Узор судьбы

- Как пожелаете, мой Мастер. Сзади раздался мужской голос. Довольно низкий тембр, но с каким-то лающим оттенком. Ларреллин, не сдержавшись, с опаской повернулась к тому, кого назвали Эвенджером. И первое, что она увидела, это испуганное лицо Рип. Или искажённое от ярости. Было сложно понять. Но её губы были шокировано приоткрыты а зрачки сжались до величины макового зёрнышка. И только потом, выглянув из-за плеча немки, она увидела Эвенджера. Это был высокий мужчина, крепко сложенный, жилистый. Это был настоящий ариец. Тонкие, на грани какой-то необычной грубости, черты лица. Он был каким-то белоснежным. И вместе с тем он был ещё и чёрным. У него была белоснежная кожа, платиновые волосы с каким-то серебристым отливом и необычного цвета светло-фиалковые глаза. И был он абсолютно чёрен в форме СС. И сияние его наград, которыми он был обвешан едва ли не больше, чем новогодняя ёлка шарами, источало такую черноту и угрозу, что замирало сердце. Рип тяжело и прерывисто вздохнула, и Ларреллин вновь вернула ей своё внимание. Казалось, что Арчер уже не волновало наличие врага за спиной - её волновало то, что она видела. Ларреллин повернулась к алтарю. Перед Эммануэль стояла женщина. И Ларреллин было плевать, что у неё столь слабый магический фон и Слуга она не сильная. Но ей было не плевать на ужасающее сходство с Рип. Эта женщина - она была почти такая же, лишь только чуть старше и волосы не кучерявятся в элегантном беспорядке, а степенно ниспадают на плечи. Она обладала такой же потрясающе женственной фигурой, миловидным личиком с выразительными чертами лица и яркими красками. Только облачена она была в медицинскую белоснежную форму. В руке, утянутой в перчатку, она вертела скальпель. Мужчина раскинул руки, будто намеревался обнять весь собор. - Мария – возлюбленная моя, фас. - Уходите! Рип, оттолкнув Ларреллин в сторону, обогнула Ланселота и вышла прямо перед женщиной, надеясь перехватить её руку. Не успела. Скальпель вонзился ей в грудину. Женщина дёрнула рукой вверх, разрезая диафрагму. В горле Арчер мгновенно забулькала кровь. - Да куда ты?! Ланселот, закинув Ларреллин на плечо, схватил Рип за ворот платья, сдёргивая ту со скальпеля. Рывок и рыцарь выпрыгивает в узкое окно собора. - Брось меня, оставь. Ланселот качает головой, плотнее сжимая пальцы на вороте платья. Благо Ларреллин примолкла, хоть и от шока. - Если я тебя оставлю, они тебя убьют. И Грааль явится через Ларреллин. Теперь уже умолкла и Рип, обмякнув на руках у Сейбера. А ему совсем не тяжело нести двоих женщин. Возлюбленную и соратницу. Лишь бы подальше от этого проклятого места. *** Только-только занявшийся рассвет перекрыли свинцовые тучи нависшие над городом. Ничего необычного для столицы туманов и дождей, но только сейчас Ларреллин казалось это необычайно аллегорично. На подходе к дому Ланселот отпустил Ларреллин на землю, удобнее перехватывая раненую Рип. Не то что она была серьёзно ранена, но… дело явно было не в физической травме. Тот же Вольдемар, никогда не умолкающий ёрничающий фамильяр, шёл рядом молча, опустив лобастую голову к самой земле. Входная дверь квартиры распахнулась и на порог вывалился Филипп, вернувшийся с дежурства несколько раньше. Вывалился весьма буквально, ибо он так спешил, что едва не спустился со ступеней кувырком. - Почему вы так задержались? Всё в порядке? - Что с Рип? Синей молнией примчался Кухулин, в мгновение ока сдёргивая Рип с рук Ланселота. Впрочем, самой Арчер это явно пришлось не по душе. Она от тряски закашлялась, орошая лицо Кухулина капельками крови. - Ларреллин, всё в порядке? Филипп уже более серьёзно вглядывался в лицо Ларреллин. В нём не было триумфа победы или сожаления