20 день
14 ноября 2015 г. в 20:35
Первые лучи солнца уже лениво прокрадывались в спальню, а я уже проснулся. Да и спал ли я вообще? Два эти дня я не мог сомкнуть глаз, а если и делал это, то только для того, чтобы через секунду опять открыть. Позавчера, когда я по пьяни признался Кудрявому в своей влюбленности, то все, о чем я мог думать, — какой же я дебил. Ну вот просто Дебил с большой буквы. Мне нужно дать медаль за мой дебилизм. Наградить Нобелевкой или еще какой-то грамотой, которая будет постоянно напоминать мне, что я — Д Е Б И Л.
Я ведь не планировал влюбляться. Я вообще не планировал ехать в этот лагерь, если уж на то пошло! А тут сразу два косяка…
Вчера я, сославшись на плохое самочувствие, пробыл в корпусе, а если точнее — в туалете. Я наврал, что отравился (любовь считается отравой же?), поэтому Шустер разрешил остаться в корпусе. Он говорил, чтобы я пошел в лазарет, но мне то место уже осточертело, и я сказал, что мне просто нужно отлежаться.
Вот так я и сбежал, как трус, от разговора с Блейном. Потому что боялся. Боялся, что не смогу больше смотреть в глаза, стоять рядом, слышать его голос и, самое главное, я бы не смог ничего ему сказать в ответ. Уверен, мой язык сказал бы мне «аривидерчи» и ушел в запой. Он и так много говорит лишнего, скотина неблагодарная!
А сегодня я проснулся с мыслью, что часы в лагере уже сочтены. И тут меня накрыло волной воспоминаний. Я ведь многого здесь так и не написал. Например, ты так и не знаешь, что в один из вечеров мы побрили брови Карофски. Он ведь спит как убитый, поэтому намазать кремом для депиляции и провести полотенцем по брови не составило большого труда. А делали мы это с большой охотой, потому что Карофски — большая свинья, которая подпортила жизнь в лагере почти всем. Или как мы покрасили колеса Артиного «джипа» в розовый. Зато это стильно, решила Сантана. Или как мне нарисовали усы пастой, а я потом отмывал их битый час. Ха-ха, смешно, ублюдки! Но, тем не менее, это было весело.
В лагере было много конкурсов, в которых и мне пришлось участвовать. Не без нытья, разумеется. Но каким-то образом Паку удалось уговорить меня выйти и сыграть мальчика-паиньку, которого троллят в одной шуточной сценке.
Ну и, разумеется, у меня все-таки появились друзья. Мерседес и Рейчел — неплохие девчонки. Вторая, конечно, много о себе возомнила в последние дни, когда стала официально «встречаться» (как будто лагерная любовь — вечна, пф) с Финном Хадсоном, нашим королем смены. Но она хорошая, если не смотреть на эти ее недостатки. С остальными я тоже неплохо сдружился. И вообще, я буду по ним скучать; не по всем, Карофски, не за всеми.
Сегодня день закрытия, и каждый отряд приготовил номер. Мы же, как самый музыкальный отряд, пели песню «Don’t stop believing». Мы пели ее, как никогда раньше не пели на репетициях. Со слезами, эмоциями. Мы понимали, что это — наша последняя совместная песня, так что дали волю чувствам.
Вечером был прощальный костер, где огонь горел ярко-ярко, а пламя поднималось настолько высоко, что приходилось задирать голову. Он согревал этой ночью, но не настолько, насколько это делало мое сердце. Потому что оно пылало адским пламенем, которое называют любовью. Противное слово, не кажется? Но как же оно прекрасно звучит, прям тает на языке. Но какие тяжелые раны наносит…
Я ведь раньше не влюблялся по-настоящему. Было, что пару раз в школе я заглядывался на парней, которые, по закону жанра, оказывались – БАМ! — натуралами. А теперь я влюбился в парня, который гей, который мой вожатый. Удар под дых. Я падаю.
Я смотрел на него в свете костра, но так и не решился подойти. А зачем? Что я ему скажу?
Я тебя люблю.
Мне нужно зарыть это чувство где-то глубоко в себе, потому что послезавтра я его уже не увижу никогда.