Мой гений за соседней партой

— Удачи тебе, милый! Не списывай! Будь умницей! Не пытайся призвать халяву — я пробовала! — тараторила в трубку Ненни. На самом деле, я был ей очень благодарен: у неё самой со дня на день начиналась зимняя сессия, так что факт того, что она нашла время мне позвонить, был очень значимым. — Спасибо, Наннерль! Ладно-ладно, я позвоню… Да, мама с папой мне тоже звонили. Ладно, тебе тоже удачи, а я пойду… Я положил телефон на столик и взглянул в окно. Снега почти не было, и голые деревья, рассаженные по всему парку, честно говоря, вызывали у меня жалость. И всё равно от этого пейзажа веяло каким-то уютом и теплом. Хотя, возможно, дело было в моих личных ощущениях. Я задумался. За эти шесть месяцев академия Скрипичного Ключа стала для меня почти вторым домом. Я привык к вечным утренним скидываниям с кровати, тягучему голосу Сесилии, нудным завываниям герра завуча и прочему… Оттого странно и даже немного грустно было думать, что меньше чем через две недели я уеду на каникулы домой. Я думал о том, что оставлю эти светлые коридоры, ухоженные кабинеты и таких разных учителей, хоть некоторые из них и были холодны со мной. Но также глупо было отрицать: я очень скучал по родным. Мама, папа, Ненни… Жду не дождусь, когда обниму и расцелую всех вас, снова отведаю маминых блинчиков, выслушаю лекции отца, получу поцелуйчик от Наннерль, и снова почувствую себя самым счастливым мальчишкой в мире! Однако, до всей этой радости нужно было сначала дожить, веди начинались экзамены. Мне необходимо было сдать теорию по изящным искусствам, сочинение по скрипке и фортепьяно… Я с детства дружил с ними, но теперь, мне было даже боязно глядеть в их сторону. А ведь ещё требовалось одно сочинение для основ музыки! Боже мой… Справедливо сказать, Лоренцо и Бах тоже были на пределе. Да Понте было необходимо выбрать любое пройденное за эти месяцы литературное произведение и хотя бы частично превратить его в либретто, а Иоганну предстояло испытание органом. Но больше всех надрывался Антонио. Мне больно было смотреть на его бледное и сухое от недосыпа лицо: мы все сдавали по три-четыре предмета, но не более. А на плечи Сальери выпало сразу шесть! Ко всему, что сдавал я, он ещё должен был спеть на уроке вокала! Я до сих пор не знал, насколько хорошо поёт Антонио, но после его второго занятия он рассказал, что теперь пение — обязательная часть его обучения. Насколько я знал, в теоретической части ему помогала Алоизия, но после наших размолвок очевидно было, что всё кончено. Хотя Антонио и говорил, что она ведётся себя вежливо и сдержано по отношению к нему, зато к другим парням липнет только там. Я вспомнил слова Сальери: «Учитывая её характер, я бы предпочёл, чтобы она просто дала мне пощёчину за всё, что я натворил». Это настораживало. И невольно возвращало меня в те странные мысли, которые я позволял себе, когда ненадолго оставался один. Чего ты так бесишься? Ревнуешь? Эта фраза прочно сидели в моей голове, не давая покоя. Мог ли я… ревновать? И если мог, то я ревновал его как друга, так ведь? Ведь друзья могут переживать друг за друга? Особенно, если один из них после вылазки на крышу, начинает встречаться с Алоизией Вебер. В один момент я пообещал себе, что подумаю об этом на каникулах или вообще в следующем семестре, ведь экзамены из-за моих сомнений не отменятся, как бы я того не желал. Дверь скрипнула, открываясь и впуская моего соседа: Антонио был на дополнительной консультации у мадам Кавальери. Я обернулся и