о победе. В нём была усталость, усталость бойца, который предчувствует очередную битву, из которой выйти живым будет большой удачей. - Наше положение осложнилось, Филипп. - Не здесь - поговорим в гостиной. В доме и в самом деле было и теплее, и уютнее. В доме был горячий чай и уютная гостиная. И, пусть и мнимое, но ощущение безопасности. - Что же у нас за проблема? - Эммануэль – Сосуд Грааля, и, что и следовало ожидать, не горит им становиться. Она призвала Мстителя. И ещё какую-то Слугу. - Нет, Эвенджер один. Та женщина – марионетка. Скорее всего, она Фантазм Мстителя. Рип вновь закашлялась. Слова давались ей с трудом, диафрагма срасталась медленно, причиняя боль. Кухулин, который положил её голову себе на колени, беспрестанно поглаживал её по волосам. - В любом случае восьмой Слуга – это из ряда вон, как впрочем и второй круг. – Ланселот умолк, задумчиво потирая подбородок. – И что за Эвенджер такой? - Я слышал о таком лишь единожды и то нечто смутное. – Филипп бросил взгляд на Кухулина, будто надеясь на помощь, но тот, нахмурив брови, отрицательно качнул головой. – Было что-то странное в Пятой Войне. Какой-то сбой в Фуюки. Точно никто так ничего сказать и не смог. Правда говорили, что видели тётушку Базетт в течение нескольких недель после её смерти. И как раз в сопровождении Эвенджера. И, веря кое-каким записям Базетт, которые датировались несколько раз одними и теми же числами… признаться, там был бред. Она записывала общеизвестные факты зороастризма. О человеке, которого избрали воплощением зла – Ангра Майнью. И его истязали, увечили. Целый культ издевательств над одним человеком. Но человек остаётся человеком. И получив силу, он будет мстить. Проведя подобную цепочку можно прийти к выводу, что Эвенджер – обычный Слуга, только одержим местью. Ланселот, пока говорил Филипп, морщил лоб в попытках уцепить в памяти что-то скользкое, но крайне важное. Не из жизни, и не из бытности Берсеркером. Что-то было после, там, в темноте. - Может ли быть, что после сбоев в Фуюки, Война перенеслась в Лондон? Звонкий голосок Ларреллин разбивает всю сосредоточенность Ланселота. Рыцарь досадливо морщится и сталкивается со взглядом Рип. Понимающим. И будто бы знающим о его мыслях. - Вполне возможно, что именно по этой причине, - Филипп пожал плечами, отпивая чай из чашки. – Да и Мастера большей частью были европейцами. Но вернёмся к Эвенджеру. Что-то можете про него сказать? - Очевидно, что он ариец. Солдат СС. Ларреллин пригубила чаю, но тут же едва им не подавилась, когда Рип оправила её. - Он офицер СС. Звание штурмбанфюрера эквивалентно званию майора. - Ты же его даже не видела. Ларреллин обижено надула губки. Рип утомлённо вздохнула. - Я даже не глядя могу перечислить его награды. Вы же проходили в школе отличительные знаки армии третьего рейха? Тогда загибай пальцы. У него был «Рыцарский крест Железного креста с Дубовыми Листьями и Мечами», щит «Крымский», нагрудный знак «За ближний бой» второй степени, нагрудный знак «За борьбу с партизанами» третьей степени, медаль «За выслугу лет в Вермахте» второго класса, медаль «За выслугу лет в СС» второй категории и кольцо «Мёртвая голова». Ларреллин загибала пальцы чисто автоматически. Она не помнила даже количество орденов, не то что их название. Но на нём точно был «Рыцарский Железный крест», и, да, когда он раскинул руки, у него на пальце, рядом с обручальным кольцом было ещё одно. Филипп, сидевший рядом с Ларреллин, поперхнулся. - «Мёртвая голова»? Он… - Leibstandarte. Рип буквально выплюнула название первой танковой дивизии и некогда личной охраны фюрера. Дивизии, члены которой были примером для всех солдат третьего рейха. Филипп задумчиво смотрел в