Трансильвания: Воцарение Ночи

ГЛАВА 7 — ЧЕРНОЕ РОЖДЕСТВО И ПОСВЯЩЕНИЕ В КОРОЛЕВЫ Все имеет свой черед. Особенно плохое. Оно выжидает удобный момент, чтобы ударить внезапно. День бежал за другим, словно вереницей, оставляя позади часы, сутки и месяцы моего вампирского существования. Миновало и мое семнадцатилетие, и это был первый год, на который я не стала старше. — Джингл-беллс, джингл-беллс, джингл… Бренча в коридоре подарками и другой рождественско-новогодней чепухой, я переступила порог своей комнаты и обмерла. Ель, высотой до потолка, была с макушки до подставки украшена елочными игрушками, гирляндами, серебристым дождиком, конфетами, мандаринами и мишурой. Я открыла рот от возмущения, когда голос моего мужа решил опередить бранную тираду. — Красиво, не правда ли? Роберт и слуги старались два с половиной часа, пока ты грабила магазины в пригороде. — Владислав, это красиво, но является катастрофой, чумой и несколькими сотнями казней египетских, хотя я знаю, что их было меньше. — Я поставила сумки на пол и присела на персидский ковер. — Но почему? — Граф пожал плечами, удивленно глядя на меня. — Какой смысл в елке, когда не можешь нарядить ее? — Я сдвинула брови, делая вид, что смертельно обижена, и отвернулась от Его Всезнающего Величества. — На это у нас в замке и содержится целый штат прислуги, чтобы мы могли не заморачиваться и посвящать себя чему-нибудь более полезному. И прогрессивному. — Он наклонился ко мне, целуя меня в ухо, и я глубоко обиженно выдохнула. — Ты все испортил. — Почему для тебя так важно Рождество и Новый год? В смысле… Ты — безжалостный бесчеловечный вампир. Ты убила двадцать шесть человек в церкви, вымазав иконы их кровью. Так почему ты хочешь отмечать праздник божий? Ты же давно не во Христе. — Он склонил голову набок и, прищурившись, внимательно вглядывался в мое лицо. Мне стало даже немного неловко. — Дело не в религии. Милый… Просто. Это самый семейный праздник. В смысле… Ты, я, елка и новогодняя магия. Индейка на столе и подарки… Свет лампочек в комнате без света… — Поднявшись с пола, я нащупала выключатель на стене и мягко опустила вниз. На долю секунды мир погрузился в абсолютный мрак и тут же окрасился алыми, зелеными, синими всполохами огней. — Видишь… Я хочу сделать это ради тебя. Я хочу, чтобы все было по-настоящему. Ты… Я выдохнула последнее слово ему в шею, присев к нему на колени и склонившись к губам, которые магнетически и гипнотически притягивали меня, обезоруживая. — Ты — моя Вселенная, мой отец и наставник, ты — моя Вечность, моя религия. Так трудно поверить, что я хочу, чтобы ты был счастлив? Я хочу праздники… Для тебя и для нас. Ты не видел добра последние пятьсот лет. Охотники, гонения, тюрьмы, предательства и ненадежные люди рядом. Немного магии этого вечера не помешает… Потому что когда ты исчезаешь, мир для меня рушится. Я не чувствую себя собой, не чувствую себя вообще кем-либо. Я хочу радовать моего короля, дарить ему подарки, быть им любимой. И хочу глупый Новый год и глупое Рождество… Чтобы быть к нему ближе. К моему единственному… — Я коснулась его губ, и слезы сами собой потекли по щекам. Я сама не понимала, почему испытываю боль, находясь рядом с ним. Рядом, а как в разлуке. Но ближе быть невозможно, так почему что-то в сердце сжалось, тянет и мешает?.. Мешает жить, наслаждаясь счастьем? Будто это все сон, а когда я проснусь, окажется, что ничего не было. И не будет. И Томас Уилсон ведет меня к алтарю. А там… Дэвид Теннант. — Не плачь, Лора. Лорели, перестань. — Он мягко отер слезы с моих щек, вновь поцеловав, запустив руку в мои волосы и гладя теплыми пальцами по голове. — Это правда или я сплю? — Голос звучал хрипло, не подчиняясь моей воле. — Пойдем и распакуем подарки. Тогда ты поймешь, наконец, что я не собираюсь никуда исчезать. Он мягко подтолкнул меня к ели, и я доползла на коленках до красной коробочки, перевязанной розовой лентой. Внутри оказались золотые серьги с изумрудами в тон моих глаз, такое же кольцо и кулон в форме летучей мыши. Бронза потемнела от времени, но от этого украшение не перестало