В твоих глазах

Форда не было на следующий день, не было и на третий, и на четвёртый (Дилан же, и ежу понятно, наведывался к брату каждый день). Амори, ясное дело, расстроился, но потом вспомнил, что это же говнюк Коди Форд, и снова принялся читать, а не думать. По крайней мере, попытался. Читать удавалось с трудом: абзацы не откладывались в голове, в которой нагло занял место Форд, а улетали непонятно куда. Если бы Амори спросили, о чем книга, он не смог бы ответить внятно – так, что-то бы мямлил, всё думая о чёртовом Форде. Апельсины были съедены. А на вопрос «С хера ли он меня снова поцеловал?» ответ был не найден. Амори даже было плевать на учёбу – лишь бы понять, с какого перепуга Форд липнет к нему. «Я похорошел, что ли, как омежка из типичный сопливых романов, стал красавчиком, от меня, что, так и прёт охеренным запахом? Или Форд решил не прятать больше свои чувства? Может, он вспомнил нашу дружбу, но понял, что всего лишь дружба – это мало?» – мыслей у Амори было много, даже чересчур, они его грызли изнутри, подобно прожорливым крысам. Он не мог спокойно спать – крутился, пытаясь не задеть больную руку, часами пялился в потолок. Потом включал беленький, как и вся больница, торшер и читал, не понимая, о чем он читает. Если пару недель назад всё было предельно просто – взаимная неприязнь, неприятные комментарии Форда, его детское лицо в рамочке и силуэт в окне по вечерам, – то сейчас всё усложнилось в разы. Амори не знал, что делать. От безысходности и непоняток жизни хотелось выть, всё крушить, громко материться… но Амори был в больнице. А больница – это не дом, который всё стерпит. От навязчивых мыслей, что вились ленточками в голове Амори, закручиваясь-запутываясь там, создавая узлы-препятствия, он медленно, но уверенно захлёбывался в отчаянии. Книга была отложена, очки сняты, и сам омега свернулся калачиком на койке, укрывшись одеялом с головой. Иголка неприятно впивалась в руку, а чувства – в сердце. Несмотря на это, всё было хорошо. Подушка отчего-то стала мокрой, и Амори провёл ладонью по своей щеке. Слёзы. Как же он ненавидел слезы, вопреки тому, что часто плакал. Окружающие его мерзкие люди, низкая самооценка и отсутствие друзей и парня – вечно эти проблемы напоминали о себе, скручивая его выдержку и выкидывая её в окно, словно использованный презерватив. Слёзы, подгоняемые мыслями, как овцы пастухами, замочили и пропитали подушку. Они отказывались заканчиваться. В общем-то, плакать было не из-за чего, Амори это и сам понимал. Только остановить их он не мог, они были сильнее, а он – слабее, намного слабее. Почему это случилось с ним?.. Ну почему?.. Было бы лучше, чтобы Форд наконец-то отъебался от него, а не стал липнуть к нему больше! Амори что, мёдом измазан, что Форд так начал вокруг него порхать?.. Ан-нет. Хрен. Мёда нет. Если бы был, то Форд давно бы уже сидел в палате и чесал своим поганым языком – или во рту Амори, и просто для потрындеть… Усталость ударила сосулей по голове – отозвалась болью в голове, опустила веки, вымела все говно из мозгов на время… *** Пот заливал лицо, струился по спине – промокла вся одежда, но Амори упорно лез вверх, словно от этого зависела оценка по контрольной. Стена рассыпалась под пальцами, омега хватался за неё короткими ногтями, впивался в неё – карабкался куда-то. Стена была белая-белая, резала глаза – а Амори было похер. После абсолютно белой плоскости черная земля казалась чем-то неестественным. Амори стал на ноги и, отряхивая руки от штукатурки, вытер рукавом лоб. Босые ступни упирались в твёрдую потрескавшуюся землю, которая уходила в серое и тяжёлое, явно осеннее небо. Только ступив два шага, перед носом Амори пролетело что-то черное, устремилось в небо. Омега задрал голову – под асфальтным куполом вился ворон, размахивая широкими крыльями. Птица, каркнув, остановилась в небе – и в следующую секунду беззвучно взорвалась и пролилась черным дождем на землю. Дождь вскоре стал прозрачным, струился по щекам, размывал картинку перед глазами… Амори проснулся с пересохшими губами, жутко болящей головой, опухшими от слёз глазами – в абсолютно пустой палате, если не учитывать его самого… Омегу выписали через два дня, не обратив внимания на то, что выглядел он хуже, чем в первые дни пребывания в больнице. Собрав свои манатки и закинув их в багажник Дилану, где всё так же валялись топор, сумка с героином и бабками, Амори уселся на сидение возле водителя, еле вскарабкавшись во внедорожник. – К тебе твой дружок заходил? – серьёзно спросил Дилан, будто имея что-то против Форда. – Какой он мне дружок, – фыркнул Амори, видимо, оживившись. – Он мудак. Самый большой мудак в мире! – ощетинился омега. – Да хоть единорог с самым большим пенисом в мире вместо рога, – ответил Дилан, неспешно выворачивая с парковки. – Что ж ты так на этого дружка так реагируешь? Нравится, небось? Хорошим мальчикам часто нравятся всякие единороги с большими пенисами, Ами, – и Дилан глянул на Амори и покивал, приподняв брови, словно он знает об этом не понаслышке. – Нихрена он мне не нравится! – щеки почему-то вспыхнули. – Он меня, мразь, бесит! – Ладно-ладно, не нравится он тебе, – сказал Дилан. – Только орать прекрати, а то барабанные перепонки сейчас лопнут. Амори сложил руки на груди и отвернулся к окну. Там пролетали магазины, рестораны и кафешки, старые и новые здания, стрип-клубы, отели и мотели, разношерстное население их городка… ответы до сих пор лежали на дне глубокого-глубокого озера – никак к ним нельзя подступиться. – Приехали, Ами! – радостно провозгласил Дилан. Амори тут же заподозрил что-то неладное. – Ты что, всё-таки поджёг кухню? – с опаской поинтересовался омега, выползая из внедорожника. Дилан что-то ему отвечал, долго и со вкусом, но Амори не слышал, его будто оглушили. Его взгляд был прикован к кое-чему интересному, мысли все нахрен улетели из головы, как птицы на зиму в тёплые страны. Амори смотрел как Форд целуется с этой попугаистой блядью, которая прямо-таки повисла на шее альфы. Попугай хоть и стоял к нему спиной, но его, суку, он бы везде узнал. Сердце почему-то медленно и как-то глухо билось. Горло свело в спазме, в носу защипало. Омега вытащил из багажника свою сумку с вещами, чуть ли не наполовину там скрывшись. Топор манил. А может?.. И того, и того. А Дилан поможет закопать в лесополосе. Нет?.. Тогда в следующий раз – никуда они не денутся. Амори снова повернулся к ним – блядь отлипла от Форда, и они о чём-то говорили. – Эй, Ами, ты чего завис? Идём! – голос Дилана пробился к Амори, а Форд словно бы побледнел, когда услышал его брата, и таки увидел омегу. Амори пошагал к подъезду, кинув на Форда презрительный взгляд, будто он – собачье говно, и выпрямив спину. Форд – мудак и мразь, что и требовалось доказать. Время течёт, чай стынет в чашке, а мудаки как и были мудаками, так ими и остаются.