чашку. Мысль явно зародилась не у него одного в голове, но… - Рип, ты его знала? В глазах немки горела ярость, ненависть, презрение. Целый фейерверк негативных чувств, над которым доминировало бессилие. - К сожалению… *** … Я помню. Помню, как шла тогда прочь от горящего ведьмовского ковена. Голова кружилась после падения с высоты, а рёбра ныли. Скорее всего, несколько были сломаны. Но вместе с тем я была переполнена довольством. Я ничего оттуда не принесла, но я прочла некоторые документы, и теперь являюсь единственным носителем некоторых знаний, а значит, моя важность для «Аненербе» повысилась. Может быть теперь на меня посмотрят не только как на красивую куколку. Наивные мысли. Но с каждым шагом, приближающим меня к нашему лагерю, прямо у Рейхстага, меня охватывала тревога, страх. Не от осознания, что мы не победим, что половину из нас признают преступниками и казнят. Нет, было что-то ещё. И лишь придя в лагерь, я поняла, что преступники, звери, нелюди были у меня прямо под носом. Виселицы. Они тут были поставлены сразу после того, как нас оттеснили к Берлину, чтобы вешать дезертиров и предателей. Но за что же повесили их? Около десятка женщин. Всем не больше сорока лет. И все в белоснежной медицинской форме с нашитым красным крестом на правом рукаве. И она там была. Невероятной красоты женщина: видимо, многие оценили, ибо её белая рабочая рубаха была расстёгнута на груди, обнажая кружево белья. Даже сейчас проходившие мимо мужчины кидали на неё мечтательные взгляды. На черноголовой макушке так и остался прикреплён белый чепец, чёрные волосы ровными локонами спадали на плечи. А на груди была навешана картонка – «лечила советских солдат». - Обер-штурмфюрер, вы вернулись? Штурмбанфюрер просил вас зайти к нему. Я даже не посмотрела на того, кто обратился ко мне. Да и плевать я на него хотела. К командиру нашего отряда я буквально летела... ровно до того момента, пока не вошла в палатку. Статный мужчина сорока пяти лет, чистокровный ариец с идеальной родословной. Офицер прославленной первой танковой дивизии. Кажется только тогда я поняла, как сильно его ненавижу. - Рип, заходи. Выпьешь с нами? Напротив него сидела женщина. Высокая и крепкая. Арийка. Мне всегда казались, что немцы вышли куда как лучше немок. И она тоже была облачена в медицинскую форму. - Ты выполнила приказ? - Герман, дай девочке отдохнуть. У нас тут замечательное пиво. Герман мягко улыбнулся женщине и положил свою руку на её. - Гретта, приказ был важен. Так что, он выполнен? - Гретта, выйдете. Лицо штурмбанфюрера мгновенно стало жёстким и раздражённым, каким оно было всегда. - Гретта останется, Рип ван Винкль. Гретта мило улыбалась, глядя на Рип. По крайней мере старалась. Но её челюсть постоянно сводило, что порядком раздражало. - Пошла вон! Мне надо поговорить с отцом! Гретта испуганно подорвалась с места, скидывая руку Германа, и выбежала из палатки. Вероятно решила не спорить с женщиной, а чьих руках мушкет. - Ты плохо воспитана, Рип. - Ты поэтому повесил маму? Герман порывисто поднялся с места, и заходил по палатке, заложив руки за спину. - Не желаю слышать ложные обвинения в свой адрес. Ты должна понимать, что за двадцать пять лет нашего брака я натерпелся от твоей матери. Она женила меня на себе, оперируя своей беременностью. И что - она родила тебя, и считай полностью свою копию. Да я был посмешищем для всех. - И, испугавшись, что все дети пойдут в маму и у тебя будет выводок черноволосых девчонок, ты больше не пожелал заводить детей? Герман растянул губы, выказывая свою досаду. - Рип, у меня безупречная родословная с тысяча восемьсотого года, а тут я спутался с Марией. Род ван Винкль опозорен. - И сейчас тебе подвернулся