выглядеть искусно выполненным. — Этот кулон был на мне, когда я умер. И после перерождения остался. Заключивший со мной сделку сказал, что он в какой-то мере часть меня и может меня контролировать. Если будет совсем одиноко… — Владислав аккуратно застегнул цепочку, касаясь будто бы ненароком пальцами моей шеи. Я закрыла глаза, судорожно вдохнув. Боль и ломка возбуждения прошли по телу снизу вверх и вернулись в ноги. — У тебя навсегда останется часть меня. И ты почувствуешь, что я в порядке. И что вернусь к тебе. Я обернулась, поглядев на него грустными, заволоченными пеленой слез глазами. — Весь этот разговор… Я не глупая. Ты прощаешься. И как долго… — Голос сорвался, не дав окончить фразу. — Две недели, не больше. — Две недели… — Я с шумом выдохнула, подавляя волну приступа накатывающей истерики. Но она догнала, сжав меня пополам. В солнечном сплетении стало душно и больно. Я глотала ртом воздух, не в силах дышать. — Я умру… — Девочка моя, ты драматизируешь. Ты жила до меня и даже, когда я пришел, бежала, ставила баррикады, пытаясь видеть только худшее во мне, чтобы не влюбляться. Ты сильнее, чем ты думаешь. — Взяв мои тонкие руки в свои, он касался их губами. Каждого пальца… — Я знала. Я просто чувствовала, что если впущу тебя в свое сердце и жизнь, мне конец. Здесь больше подходит другое слово, с ним рифмующееся, матерное, потому что у меня нет обычных земных слов, чтобы описать разрушение, к которому ты ведешь меня каждым своим отсутствием. Тебя не было, и я могла. Жить, дышать, вставать с кровати, учиться, думать о будущем. Но ты пришел и все перевернул. К чертям собачьим, понимаешь? Я просила тебя еще в больнице дать мне шанс уйти, убежать от безумия. Но ты не позволил. Тебе обязательно нужно было раздеть меня и затащить на свое ложе грязи и порока… И теперь я не могу. Я как под тремя метрами слоя льда пытаюсь дышать, а нечем… Тебе никогда не понять моей боли. Никому не понять. Я, наверное, единственный экземпляр, после обращения у которого душа осталась жить в теле. Уходи… Уходи к Дьяволу и всем его слугам. И побыстрее. — Мои руки выгнулись в противоположную сторону, послышался хруст. Меня выламывало страшно и дико, и в той черной и душной волне, накрывшей меня с головы до ног, не было ни луча, ни шанса на просвет… — Я люблю тебя, мой хрупкий мотылек. — Он поцеловал меня в макушку, встав с пола и взяв в руки коробочку с моим подарком. Я отреставрировала у мастера его кольцо с символом Ордена Дракона, но думала вручить при более радостных обстоятельствах. А сейчас и Рождество, и Новый год окрасились в изысканный черный. Ломко и грубо. — Картрайт, один из моих заместителей, покажет тебе бумаги на днях. Через три дня нанесут визит в наш замок французский барон и восточная принцесса. Оба они хотят получить Соверен, замок и его территорию, хозяин которых недавно отошел в мир иной, в пяти километрах отсюда к западу. Кто заплатит больше, тому и… Не слишком хитрый закон торговли, но тебе придется это сделать, птичка. Ради меня. Меня ждут дела на границе. Готовится мятеж, и генерал армии вампиров пограничия вызывает меня срочно. Займись делом, Лора. В делах любая боль имеет свойство рассасываться. — Уходи. — Рявкнула я и не узнала свой голос. Холодный, стальной и чуждый, он трещал, свистел и противно дрожал в воздухе. — Хотел бы я, чтобы стало легче, но не могу. Так всегда было. Из жизни в жизнь ты страдаешь из-за моих поступков. Прости, Лора… Он вышел. Спиной я чувствовала его отсутствие. Что ж, пусть катится клубочком. С глаз долой, из сердца вон. Первым вырвался горловой крик, потом — рычание, потом, без сил опустившись на пол, пришли слезы. Тело не слушалось, извиваясь и заставляя меня саму ненавидеть себя за то, что он — моя доза, которой не хватает сейчас. А губы тихо шептали и напевали добрую рождественскую песенку, что часто пела мне мама, еще с колыбели. — Сегодня с нами Рождество, и мир наш ожидает тайны, затихнув в инее хрустальном, мне он подарит волшебство… Я ожидаю в час чудесный, чтоб устремиться взглядом ввысь, ответа на мольбы над бездной, вернись ко