Мой гений за соседней партой

POV Моцарта. — О, какие люди в Голливуде! — в сердцах воскликнула Станца. Она сидела на ступеньках лестницы, ведущей в женскую часть общежития, и сосредоточено что-то рисовала в слегка потрёпанном блокноте. Я улыбнулся ей. — Давно не виделись, Станци! — девушка кивнула и поднялась со ступенек. — Да, давненько. Я только вот думала о тебе… — Ну что, голубчики, — перебила её Сесилия. — Второй семестр? И опять почти самыми первыми. Ранние пташки! — Мы тоже рады вам, мадам Вебер, — чуть язвительно ответил Антонио, и я тихо прыснул. — Разрешите вновь переступить порог вашего прекрасного общежития? — Ну разумеется, — напыщенно ответила Сесилия. Нам торжественно вручили ключи от нашей комнаты. — Я вас провожу, — Станца поспешила к нам . — Куда это ты направилась, маленькая леди? — сощурилась на неё мадам Вебер. — Времени до десяти ещё куча. Я пошла в гости, — нервно откликнулась Констанца. — Смотри у меня! Опоздаешь… — Помню-помню! С этими словами девушка устремилась за нами. Наша комната поприветствовала нас знакомым скрипом двери и запахом чистого постельного белья и уличного холода. — Гляньте, что я нарисовала. Я, если что, сразу ваши голоса узнала, вот и ждала. Она раскрыла тетрадь, и я, не выдержав, засмеялся снова. Это была очень жестокая карикатура мадам Вебер, собственной персоной. Её волосы напоминали раскорячившуюся иву, глаза были микроскопическими, зато румянец на щеках и яркие губы присутствовали во всей своей красе. Сальери впечатлился не меньше моего. Он сдержанно хмыкнул, и я понял, что в этом смешке он собрал всю свою волю и серьёзность. — И ещё вот. Это я тоже недавно нарисовала, — она перелистнула страницу. И тут уже Антонио засмеялся в голос. Это тоже была карикатура, только изображена на ней была Алоизия. Просто нечто! Картинка была раскрашена, поэтому я ясно видел не в меру длинные ресницы ярко-розового цвета, слишком пухлые губы в форме кривого сердечка; носа почти не было, зато было странного вида платье, в котором Алоизия походила на грушу. Волосы, казалось, состояли из одних только завитушек и линий. — Ну ты даёшь! — восхищённо сказал Сальери, от чего я внезапно почувствовал лёгкий укол… ревности. — Это жестоко. — Ничего, ей полезно. — Она… как? — неуверенно поинтересовался Антонио. — Я только и занимаюсь тем, что ухажёров от неё отпихиваю! — недовольно цыкнула языком Станца. — Тебе-то это зачем? — удивился я. — Мама наставляет. Говорит: «Эли нужно учиться! А она отвлекается! Она такая нежная, сама не откажет! Помоги ей!» И всё в таком духе. Я скоро в делах сердечных буду опытнее всех своих сестёр вместе взятых! — А вас много? — как-то глупо спросил я, на что Станци только грустно улыбнулась. — Нас четверо. Самая старшая — Алоизия. Потом идут двойняшки, Софи и Жозефа. А я младшая. — А почему я остальных в академии не видел? — спросил Антонио. — По мнению музыкально просвещённого папочки, «мы с Эли очень одарены, так что нам необходимо развиваться», — Констанца скривилась, показав пальцами воздушные кавычки. — Остальные, похоже, не подходят. Не играют роли, так сказать. Они работают в кафе общежития. — Да, точно, — я вспомнил двух смутно похожих официанток, которые вертелись вокруг нас, когда мы приходили в кафе. — Слушайте, семья — это, конечно, здорово, но мне бы хотелось распаковать вещи! — как-то грубо оборвал разговор Сальери, проходя в комнату. Я давно заметил, что при упоминании семьи, он становился каким-то странным. Я ведь почти ничего не знаю о его семье. Его что-то мучает. Ах, как бы я хотел узнать его ближе! — Вольфганг, ты покраснел, — сообщила мне Станца. Я встряхнулся, мысленно ужаснувшись: это что за мысли такие! — Но в самом деле, чего это мы замерли? Вам ведь ещё с багажом возиться, — продолжала она, сделав вид, что ничего не было. Я мысленно поблагодарил её. Мы начали распаковывать вещи, попутно продолжая разговаривать. Дойдя до спальных принадлежностей, я зачем-то краем глаза взглянул на пижаму Антонио. В этот раз, это были чёрные штаны и футболка в лёгкий узор. Мысленно представив Сальери в этом, я снова покраснел, о чём меня вновь оповестила Констанца. Мне теперь о нём и думать нельзя! Констанца ушла, когда до десяти оставалось меньше семи минут. Она второпях предложила нам увидеться завтра, и мы согласились. После чего девушка попрощалась и выскочила за дверь. — Бедный ребёнок, — вздохнул Антонио, когда дверь за ней закрылась. — Ну, ладно… Как твои каникулы прошли? — А? — не услышал