случай расправиться с ней? Герман махнул рукой. В его понимании я упёрлась и не желала понимать очевидных вещей. Впрочем, так было всегда. - Она лечила советских солдат. В Сталинграде. Я искренне надеялась, что он не заметит, как я закатила глаза. Мама была настоящим медиком, профессионалом. Она полностью подчинялась профессиональной этике и лечила всех, наплевав на социальный статус, пол, возраст и цвет кожи. Отец, в противоположность ей, совершенно не ценил человеческие жизни. Порой мне казалось, что даже свою. Я никогда не сомневалась, что маме было легко соблазнить отца. Вот только зачем он ей был нужен? Только сейчас, с высоты почти что целого столетия можно предположить, что её совершенно не прельщала жизнь ковенской ведьмы. Но тогда я была в ярости. Отцу было плевать на то, что он собственными руками убил свою жену, довольно уважаемую медицинскую сестру. - Да откуда такие сведения? Может она была в плену? Или её заставили? - Никто её не заставлял. Гретта сама видела, как она и остальные медсёстры оказывали медицинскую помощь нашим врагам. Добровольно. - Ах, Гретта! - Довольно, Рип ван Винкль. Меня не трогают твои истерики. Сейчас ты мне не дочь, а младший офицер, находящийся у меня в подчинении. И я требую отчёта по порученному тебе делу. Герман ван Винкль, крутанувшись на каблуках, опустился на стул, обозначая конец разговора. Его совершенно не трогало, что меня качало от головокружения, а из носа текла кровь. Видимо, имело место быть сотрясение мозга. И таким я его запомнила. Равнодушным, холодным, якобы величественным, он всегда носил все свои награды, считая, что это подчёркивает его статус. На мой взгляд, это подчёркивало лишь его жестокость. Я прошла ему за спину, к столику, на котором стоял графин с водой и стаканы. Я пила медленно, собираясь с мыслями. Не с теми, чтобы отчитаться. Я считала. Сколько человек в отряде? Когда я уходила, их было около пятидесяти. Вероятно, что стало меньше, но лучше подрасчитать побольше. К мушкету у меня осталось около десяток патронов, но наверняка на территории лагеря найдётся ещё. Как и порох. Осталось уповать лишь на удачу. Герман нервно улыбнулся, когда стакан громко стукнул о поднос. И дрогнул, когда одна рука дочери легла ему на плечо. Зря он к ней повернулся. В запястье Рип он вцепился уже после того, когда зажатый штык-нож прорезал ему аорту. Долго ли дело делается? - Обер-штурмфюрер, с вами всё в порядке? Проводить вас к санитарной палатке? Какой-то юнец - я видела только голубые глаза и ощущала тёплую ладонь, державшую меня под локоть. У самой палатки нож вошёл ему в печень. Его я оставила «ждать меня» у палатки. - Гретта, нужна помощь. Гретта тут же оставила двоих раненых солдат и заюлила вокруг меня. Видимо она рассчитывала подобным образом произвести впечатление на отца. Меня неожиданно повело и я свалилась на пол. Прямо на Гретту. Руки спешно искали опору и нашли. Прямо на горле Гетты. - Ты предала её. Их всех. И свою профессиональную честь. Пожалуй, мне даже понравилось, как беспомощно она трепыхалась в моих руках. Как она, панически дёргая руками, пару раз попала мне по лицу, как закатились её голубые глаза и её сердце перестало биться. Собравшись с силами я поднялась на ноги. Тем двум солдатам в палатке я тоже перерезала горло. - Штурмбаннфюрер убит! Тревога поднялась довольно быстро. Половина отряда столпилась у палатки отца, ко мне, вышедшей из палатки, кинулся первый помощник отца, унтерштурмфюрер Ян Шнайдер. Когда-то он мне был симпатичен. Но тогда я их всех ненавидела. Они ничего не сделали, просто стояли и смотрели. - Рип, только не волнуйся, там твой отец… Я вонзила нож ему в пасть, его голос жутко раздражал. И только тогда