мне, прошу… Вернись… Через пять часов беспрерывных рыданий я заснула беспробудным сном… Перед сном еще раз напомнив себе, за что возненавидела религию. Может быть, падшие существа вроде меня и не заслуживают счастья, и антигероям не положен счастливый конец, но это Черное Рождество стало еще одним поводом напомнить себе, что вера — шлак. В тот день, когда тебе положено чудо, у тебя забирают твое единственное счастье. И не остается ничего. Больше ничего… *** Несколько дней пустоты и тишины, лишь мерное тиканье настенных часов, оповещавших о том, что если я их еще слышу, я жива… Близился полдень. Именно сегодня мне предстояло встретиться с двумя людьми, двумя важными по статусу людьми, а у не-мертвой болела голова, сердце и весь организм. Часто утоление жажды помогает поднять настроение. В робкой надежде на это, я встала с постели, надела свои пушистые зеленые тапочки и, потуже стянув болотного цвета халат пеньюара поясом, прошествовала в небольшую кухонку на шестнадцатом этаже. Открыв холодильник, я вытащила пакет донорской крови, которых здесь, к слову, хранилось невероятное количество, и, вспоров его когтем, налила фужер до краев. У меня не было ни сил, ни желания охотиться. Да и с течением времени начинаешь довольствоваться малым. Кровь из холодильника вместо теплой артерии, наличие кулона вместо мужа… Дикое желание рвать людей в клочья и несдержанность в поглощении крови новичка постепенно утихли через два месяца, научилась я сносно переваривать кровь из пакетов — через три, азарт и желание травить жертву уходили прямо сейчас. Оживший труп на ножках уже ничего не интересует. Даже собственная жизнь. Посмотрев на дно фужера, я улыбнулась. Когда-то я убила двадцать шесть человек в церкви. Полгода назад. Сейчас бы у меня не хватило на это ни куража, ни подавно — желания… Приняв очередную дозу кровавой Мэри (хотя, как знать, может, это был Джон?), я почувствовала себя немного лучше, но пульсация и ноющая боль из груди не исчезли. Мое сердце уже достаточно давно перестало биться, но все еще, увы, не забыло, как болеть и страдать. Никому не нужный, никчемный орган. Я покачала головой. Картрайт зашел за мной в половине второго. Он что-то нудно и долго рассказывал, разостлав передо мной кипу бумаг. Это было так интересно, что увольте меня кто-нибудь из королев… Я кивала головой, делая вид, что слушаю, но апатия побрала меня ко всем чертям. Кроме как спать и спать, и спать, и спать до тех пор, пока все снова станет хорошо, я ничего не хотела. Вернувшись в спальню после трех часов беседы, я открыла шкаф и выбрала неброское закрытое сиреневое платье без рукавов длиной до колена и серебристые туфельки на маленьком каблуке. Волосы я забрала в высокий хвост и водрузила на голову бриллиантовую диадему. Так посоветовал Картрайт, сказав, что королева должна носить отличительный знак… Поспешно влетев ко мне в комнату и извинившись за то, что не постучал, Роберт воскликнул. — Ваше Величество, мсье де Обер прибыл. Он ожидает Вас в комнате приема на четырнадцатом этаже. — Хорошо, Роберт. Доложи ему, что Ее Величество уже спускается. Дворецкий поклонился и выбежал из комнаты, в очередной раз заставив меня подивиться его скорости и услужливости. Последний раз окинув свое отражение в зеркале грустным взглядом, я встала с кровати и вышла в коридор. Спускаясь по лестнице, я каждое мгновение напоминала себе держать голову высоко поднятой, а спину ровной, как острие меча… Барон де Обер оказался стареющим и седеющим типичным аристократом в черном фраке. Его внешность оказалась нисколько не примечательна: сильно выдающиеся скулы, пустые, почти бесцветные, будто бы рыбьи глаза, широкий нос с горбинкой и усы. Телосложением французский барон обладал худощавым, но его фигуру заметно портил выдающихся размеров живот. Плечи низко опущены, взгляд, устремленный в пол и лицо, выеденное оспинами. Видимо, пока еще был человеком, он переболел этой страшной болезнью, оставившей свое уродливое клеймо на и без того не слишком отличавшемся красотой лице… Барон приподнялся с места, завидев меня, поклонился и с пылом поцеловал мою