взглянул на него. Он почти овощем упал на кровать. Бедный… POV Антонио. Пристрелите меня! Зарежьте, отравите! Что угодно! Я больше не выдержу… — звенело в моей голове, пока я, еле переставляя ноги, брёл в общежитие. Мои уши уже сворачивались в трубочку от этих вечных завываний Эстель, которая, видимо, очень обрадовалась единственному парню в коллективе, что теперь не упускала ни единой возможности напомнить, что мне необходимо подумать о карьере певца. Это было невыносимо! Оставалось всего три дня, а затем начиналась сессия. Мы все толпами штурмовали библиотеку, находившуюся на втором этаже академии. Высокий, строгий библиотекарь — герр Клод Бопринте сам уже был готов лезть на стенку — столько учеников прибегало к нему каждый день. Мне самому понадобилось — спасибо конспектам — только одна книга по истории искусств. Да и вообще теоретические знания никогда не были для меня проблемой. Но практика… Как же меня пугало пение! Скрипка и фортепьяно для меня были хорошо знакомы, но в пении я был абсолютный ноль, ведь никогда не воспринимал этот предмет серьёзно. А ещё урок композиторства. Это тоже внушало мне сильное волнение. Боже, столько нужно сочинять! — Ты сегодня позднее обычного, лапушка, — как обычно ядовито пропела Сесилия. Не знаю, рассказала ли ей Алоизия обо мне, но отношение мадам Вебер ко мне стало чуть хуже, пусть не настолько, как я предполагал. — Ага, — только и сказал я. Язвить у меня сил не было. Общежитие встречало меня непривычной тишиной. Я прекрасно знал, что почти все сейчас либо в библиотеке, либо в комнатах: нагоняли свои прогулы и недочёты. — О, наконец-то! Я уже начал волноваться, — нет. Один очень приятный момент во всей этой кутерьме всё же был. Это момент сейчас приветливо и слегка сочувственно глядел на меня, сидя на вертящемся стуле. С тех пор, как я признал свою симпатию к Моцарту, жить мне стало гораздо легче. Я понял, что бороться с этими чувствами (тем более, так, как делал я) глупо. Так что теперь я разрешал себе короткие, но зато полные нежности взгляды и светлые мечты. Это, можно сказать, даже прибавляло мне сил. Амадей ничего не замечал, а я пока и не желал подобного. Мне достаточно было его простой улыбки, ясных глаз, растрёпанных волос, яркой одежды, по которой я сразу вычислял его из толпы. Я никогда не заходил дальше этих нежностей. Я понимал, что испытываю симпатию к, по сути, ребёнку. Да, разница в пять лет не была такой уж критичной, но сейчас Вольфгангу было всего четырнадцать, и судя по его поведению, он не то чтобы был заинтересован в любом виде таких отношений, что с девушкой, что с парнем. Так что у меня даже не было желания что-либо делать со своими эмоциями. Возможно, моя влюблённость вообще не продержится долго, постепенно рассеиваясь в проблемах взрослой жизни. Кто знает? Но пока, я хочу просто наслаждаться этой лёгкостью, которую мне подарила моя внезапная повторная влюблённость. — Угу, — только и выдавил я, лёжа на подушке. — Мне звонила сестра. Тебе привет, — сказал Вольфганг. — Хорошо… Ей тоже. — Я так и знал, по этому, заранее передал ей привет от тебя. — Очень любезно. Мальчишка подошёл к своей кровати и тоже опустил голову на подушку. — Главное, не уснуть, — тихо сказал я.– Мне ещё повторять конспекты по истории. — Как у тебя только сил хватает?! — воскликнул Амадей, поднимая голову и глядя на меня.