меня заметили. Следующее что я помню – это боль в прострелянном колене и то, что я окопалась за ящиками с боеприпасами. Судя по всему, я успела воспользоваться несколькими гранатами. Пылали палатки, пахло палёным мясом, пылали виселицы, а под ногами повешенных медсестёр лежал десяток солдат. Подстреливаю одного из штурмовиков с огнемётом. Не самый верный ход атаки на склад боеприпасов. Хотя, я же точно подорвусь. Вместе с целым лагерем. Для меня всё было как во сне. Голова кружится, а боли считай нет. Тело становиться мягче, непослушнее. Потеря крови просто катастрофическая. Но я должна отомстить. Ко мне подкрадываются сзади, делаю колесо, выбивая больной ногой штык-нож, зажатый в руке у какого-то мальчишки и, приземлившись на здоровую ногу, простреливаю ему голову. Что ж, выкурить меня у них удалось. И дальнейшее сражение превращается для меня в смену позиций и постоянную перезарядку мушкета. Патронов мало, поэтому стреляю в топливные баллоны огнемётов. Вокруг горит всё, палатки, укрепления, люди. Взрываются ящики с боеприпасами. Жарко, больно, безумно. И он последний. Он был умён, хорошо обучен. А ещё имел садистские наклонности. Все звали его палачом. Отец же звал его своим другом. Ганс Мергель не был трусом, но жить он любил. А ещё он любил боль и страдания. Я не сомневалась, что это он привёл приказ о казни в исполнение. Но до сих пор он стоял на краю лагеря, любуясь на агонию. Застать врасплох его не вышло. Пробитая нога сильно досаждала. Я зашла с боку и явно нашумела. Он был мастером метать стилеты - один я отбила стволом, от второго уклонилась, третий же попал в руку, когда я целилась. - Ты читала легенду о Рип ван Винкле, девочка? Так вот, девочка, это не твоё время. Следующий стилет явно должен был попасть мне в голову. Это был его излюбленный приём. Ведь так он убивал всех своих трёх жён, обвиняя их в измене. Уверена, он не ждал, что мой мушкет был заряжен. Он выстрела в голову умер он сам. И он был не последним. В наши ряды охотно брали японцев. Самураев, ронинов, ниндзя, все боевые прослойки. Об этом я вспомнила, увидев лезвие катаны, торчащее из моей груди. *** Ларреллин, извинившись, отошла. Судя по звукам, она пугала унитаз. Филипп задумчиво потёр подбородок. - Одиссей постоянно пробивал тебе позвоночник. Выходит, что тот неучтённый японец прикончил тебя, пробив позвоночник. Умно, это мгновенно смертельное ранение. Перерубаются нервы и сосуды. Смерть происходит от болевого шока. - Я рада, Филипп, что позабавила тебя своей историей. Кухулин задумчиво накручивал кудри Рип себе на пальцы. - Прости, астор, но папочка у тебя весьма странный. Но мы теперь знаем, кто наш враг. - Нам осталось выяснить только одно, - вошедшая в комнату Ларреллин была приятного зеленоватого оттенка, жаль, но всё портила гримаса отвращения. – Почему Эммануэль называет себя Айнцберн? *** Поиски шли несколько дней. Эберхард был потрясён всем происходящим и даже намеревался приехать. Но тут против была Ларреллин. В замке Айнцберн можно было хоть что-то найти, выяснить же в Лондоне связь Эммануэль с Айнцбернами было невозможно. Так же стоит заметить, что Эберхард так же пытался связаться с Церковью, для разъяснений обстоятельств. Но там умыли руки, заявив, что род фон Эльдштайн весьма уважаем, и что с их стороны ничего предосудительного быть не может. Но сейчас, судя по затянувшемуся разговору Ларреллин с родителями, они нашли что-то важное и полезное. Ну, конечно изредка разговор переключался на то, что Ларреллин благополучно сдала черчение и зачислена в университет. Но это для того, чтобы отвлечься от тяжёлого разговора. Филипп слушал разговор лишь краем уха, наблюдая за Вольдемаром, где-то раздобывшим