руку. — Мадам Дракула, это честь для меня. Примите мое искреннее почтение и уважение. Я слегка склонила голову в ответ на его пламенную тираду и села за письменный стол напротив де Обера. За течением разговора я обратила внимание на бумаги и папки, в определенном порядке, аккуратно до уровня педантичности разложенные на столе. На корешке папок каллиграфическим почерком была выведена цифра две тысячи четыре. Комнату-кабинет приема от двери до окна вдоль стены занимали стеллажи с архивами. От нижней до верхней полки на них ютились архивные папки, датированные с тысяча шестьсот сорок пятого по две тысячи третий год. Древние, ветхие и выцветшие, подписанные углем от семнадцатого и восемнадцатого века. У тех, что выглядели новее, относившихся к девятнадцатому и началу двадцатого века, дата была проставлена пером с чернилами. Папки последних лет с не успевшим истрепаться и пожелтеть белоснежным корешком были подписаны гелевыми ручками. Уголь, чернила и гелевые ручки черного цвета… За последние годы и века несколько раз сменились орудия для письма, но что осталось неизменным — почерк, который датировал папки. Изящный, витиеватый, в меру ровные буквы с легким наклоном. Почерк человека, привыкшего контролировать все в своей жизни, даже себя. И всех. Правда, иногда буквы соскальзывали со строки и прорывали бумагу. И это тоже было о нем. Когда он выходил из-под контроля и выпускал из себя зверя в окружавший его мир, рвалась не только бумага, а гибло все вокруг. Мой ласковый маньячный зверь. Психически неустойчивый, но в спокойное время такой любящий и прекрасный. А прекрасный всегда. Даже в приступе гнева. Я поймала себя на мысли, что уже несколько минут мой взгляд контролируют цифры на корешках папок, и я не слушаю барона де Обера. Я смотрела на аккуратно выведенные символы на бумаге, и как это удивительно и одновременно ненормально, даже они причиняли мне боль и мешали дышать. Четыре века он записывал все, каждую деталь, каждую сделку и отчеты о продаже. Вот уж воистину титанический труд. Так он контролировал зверя в себе, уходя с головой в работу? Или же ему нравилось держать под контролем процесс государственных дел? Может, это вообще было хобби? Что ж… Не имея возможности спросить, вряд ли найдешь ответ на вопрос… Силой заставив себя оторваться от цифр, заволокших туманом мое сознание, я кинула взгляд на барона де Обера. — Я собираюсь купить замок и поместье Соверен, Мадам Дракула. — Слегка сухо, с нотками требовательности и желанием заставить меня играть по его правилам, произнес мужчина. Я развязала ленты папки, датированной августом две тысячи четвертого года, уютно примостившейся на краю стола и вытащила бумаги, относившиеся к Соверену: так называемая купчая, краткая сводка достоинств и недостатков поместья, а также территориальных размеров поместья и замка, и окинула быстрым взглядом сведения. — Мсье де Обер. — Я медленно подняла на него глаза, отрываясь от бумаг и, прищуренно глядя ему в лоб, намеренно заговорила с ним на французском. — Исходя из статистических данных, представленных в бумагах, можно сделать вывод о том, что в поместье 'Соверен' благодатная для посевов почва, которая, по итогам годовых подсчетов, дает урожай, равный тройному объему, производимого здесь, в округе Васерии и некоторых других безымянных деревень Трансильвании. Валовый доход за год в Соверене, практически в единственном поместье на наших территориях, а, возможно, и на территориях всего нашего мира, превышает расходы и затраты на посевные, крупный рогатый скот и уход за ними. Превышали, пока предыдущий владелец трагически не погиб. Такая земля, вне всякого сомнения, пользуется большим спросом, и почему Вы решили, что именно Вы достойны владеть ею? Я смотрю на Вас и вижу, без обид, аристократа с идеальными белыми, не познавшими за всю жизнь работы руками, поэтому не вижу перспективы, в которой Вы трудитесь на благо поместья. А даже если бы я и захотела его продать, Вы должны себе отдавать отчет в том, что если достойного претендента не найдется, я буду продавать поместье по принципу аукциона. Кто