Игра не стоит свеч.

Надоело. Надоело каждую минуту стряхивать с головы тень его безумия, растирать замерзшие ладони о свободные участки не сбитого в кровь тела. Падать в десятиминутный сон и срываться от навязчивых мыслей, которые не дают уже который день хоть на часок погрузиться в мир Морфея. Стены, порой кажется, надвигаются на нее. Они неприятного мутно-серого цвета. О них хочется разбить голову. Надоело каждый раз поднимать веки с отвращением к себе и к нему. И каждый раз до разъедающего ощущения в животе хотеть не являться человеком. Стереть все человеческие чувства, всё: отвращение, боль, страх, ненависть. Да и всю себя. Так, чтобы навсегда. Так, чтобы навеки. Надоело ненавидеть саму себя от того, что поддается минутным слабостям. Что она не сдерживает слёзы, когда смотрит на него, и он злится. Девушка просит за это прощение. А тот срывается и за секунду говорит: «Ты моя. И этого не изменишь». Мурашки по телу от его наглых слов, от того, как он на самом деле смотрит на неё собственническим взглядом. Почему? Почему он вдруг решил, что она его? На этот вопрос вряд ли кто-то найдет ответ, даже сам Малфой, адекватный он или нет. Все равно этот вопрос останется под замком его собственных граней разума. После того вечера, когда он признался ей, что на самом деле с ним происходит. Прошло уже три дня. За эти три дня он только два раза срывался и приходил к Грейнджер. В его руках она была, словно игрушка. Податливая и выполняла всё, что он ей говорил. Просил его поцеловать. Без отвращения. Она выполнила, и каменное небо не рухнуло ей на голову, как это, ей казалось, должно быть. Но при этом особых чувств не почувствовала. Да и собственно, как она может что-то чувствовать к тому, кто её бил до полу смерти, а потом насиловал. Через несколько часов после его последнего визита, она сидела, выпрямив спину и скрестив ноги, откинула голову на стену и пыталась оставаться пустой. Без размышлений и анализов этой ситуации. Без всего того, что она так ненавидит в себе. Каждый раз разбирать до мелочей-то, что происходит, а потом тонуть в собственных слезах. Так похоже на неё. Когда она не понимает и не хочет понимать, что он с ней делает. Так намного проще. Тогда не хочется содрать с себя кожу, не хочется наждачной бумагой раздирать все места, где он касался своими противными руками. Тогда не хочется бросится в огонь, чтобы забыть всё. — Вставай. Когда он успел зайти? Проносится в ее голове. Она отключилась впервые за долгие три дня, она смогла заснуть. Вот почему не было ни мыслей, ни анализа. Потому что была только тягучая темнота, что окутывала тело костяными руками и зарывалась в её тело, туманила ум и меняла курс ее мыслей. Собственно, темнота теперь была всегда рядом. — Что? Я ведь… — Ничего, Грейнджер. Ты ничего не сделала. Просто вставай и иди за мной. — Хорошо. Она, словно послушная собачка, поднимается по команде и плетется за ним по лестнице. Видимо, он это он. Хотя никогда не знаешь, что скрывает его разум. Издалека не видно глаз, не видно, есть ли в них безумие. Но все равно. Ей безразлично куда он её ведет: на казнь, на помилование. Безразлично. — Ванна там, — он указывает рукой на большую просторную комнату, — двери не закрывай, даже не пытайся что-то сделать, я буду следить. Ты уже долго у меня, значит, где-то на днях, как я понимаю, должны быть ваши эти, женские дни. На полках возле зеркала найдешь всё необходимое. — Что это значит? Она осмотрела комнату. Очевидно, это его собственное пространство. На комоде разные виды алкоголя и один хрустальный стакан. Здесь стойкий запах дыма, смешанного с его парфюмом. А то, как он пахнет, она запомнила надолго. Этот резкий аромат живет в её ноздрях и заставляет содрогаться от него. Запах её собственного страха. — Это ничего не значит. В моих намерениях не было держать тебя в антисанитарии, кроме того, ты женщина, и у вас своя физиология. — Я о том, зачем ты это делаешь? — Три дня назад я уже всё сказал. И, кажется, вопросов больше не было. Кстати возле ванной комнаты новая одежда и белье. Двигайся, а то я ведь могу передумать. Девушка бросила на него последний умоляющий взгляд. Будто это что-то меняет. И поплелась в ванную. Здесь сладко пахнет корицей и смесью каких-то запахов. Здесь слепому станет очевидно, что Малфой постарался сделать все как можно уютнее. Нет, конечно он этим не хотел исправить ситуацию или показать, что ему жалко. Ему не жалко. Но просто он уничтожил её, а он знает, что значит быть уничтоженным. Что значит распадаться на куски и не хотеть жить. Ведь именно из-за того, что он не выдержал