шипастый ошейник и теперь разгуливающем только в нём. Так же кот стащил с кухни нож, который теперь каким-то чудом зажал в зубах. И вот так он ходил по дому. - Даже кот вышел на тропу войны. - Угу. Филипп перевёл взгляд на сидящую напротив хозяйку кота. Не то чтобы до этого он вообще не замечал Рип. До этого он кидал на неё то весьма уважительные взгляды, то полные ненависти. Рип тоже готовилась. На её кителе поблёскивали начищенные железные кресты, но их Филипп видел. Неприятной для русского новостью, и весьма приятной для соратника, послужила новость, что Рип была награждена нашивкой снайпера. С золотым кантом. Её ввели незадолго до окончания войны, и мало кому удавалось её заслужить. А заслужить её можно было только наличием подтверждённых убитых врагов в количестве шестидесяти человек. Именно с момента введения. Сейчас Рип перешивала её с внутренней стороны ворота на правый рукав, как и положено. Во время войны, если советские люди видели у пленённого фрица подобный знак, с ним расправлялись тут же. - По истории нашей семьи можно мыльные оперы снимать. Ларреллин, вошедшая в гостиную, тяжело опустилась на диван. Присутствующие тут же обратились в слух. - Итак, эти записи были одними из первых о Войне. О том, как наш род выбил у Церкви позволение на ритуал. Церковников волновала безопасность людей в этом ритуале, и, в общем-то, это разумная позиция. С нашей стороны поступило обещание, что никто из людей не пострадает, став Сосудом для явления Грааля. Именно в это и упирался вопрос. - И так наладился конвейер гомункулов. Филипп поморщился. У дедули было странное понятие об этике данного вопроса. Гомункул, наделённый волей и разумом. Так ли он отличим от человека? - Именно так. Но Юстиция не была первой. Первой, для демонстрации, была создана некая Кудруна. Далее в записях о ней упоминается лишь единожды. При демонстрации тамплиеры были крайне впечатлены, не столько её красотой и абсолютной идентичностью с людьми, как тем искусством, коим владеет род Айнцберн, а именно созданию гомункулов. И глава ордена тамплиеров попросил оставить Кудруну в ордене как памятник удивительного ремесла. Главу ордена звали Вильгельм фон Эльдштайн. В зале повисла тишина. Рип перекусила нитку, которой пришивала нашивку на рукав и накинула плащ. - Что-то мне подсказывает, что попросил он её отнюдь не как памятник. - Скорее всего, так оно и было. И теперь выходит, что живорождённая ветвь Айнцбернов куда как длиннее, чем мы думали. Ларреллин обижено взглянула на Филиппа, который в свою очередь недоумённо наблюдал за куда-то собиравшейся Рип. - Мне необходимо кое-что проверить. Кое-что, что может быть нам полезным. - Только постарайся побыстрее. Я сильно сомневаюсь, что Эммануэль будет нас ждать. *** На календаре значилось девятнадцатое июля, суббота. И «побыстрее» растянулось дня на четыре. Ларреллин стояла на кухне, лениво потягивая молоко с мёдом, искренне надеясь таким образом успокоиться на ночь. Признаться, она уже подумывала использовать Командные Заклинания, чтобы вернуть Рип. Иногда она думала, что та переметнулась к семье, но тут же отметала эти мысли. Все те разговоры, когда она упоминала отца, говорили о том, что свою ненависть к нему она перенесла сквозь смерть. Ларреллин повернулась к окну, чтобы посмотреть на ночную улицу. Стакан, выпавший из обмякших пальцев, со звоном разбился. Из окна на неё смотрел Герман. Смотрел и хищно улыбался, будто уже победил. - Завтра, прекрасная фройляйн, завтра. Он исчезает так же внезапно как и появляется. Оставляя ту же ночь, что была и до него. Померещилось? Ларреллин подходит к окну ближе, едва ли не прижимаясь лицом к стеклу. И видит тьму у своего порога. Легионы теней.