– Я уже с ног валюсь, а ты ещё учить успеваешь, — после чего помолчал и спросил молитвенным голосом: — Антонио, давай сходим в город, на этих выходных, а? — Ты сдурел, Моцарт? У меня да и у тебя тоже два экзамена на следующей неделе. Подготовиться не хочешь? — Я знаю, — протянул он. — Вот поэтому и нужно сходить проветрить голову! Иначе мы помрём в первый же день экзамена! Пожалуйста, Антонио! — он склонил голову на бок, как щенок, и умоляюще взглянул на меня. Я улыбнулся. Как можно отказать такому ребёнку? Такому любимому ребёнку. — Ладно, сходим. — Ура! … — Я рад, что вы столь серьёзно отнеслись к экзаменам и обе эти недели были очень сосредоточены и внимательны! — с комичной торжественностью произнёс Иосиф. По толпе прошёл гул благодарности и согласия. Все были до ужаса вымотаны, но довольны. К концу второй недели Моцарт еле переставлял ноги, а я чуть не свалился в обморок на экзамене истории. Но, если не считать недосыпа, слегка покорёженных нервов, и прочего, всё прошло очень даже нормально. По большей части потому, что кроме экзаменов, нам не добавляли других пар. Амадей сдавал четыре предмета, а я шесть. Вообще не помню, что бы первокурсник сдавал столько предметов уже в первом семестре. Но это того стоило, я уверен! Результаты экзаменов должны были прислать после нового года по электронной почте. Учителей тоже можно было понять: они принимали ещё и работы старшекурсников, а для них подобное вдвойне тяжело. — Вся академия благодарит вас! Уже послезавтра вы будете дома. Проведите каникулы с пользой, но не забывайте отдыхать. А теперь меня сменит ваш дорогой герр Глюк. Герр как обычно тихо вышел вперёд. Он был одним из немногих, чья голова была ещё в относительном порядке. Это невольно вызывало всеобщее уважение. — Благодарю вас, — заговорил он. — На самом деле, уже всё сказано, но есть ещё пара вещей, которые вы должны услышать. Я хотел бы отметить нескольких людей, чьи успехи за этот семестр я считаю достойными быть оглашёнными. Он начал называть разных ребят: старшекурсников, новичков… Они все выглядели немного взволнованными, и я невольно улыбнулся, глядя на их счастливые лица. — Вольфганг Амадей Моцарт! — раздалось над толпой. Амадей, который всё это время стоял передо мной, словно подпрыгнул. Он быстро обернулся, глядя на меня: в его взгляде читалась паника. — Всё хорошо, — тихо сказал я. — Не бойся. Мальчишка улыбнулся мне так тепло и солнечно, что я едва не лишился чувств, вылетел из толпы и подскоками подошёл к директору. — Ваши сочинения, молодой человек, воистину, принадлежат руке пусть юного, но всё же гения! — сказал Иосиф, пожимая ему руку. Вольфганг аж вспыхнул. Я усмехнулся. И тут… — Антонио Сальери! — сердце ёкнуло. Мне показалось, что меня кто-то с силой ударил по затылку. Я? Пошатываясь от накатившего волнения, я вышел вперёд. — Ваши сочинения понравились мне не меньше, — сказал герр Глюк. — Но так же, как заметила наш учитель пения, у вас очень достойные голосовые данные. Надеюсь, в будущем вы порадуйте нас не меньше. — Спасибо, постараюсь, — только и ответил я, вставая рядом с Моцартом. — Когда же ты споёшь для меня? — фыркнул он. От звука его голоса мне полегчало. Спасибо, Амадей. — Когда рак на горе пропоёт мою партию. … — Ты всё собрал? — спросил Моцарт. Я окинул взглядом свой чемодан, поднял глаза и кивнул. Мы стояли в нашей комнаты: оба с чемоданами, оба готовые к отъезду. За Вольфгангом обещался приехать его папа, а меня уже должен был ждать герр Гассман. Мы созванивались с ним вчера, и мой учитель был очень горд за мои успехи. Слово за словом, мы всё же решили, что на каникулы я приеду к нему. Сегодня мы распрощались с ребятами. Лоренцо