я. — Говорю, как каникулы прошли? — А… Хорошо, — Я влюбился в тебя, пока дома был, заорало моё подсознание. — Погода была замечательная. Оказывается, пить какао на ночь так приятно! — Да что ты? — он изогнул бровь. — Ну да. А ты любишь какао? … POV Антонио. — Как думаешь, будет ли проверочная работа в первый день? — спросил Амадей, и я пожал плечами. Мы снова сидели в кафе общежития и завтракали, дожидаясь Констанцу. Невольно речь зашла об учёбе. Ну, а о чём ещё, собственно? Дни и так летели незаметно. До занятий оставалось всего ничего. Линейку провели ещё вчера, наши листовки с расписаниями мы все уже получили. Надо сказать, из учителей особенно никто и не изменился. Директор слегка поправился, так же как и Фридолин Вебер, из-за чего я опять отметил их необыкновенную схожесть. Герр завуч тоже особенно не изменился. Пока читал нам речь о дисциплине, всё подрыгивал. Даже у герра Глюка сменился только костюм.Пока мы стояли, я высматривал в толпе Алоизию — мне жутко хотелось взглянуть на неё. По словам Станцы, она стала ещё невыносимее. Но сейчас, когда я уже прикончил свой салат, а Вольфганг неторопливо уплетал пирожное, мне не хотелось думать о чём-то, кроме этой идиллии. Мимолётной идиллии. — Наконец-то! — огласила Станца, занимая третий стул. — Еле вырвалась! Ну что, идём? — Сесяс, — отозвался Амадей, запихивая в рот оставшийся кусок пирожного. Я невольно улыбнулся: какой же он милый! Мы пошли по аллее, продолжая разговаривать. Констанца рассказала, как пыталась сбежать от семьи. — Сегодня меня внезапно решили подключить к общественному труду. Я, видите ли, должна была мыть посуду в кафе. — Несчастная труженица! — притворно ужаснулся я. Солнце искрилось в отражении тысячи снежинок, словно крошечных зеркал. Уже, когда мы подходили к общежитию, перед нами возникло два силуэта. — Ну наконец-то! Мы вас нашли, — возопил Да Понте, подбегая к нам. Христиан, стоявший позади него, приветливо улыбнулся и помахал нам. — Сесилия сказала, что вы уже приехали. Мы сразу же пошли вас искать! Весь парк обшарили, хотели уже в город идти. — Сами виноваты, — отмахнулся я, раздражённый ненужной суматохой. — Сразу нужно было в кафе идти. Мы только оттуда. — Да ладно тебе, Антонио, — примирительно сказал Моцарт. — Нашлись же, а это главное. Недовольство во мне словно выключили, и я улыбнулся ему. — Хорошо, хорошо… — дальше мы пошли уже впятером. — Твоя девушка, Вольфи? — галантно осведомился Лоренцо, на что Вольфганг даже воздухом подавился. — С чего это? — воскликнул он. Я перевёл взгляд на Констанцу и обнаружил, что она сильно покраснела и опустила глаза. — Просто, вы идёте и так мило чирикайте… Даже завидно! — Она не моя девушка! — вспыхнул Амадей; а я только хмыкнул. — В самом деле, Лоренцо, — сказал Бах. — Не донимай его. — Ну вас, — ответил Да Понте, махнув рукой. — Нет у вас чувства юмора. — Всё у нас есть, — отрапортовал Вольфганг, встав по стойке смирно. Мы рассмеялись. Я снова улыбнулся: всё возвращалось. Я чувствовал, что я дома. *** — Очень рад снова видеть вас, — произнёс герр Глюк. Был первый урок. Хоть в этот раз, мы с Моцартом и не опоздали, но всё равно не выспались. Вольфганг клевал носом, да и я тоже не чувствовал себя бодрым. Вчера я очень долго читал. Меня внезапно потянуло к ужастикам. Поэтому, я, не раздумывая, взял «Дракулу». Я читал эту книгу где-то год назад, и она не произвела на меня особого впечатления, однако сейчас она стала для меня гораздо занимательней. Так что, неудивительно, что даже я сейчас слушал в пол-уха. А вот Стаца, которая как обычно сидела перед нами, выглядела очень бодрой. Что ж, могу только гадать, как ей это удалось. — Я думаю, что дома вы не прекращали тренировать ваши навыки игры. И мне самому хочется в это верить. Так что, начнём урок с проверки. В этот раз мы выходили все, по очереди. Я опять отследил этот странный взгляд, с которым герр смотрел на Амадея. Но его реакция на меня была ещё непонятнее. — Повторите ещё раз, пожалуйста, вашу фамилию, молодой человек, — попросил он, когда я закончил играть. — Я поставлю заметку в журнал, чтобы не путаться с ударением. — Сальери, — он сощурился; мне этот взгляд не очень понравился. — Хорошо, очень хорошо. Урок сочинений прошёл в каком-то странном ожидании. Мне казалось, ещё немного, и герр Глюк мне всё объяснит. — Хорошо. Увидимся на следующем занятии. — Мы уже выходили из аудитории, когда меня окликнули. — Антонио, задержись. Я виновато улыбнулся Моцарту. Он кивнул. — Я подожду