всех испытаний судьбы, Гермиона и оказалась в его подвале. Шатенка сбросила с себя грязную ткань, которую уже платьем было трудно назвать, и опустилась в горячую воду. Каждые рана и шрам стали ощутимо щипать, жечь. Она сразу съежилась от этого ощущения и издала тихий стон. Заметила, как из-за двери следит за ней он. Кажется, он больше переживает за то, чтобы она не покончила с собой, чем за то, что убежит. А это так и было. Гермиона поворачивает к нему голову и видит его глаза. В этом взгляде нет ничего похожего на безумие или психические расстройства. Он кажется нормальным. Сейчас он и является нормальным. Он намного дольше может сдерживаться и не терять голову. Это хорошо. Наверное. — Сядь. После приема ванны, хорошенькой очистки тела и души. Она мыслила чище и быстрее. Значительно быстрее. Он стоит у комода со стаканом в руках и пристально рассматривает девушку. Свое творение, как называет её сумасшедший. Она — его собственная картина, которую он творит своими безумными идеями. Она молча кивает и садится на край кровати. Осторожно. Он оставил ей новый комплект черного белья, джинсы и майку-борцовку. Так ему показалось, что она будет менее привлекательно выглядеть. Но это все изменило курс в совершенно другую сторону, когда она оделась. И каждую частичку тела облегала одежда. Нет, это ему точно понравится. Плохой выбор. — Что? Её напуганные глаза без остановки ищут объяснения. Хочется, чтобы она перестала так на него смотреть, чтобы исчезла, и этого месяца не было. Никогда. — Ты ведешь себя так, как мы договорились? — Наверное, ещё лучше. — Это хорошо. Я должен быть уверен, что ты не поддаёшься на провокации с моей стороны. — Нет, я просто устала давать тебе отпор. — Мне всё равно: устала ты или нет. От этого зависит твоя жизнь, не моя. Потому что как только я смогу контролировать свой разум, ты будешь свободна. — Ты ведь знаешь, что я тебя сдам. Почему ты хочешь меня отпустить? — Повторюсь: мне все равно. Я лишний в этой жизни. Никто не будет скучать и плакать по мне. А тебя ищут, ты важна кому-то. Ей едва ли удавалось моргать и не открыть рот от удивления. На секунду она поняла, почему он сошел с ума. А еще она поняла, что у него предсуицидальное состояние. Что как только он станет собой, то покончит с жизнью. — Ты хочешь покончить с собой? Он меняется в лице и всем телом показывает, чтобы она замолчала. Она так и делает: молчит и анализирует. Она ненавидит себя за эту фразу. За то, что могла разозлить его. Что этот глупый вопрос мог вывести его из равновесия. Страх окутывает тело. Снова. Не хочет больше испытывать этого, хочет раствориться и исчезнуть из этой вселенной. — Извини, я не должна была спрашивать это. — Тебе должно быть, по меньшей мере, всё равно, а по большей — ты должна желать мне смерти. — Ты прав. — Ну, вот и хорошо. А то я начал переживать, что задел тебе мозг. — Ты прав в том, что я желаю тебе смерти. Я тебя, и правда, ненавижу. Но тот факт, что ты можешь вернуться в себя, даже меня заставляет задуматься. — Тебе не стоит над этим даже начинать думать. — Возможно. Просто я поняла, что, если ты вернешься в себя, отпустишь меня. Я смогу держаться от тебя подальше. Так как рассказывать всем, что со мной делал ты, нет никакого желания. Быть на первых полосах газет с заголовками «Гермиона Грейнджер жертва насильника Драко Малфоя» или что-либо в таком духе. Сочувственные взгляды и жалость. Я не выдержу этого. Так же, как ты не выдержишь Азкабан. Но поверь, всё это не меняет того факта, что я ненавижу тебя. Она опускает взгляд и касается своего кулака. Начинает ногтями сдирать засохшую кровь и заставляет себя чувствовать. Чтобы не думать обо всем, что было в течение месяца. Чтобы не думать, что он может выйти из себя. Достаточно. Она это признала. Она признала, что не хочет сдавать его. Не для того чтобы завуалировано защитить или что-то в том же духе. Не допусти Мерлин, чтобы она защищала его. Она этого не хочет лишь из-за себя. Через то, что она должна будет пережить. Какое клеймо будет стоять на ней до конца жизни. Что в лицах людей будет жалость к ней. И на ее теле будет стоять клеймо. Ведь это так. — Не верю, что лишь из-за своей гордости ты не хочешь, чтобы меня наказали. — Верить или нет — это твой выбор. Мне всё равно. Ты меня достаточно сломал, чтобы я не желала кому-то что-то доводить. А тем более тебе. — Я не в себе. — Малфой, это не оправдывает тебя передо мной. Я — жертва, ты — насильник. Грани четкие. Не может быть никаких поблажек с моей стороны. Сейчас у меня болит каждая часть моего тела. Мне хочется содрать с себя кожу только