и Иоганн жали мне руки и требовали и обещали сами писать и звонить. Станца тоже поздравила меня с успехами, при этом звуча довольно искренне, пусть и чуть смущённо. Алоизия на прощание лишь проводила меня случайным взглядом. Амадея поздравляли не меньше моего. Весь вчерашний день он провисел на телефоне, принимая похвалы от родни. С ребятами он прощался даже жарче, чем я. Констанца на прощание даже получила от него объятие, что вызвало во мне очередной приступ слабой, но всё же ревности. Девушка, очевидно для всех, была неравнодушна к Вольфгангу; и не замечал этого только он один. В комнате витало слегка неловкое молчание. Мы оба понимали, что пока сказали всё, что должны были. И сейчас просто наслаждались последними мгновениями, проведёнными в нашей комнате. — Ну, пойдём? — тихо сказал я. — Угу… Мы вышли из комнаты и заперли дверь. — О, наши гении, — хмыкнула Сесилия, заметив нас.— Комната убрана? Отлично! Помните, что она ваша все следующие пять лет. Мы распрощались с ней, и вышли на улицу. Снега не было, ветра тоже. Чистое, светлое небо без облаков обширной гладью простиралось над нами. Солнце ярким диском мягко светило с вышины. Мы просто брели по аллеям, любуясь этой красотой. Вдруг вдалеке послышались знакомые голоса. Я прислушался. Один из голосов я узнал сразу и хотел сказать, но Моцарт меня опередил. — Папа, — тихо сказал он.— И кто-то ещё. — И герр Гассман, — с лёгким ужасом воскликнул я, и мы ускорили шаг. Да, это действительно были они. Герр Моцарт изменился, на мой взгляд. Он как будто стал ещё выше, лицо посуровело и постарело. Рядом с моим учителем он выглядел довольно контрастно с его поседевшими волосами и статной широкой спиной, подчёркнутой старым пальто. Они говорили негромко, но достаточно угрожающе. — Ты не меняешься, Флориан, — хмыкнул Леопольд. — Не иначе как напал на след косметологов. — Зато ты, эталон прошлого века, просто на удивление сильно изменился. Правда, в лучшую ли сторону. — Заткнись, ты… — Папочка! — внезапно заверещал Вольфганг, прерывая их, так громко, что даже я шарахнулся в сторону. Секундная пауза. — Герр! — склонив голову, поприветствовал я обоих. Они синхронно оглянулись на нас. Под этими взглядами Вольфганг отпрянул в мою сторону и как будто рефлекторно ухватил меня за руку. На душе резко полегчало. — О, Антонио, — герр Гассман быстрее пришёл в себя.— Вижу, ты с другом. — С моим сыном, —, а вот герр Моцарт был в истинном шоке. — Вы, юноша, были на дне рождении нашей дочки в Венеции? — Совершенно верно, — улыбнулся я. — О, так это тот самый мальчик, про которого ты столько говорил? — присоединился герр Гассман. — Рад знакомству, — смущённо сказал Амадей, делая шаг вперёд. — Значит, это твой? — начал было Леопольд. — Нет, к сожалению. Это мой ученик. Сейчас он на моей опеке. Мы коротко глянули на взрослых, которые начали говорить о чём-то, понизив голос. — Видимо, они поладили, — заметил я, чуть улыбнувшись. — Похоже, что да… Мы замерли. Нас ждали машины, нас ждали каникулы, но, глядя в эти ласковые глаза, мне хотелось, чтобы время остановилось. — До встречи. Я позвоню тебе, — слегка заторможено произнёс Вольфганг. Мы пошли к машинам. И тут я вспомнил… — Моцарт! — окликнул я его. Мальчишка обернулся.