больше даст, тот и получит свой желанный приз. — Я с улыбкой бесстрашно посмотрела в глаза вампира. Не прошло и получаса в его обществе, а он, по необъяснимой причине, начал меня невыносимо раздражать, и единственное, чему бы я могла обрадоваться сейчас, так это возможности избавить себя от его присутствия. Однако, мне нравилось играть в правительницу, оперировать терминами, и я забавлялась, глядя на его погоню за наживой. Такое шоу, вне всякого сомнения, стоило того, чтобы досмотреть его до конца. Не выдержав напора взгляда моих изумрудных глаз, он отвернулся и с раздражением произнес. — Ваше Величество, хочу донести до Вашего сведения то, что и без того прекрасно знает Ваш супруг. О том, что я в состоянии заплатить любую сумму, за деньгами вопрос не постоит. И если бы он здесь был, мы бы уже заключили сделку. Возмутительно уже то, что я вынужден обсуждать вопросы государственной важности с капризной девочкой, только недавно добравшейся до трона. Так просто, чтобы Вы знали, я — самый уважаемый и богатый человек Лиона. И я дам больше самой красной цены стоимости поместья в два раза. Двести тысяч золотых монет по валюте нашего мира. Поверьте, у меня есть кого подрядить на работу. Когда карман полон, нет необходимости пачкать руки самому. Мне нужна самая плодородная почва нашего мира, и я готов платить за райский уголок. — О, мсье де Обер. — Владислав мне это припомнит и отомстит. Я была уверена в этом, но сейчас пришел черед моей мести. Сделке конец, не смотря на то, что двести тысяч золотых монет по валюте нашего мира, кроме француза вряд ли кто-то в состоянии был заплатить. Но конец окончательный и точка. Де Обер мне не нравился. И не стоило оставлять меня одну. Наедине с делами, которые меня абсолютно не трогают. Он должен подозревать, что я буду издеваться. И никого не минует чаша сия. За его отсутствие поплатятся все. И виновные, и невиновные. Потому что я, как он и говорил, бездушный и бесчеловечный вампир, и мне плевать. Когда страдаю я, я заставлю страдать всех вокруг. Я на всех отыграюсь. Это мой непреложный закон. По приезде он узнает, что мой характер не из легких. — Разумеется, мне приятно видеть перед собой самого уважаемого человека Лиона, но при всей Вашей напускной щедрости, щедры Вы недостаточно. Спешу Вам напомнить, если Вы еще не забыли, что Соверен — это не только земли, но и замок, который тоже имеет свою цену. А на двести тысяч золотых тянет только земля. С замком я выставляю Вам счет в триста тысяч золотых монет по валюте нашего мира. По рукам? — Да как Вы смеете! — Де Обер нервно вскочил с места, рукоплеская. Его щеки побагровели. — Это самое натуральное воровство. Я желаю говорить с Его Величеством. С ним я бы заключил договор и за девяносто тысяч золотых. При всем уважении, милая мамзель, Вам бы не лезть в политику и торговлю еще лет пятнадцать. — Триста тысяч золотых, и разговор окончен. — Оскалив клыки, я угрожающе приподнялась из-за стола, нависая над де Обером. На моей руке, возлегшей на стол, медленно выросли когти. — К Вашему неудовольствию, мой муж сейчас за пределами замка, в деловой поездке. И Вам придется говорить только со мной. И Вам еще повезло, что Владислав отсутствует и не слышит, в каком тоне Вы со мной разговариваете. Иначе Ваша голова бы уже была на пике. В моей компетенции выставить Вас за дверь, мсье де Обер. И я прошу Вас покинуть помещение. Стоимость золотых монет обесценивается. Из миров, подобных моему родному, к нам медленно внедряется евро в качестве основной валюты. А пока этого окончательно не произошло, и фондовый рынок в прострации и в тяжелых думах о том, оставить ли монеты в качестве основной валюты или же принять евро, я буду собирать в казну монеты. На случай, если валюта останется прежней. А теперь, покиньте кабинет, остудите свой пыл, приготовьтесь принести извинения. А сейчас у меня разговор с другим претендентом. Доброго дня. — Возмутительно! Это ни в какие рамки не вписывается. — Де Обер грязно выругался по-французски, и вышел, громко хлопнув дверью. Через пару мгновений раздался стук, и в комнату-кабинет вошла