потому, что ты касался её, — она сделала акцент на слове «ты», медленно пропуская его сквозь зубы, словно змея, — мне больно ходить от того, насколько жестоко ты насилуешь меня. Тебе всё равно: отдамся сама или ты возьмешь меня силой. От этого ничего не меняется. И единственным моим желанием является избить тебя до моего состояния, а то и хуже. — Мне нечем крыть. Потому что ты права. — Теперь я должна вернуться назад в подвал? Он залпом выпивает почти полный до краев стакан. Она удивляется и едва прижимает ближе руки. Все это довольно комично. Она боится его, саму себя. Боится будущего и прошлого. Можно назвать всё это крахом жизни? Видимо, что да. Она видит, как он достает из пачки сигарету и зажигает. Делает тягу — это его успокаивает. Одним вдохом всё вокруг становится таким, как надо. Спокойным и ненужным. Таким чужим, как и он для всех. Знает ли она настоящего Малфоя? Нет, не знает. Возможно, когда-то сказала бы, что стоит узнать, кто он на самом деле. А теперь от этой правды ей становится страшно. Ведь если он хотя бы на один процент лучше, чем сумасшедший, тогда весь его образ насильника разрушится. Тогда упадет с грохотом на землю стена, которую он поднял перед ней. Тогда в душе будет переворот собственных чувств, она не имеет права делать Малфоя нормальным. Единственное понятное чувство в ее жизни — это ненависть. — Хочешь закурить? — Я никогда не курила. У него с лица слетает улыбка. В голове возникает вопрос: «Как долго он будет в себе?» А и действительно, если он выйдет из себя здесь и сейчас. Чего ждать ей? Он изобьет до полусмерти, а затем вытрахает из нее все мозги? Страшно. Весь этот фарс о шансе выбраться — ничто перед её страхом к нему сумасшедшему. Он может сделать все, что ему придет в голову, и не подумает о последствиях для неё. Например, когда он зажигалкой прижег ей сосок, или когда чуть не задушил её. Что угодно. — Хочешь попробовать? — Можно. Она подходит к нему на ватных ногах. Её голова раскалывается и, кажется, вот-вот вырвет. Ей ломит спину, и она хочет есть. Что же, первые признаки, что у нее должны быть критические дни. Как он только смог подумать о такой детали? Но за это она благодарна. Благодарна, что ей ещё в таком виде не придется истекать кровью в подвале. Драко вытаскивает сигарету из пачки, поднимает и прикладывает ей к губам. На что она едва приоткрывает их. На секунду он морщится от того, что на её нижней губе ссадины. Но продолжает: зажигает и преподносит огонек к сигарете. Шепчет «затянись», и она слушается. Вдыхает воздух чтобы прикурить и в тот самый момент начинает судорожно кашлять. Вытягивает сигарету двумя пальцами, кашляет и улыбается собственному идиотизму. В 20 можно было бы и научиться курить. — Грейнджер, всегда такая Грейнджер. Видит, как на его лице пляшет неуверенная улыбка. То ли грустная, то ли он боится чего-то. Трудно разгадать эмоции на его лице. Но его точно забавляет вся эта ситуация. То, что он учит её курить, после того, как вытрахал из неё всё желание жить. — И чем это может нравиться? — девушка смешно морщит нос и отводит взгляд от него. — Ты просто вдохни поглубже. Так, чтобы по телу прошлась приятная волна. Но никогда не делай поверхностных тяг, тогда уж лучше совсем не курить. Тяга должна быть глубокая, чтобы дым мог разнестись по лёгким. Гермиона прикладывает сигарету к губам и сосредоточенно вдыхает. Но не получает желаемого результата. Тот же кашель и неприятное ощущение в горле. — Расслабься, ты слишком сосредоточена на результате. Это тебе не заклинания учить. Просто получай удовольствие. Она снова робко вдыхает и пытается спокойно пустить дым в лёгкие. Так, чтобы всё это было удовольствием, а не контролируемым вдохом. И лишь с третьей попытки у нее получается получить наслаждение. Как он и говорил, приятной волной дым разносится по телу. И уже докурив до фильтра, у нее получается это почти профессионально. Хотя это же Грейнджер. Она всегда всё делала лучше всех. — Ты мне не ответил: я должна вернуться в подвал? — Ты мне кажешься нормальной, и поэтому, если я предложу тебе остаться здесь, ты не будешь делать глупостей? — Такие, как покончить жизнь самоубийством? Или зарезать тебя ножом пока ты спишь? Или сбежать через окно второго этажа? — Вообще-то я думал только про самоубийство. Но ход твоих мыслей мне не нравится. — Нет, ничего из вышеперечисленного я делать не буду, не смогу. Кроме, как сбежать через окно. Но вокруг метель, а у меня даже обуви нет. Убить тебя я не смогу из-за своих убеждений. Хотя надо было бы пересмотреть их. — А ты умеешь адекватно оценивать ситуацию.