— Я забыл кое-что! — Что такое? — он подбежал ко мне, я запустил руку в боковой карман чемодана. — С наступающими праздниками. Я вынул красивую нотную тетрадь в твёрдом переплёте, на обложке которой красовались лежащие на рояле розы с нотными листами. Я купил тайком для него. Амадей замер. А затем улыбнулся широко и искренне. — Я идиот! Совсем забыл… — и тоже полез в рюкзак. — С наступающими! И передо мной тоже возникла нотная тетрадь! На обложке было изображено светлое ночное небо, усеянное облачками и россыпями звёзд. — Ещё раз спасибо за тот случай, — тихо сказал мальчишка. Мне хотелось рассмеяться, подпрыгнуть на месте, а затем прижать Моцарта к себе. — Да не за что, Вольфганг. С наступающими. … — Значит, вы познакомились в Венеции? — спросил герр Гассман, не отрывая взгляд от дороги. — Да. Мы уже приближались к нашему дому. За всю эту дорогу я коротко рассказал учителю об учебном году, новых знакомых, учителях и прочем. Умолчав, разумеется, ночную вылазку и новые чувства, вспыхнувшие к Амадею. — Знаешь, я рад, что вы с Вольфгангом стали друзьями. Мы с его отцом, конечно, не враги, но ваша дружба, возможно, наш последний шанс снова наладить отношения. Мне очень понравился этот мальчик. Такой светлый и улыбчивый. — Да, он такой… — тихо ответил я, глядя на мелькавший за окном пейзаж. — Даже лучше. … POV Моцарта. — Вольфганг, милый, ты идёшь? — позвала мама. Я оторвался от нового произведения, которое было уже вторым в моей новой нотной тетради. Сегодня Рождество, вся семья уже была внизу. Первые дни каникул начались просто замечательно; мы много разговаривали, смеялись и в принципе старались как можно больше времени находиться рядом. Я даже рассказал Наннерль о своей вылазке с Антонио. — Твой Сальери просто рыцарь! — восхитилась сестра. — Да, он такой! — ответил я. От собственных слов, мне стало немного неуютно, и я слегка поёжился: я так и не позвонил ему. — Амадей? — снова позвала мама. — Да, иду! Я прошёл в гостиную, где уже был накрыт стол. Мы все расселись. — Вот и наступило Рождество, — заговорил папа. — В это светлый день — хоть за окном уже сумерки — я хотел бы сказать, что очень рад за вас, дети мои. Ненни, ты настоящая умница! И наш юный гений, Вольфганг Амадей. Я горжусь вами! И давайте, в этот прекрасный праздник, пожелаем, чтобы всё было так же хорошо… — Ну, или даже чуток лучше, — добавила Наннерль. Мы рассмеялись. Я чувствовал невероятную лёгкость в душе и понимал: я очень люблю свою семью. … Я уже почти засыпал, но сознание упорно талдычило мне, что я должен позвонить Антонио. А вдруг он уже спит? … А если всё-таки нет? Ты поступаешь невежливо! — спорил я сам с собой, пока наконец не чертыхнулся и взял телефон. Мне почему-то было боязно… — Антонио! — Амадей? — он, похоже, и правда ещё не спал. — Прости, я так и не позвонил. — Ничего страшного. — Чем занимаешься? — Мы с герром Гассманом только что закончили праздновать. — А твоя мама? — Чего? — мне показалось, что при её упоминании голос у него дрогнул. — Ну… С твоей мамой вы тоже отмечали? — А, ну… Да, — от тона его голоса, мне стало очень неуютно. — Прости. Я, кажется, сказал что-то не то. — Нет-нет! Ничего страшного! — он лгал. Я ясно слышал, как он выдавливал из перехватившего горла эти слова. Но мне не хотелось выяснять это сейчас. — Что бы ни произошло, помни, что я всегда тебя поддержу! — Спасибо, Вольфганг. Не представляю, чтобы я без тебя делал. — Жил бы дальше, — это прозвучало немного грубо и обречённо. Я испугался было, что обидел его, но он произнёс, очень ласково и нежно. — Нет, Моцарт. Без тебя я бы сейчас не выжил… — сердце словно подпрыгнуло, желая пробить грудную клетку. От его слов стало очень стыдно! И очень приятно. — Счастливого Рождества, Антонио. — Счастливого Рождества, Амадей.