Никогда не поздно извиниться перед тем, кто тебе дорог. И мы с Антонио — живой тому пример.