тебя. Я вернулся, герр Глюк пристально посмотрел на меня. — Антонио, ответь, почему ты решил заниматься музыкой? — Эм… — я даже растерялся. — Я всегда хотел этого. — Вас не наставлял кто-либо из родственников? — Практически нет. Хотя, я многим обязан герру Гассману, но вы и сами должны быть знакомы с моим наставником, ведь он учился здесь. — Фамилия вашего наставника — Гассман. А я заинтересовался именно вами. — И на это, как я понимаю, была своя причина? — Именно. Ответьте мне на последний вопрос: имя вашей матери — Виктория Сальери? И тут меня словно тараном в грудь ударило. Как? Откуда? Когда? — Д-да. Так звали мою маму, — я почувствовал себя дико неуверенно. — Я выражаю искреннюю радость обучать сына одной из моих лучших учениц, — кажется, в голове у меня очень по-картинному затрещали сверчки. — Ты ведь меня даже не заметил меня, хоть я и присутствовал на похоронах. И тут у меня в сознании, словно вспыхнула картинка: в день похорон, возле маминого гроба я видел человека. Тогда я не обращал внимания ни на кого, кроме мамы и герра Гассмана. Но когда все уже расходились, я видел, как этот самый человек говорил с моим учителем. — Она была замечательной. Доброй, чуткой и очень одарённой, — лицо герра Глюка посетила грустная улыбка. — Хоть я и был наставником Флориана в академии, но я и не предполагал, что его учеником окажетесь вы, Антонио. — Но разве мама училась здесь? — я всё ещё не мог поверить. — Нет. Она здесь не училась. Когда я в юности путешествовал по Европе, я побывал в Леньяго, где некоторое время подрабатывал учителем в музыкальной школе. Там-то я и познакомился с Викторией. Она тайком от родителей посещала мои занятия, пока я не согласился на её индивидуальное обучение. Я был очень не доволен, когда она вышла замуж, ведь её супруг заставил её отказаться от музыки. А она могла очень многого достичь. — Это… на самом деле, невероятно. — Я заметил вашу схожесть ещё на первом занятии. Но не знал, как сообщить вам об этом, ведь обучение только начиналось. — Невероятно, — повторил я. — Если вдруг, что-то случится, вы можете рассчитывать на поддержку, мою и герра Гассмана. — Да, конечно. Я… — Антонио, ну ты идёшь?! — недовольно раздалось из-за двери. А я ведь и забыл про Вольфганга. — Я уже умаялся ждать! — Иду! — отозвался я. — Спасибо вам, герр Глюк. Я пойду? — Удачи вам, Антонио. Я возлагаю на вас большие надежды. … — Так о чём же вы говорили? — мне казалось, Моцарт спрашивал меня об этом уже в десятый раз. Был вечер. Мы сидели в нашей комнате. Я дочитывал книгу, а Амадей находился в кабинете: что-то писал. — Я же говорил. Герр Гассман, мой учитель, учился у герра Глюка. Он сказал, что возлагает на меня большие надежды. Просто хотел пожелать удачи, — протянул я. Я не мог сказать ему о маме. Слишком тяжкими были минуты моих воспоминаний. И слишком сильно я дорожил Моцартом, чтобы омрачать наше общение ими. — Госпади! — похоже, дверь открыли с ноги. — Первый день, а мне уже плохо! Это были Лоренцо и Иоганн. Да Понте плюхнулся на мою кровать, выхватывая книгу. Я только хмыкнул. — Нет, я серьёзно! Это невыносимо! — простонал Лоренцо. — На улице — холодина, в академии — кошмар. Чего вообще в этой зиме будет хорошего? — День влюблённых, — тихо сказал Христиан, и Да Понте демонстративно застонал. — И мой день рождения, — внезапно сказал Вольфганг, заходя в комнату. Мы переглянулись. — Чего же ты раньше не сказал? — воскликнул я, спихивая наглого либреттиста с моей кровати. — Когда? — Двадцать седьмого числа, — ответил Амадей с улыбкой. — Пятнадцать лет, даже не верится. — Нужно будет это отметить! — Лоренцо поднялся с пола. — Организуем вечеринку! — Вот ты загорелся, — хмыкнул Бах. — Но я готов помочь с организацией. — Да-да, — Да Понте даже светиться начал. — Притащим от нас стол, сидеть можно на кроватях. — Я смогу раздобыть закуски. Думаю, прелестная официантка София согласится помочь мне, — с нежностью произнёс Иоганн. — И о напитках тоже нужно позаботиться, — заливался либреттист. — Здесь я смогу вам помочь, — в дверях возникла Станца. Она, похоже, услышала нас из-за двери. — Думаю, у маман найдётся бутылочка шампанского. — Вот и чудненько! — А ну-ка стоп! — возмущённо прикрикнул я. — Может, для начала, поинтересуетесь мнением именинника? — Вольфи. Ты же не против? — они почти синхронно взглянули на него и приторно улыбнулись. Мне стало жутко, но мальчишка только улыбнулся. — Я не против! Я застонал и повалился набок, закрыв книгой лицо. Вот безумцы!