принцесса… Меня поразили глаза этой дочери Востока, пустынь и миражей: глубокие, кофейного цвета, завораживающие, они смотрели насквозь. В душу. Половина лица девушки была закрыта чадрой нежного персикового цвета, хиджаб в таких же тонах скрывал полностью ее тело, руки и ноги. Таким образом, для взгляда извне оставались видны только глаза. И как удивительно то, что глаза одного человека могут сказать о себе больше, чем можно сказать о других, глядя им в непокрытое лицо. В эту комнату-кабинет вошла волевая, независимая девушка с тяжелой судьбой. Омраченный взгляд свидетельствовал о том, что в жизни ей приходилось нелегко. И, помимо этого, я лицезрела одну из самых красивых женщин во всех мирах. А, быть может, и самую красивую… Человеческую женщину. Осознание того, что она человек, ее гулкое сердцебиение и учащенный пульс повергли меня в глубочайшее удивление. Барон де Обер был вампиром. Запах его разложения был достаточно сильным, чтобы достигнуть моего обоняния и дать понять природу его вида, но эта девушка. Она меня поразила своим бесстрашием и целеустремленностью. Вопросом о том, как она вообще не боится переступать порог дома безжалостных вампиров, которые убивали наслаждения ради, я задавалась сейчас вновь и вновь. Я чувствовала, как по ее жилам бежит свежая кровь. Мир постепенно начал заволакиваться алым, а клыки заостряться, но в голове снова решило со мной пообщаться мое подсознание, голосом Владислава напоминая о контроле. Я с шумом вдохнула воздух, и краски окружавшего меня пространства снова приобрели естественные оттенки, лишенные багрового налета. Восточная красавица никак не отреагировала на изменение цвета моих глаз и на клыки. Она бесстрашно, и, если бы не была человеком, я бы подумала, что высокомерно, смотрела на меня сверху вниз, так как обладала более высоким ростом. Каждый ее плавный и уверенный шаг свидетельствовал о том, что передо мной сейчас находится важная персона человеческой элиты общества, занимавшая высокое положение. — Ас-саляму алейкум, госпожа Лора-ханум. — Девушка склонила голову в дань уважения, но лишь едва. Поступи так кто-нибудь другой, я восприняла бы это, как отсутствие уважения, но в каждом жесте дочери пустынь было столько изящества и красоты, что даже это легкое движение можно было принять скорее за ее признание меня в качестве своей королевы, нежели нанесение оскорбления. — Алейкум ас-салям… — Я вопросительно подняла брови, намеренно делая паузу. — Дизара. — Ответила девушка, немного помолчав. Мою протянутую в качестве приветствия руку она то ли намеренно проигнорировала, то ли не заметила. О восточной культуре я знала мало, поэтому, решив проигнорировать игнорирование, я указала ей на стул, садясь напротив. После минутного молчания Дизара начала свою речь, и я не смела даже словом попытаться перебить это восьмое чудо света. — Я уже обращалась к Вашему мужу, храни его Аллах. Мы заключали сделку о покупке поместья, граничащего с Совереном. Я провела там незабываемые моменты своей жизни, и замок мне дорог, как память, поэтому решила просить у Вас разрешения выкупить поместье. Конечно, мои возможности, не безграничны, и я пойму, если Вы откажете мне из-за цены, но, надеюсь, что Вы так не поступите. Потому что мне необходимо туда вернуться. Всего три года назад мой отец владел поместьем, и я могла там жить, но потом он умер, и Соверен перекупили. А сейчас, улучив возможность после смерти нового хозяина, я прошу Вас разрешить мне умереть в том месте, где я была счастлива. Это место — рай на всей Земле, благословленный Аллахом. Мне необходимо туда вернуться. Умоляю… — Голос Дизары задрожал, и, в немой мольбе, она схватила меня за руку. Когда это случилось, тут же произошло три вещи. Просторный рукав хиджаба сполз вниз до локтя вместе с бинтом, обмотанным вокруг ее руки, в ноздри мне ударил резкий головокружительный запах гниения, и я увидела то, что увидела. Средневековая проказа вернулась и царила в наше время безнаказанно. Прелестная тонкая и изящная рука принцессы пустынь была покрыта гниющими тошнотворными пузырившимися ранами. Из вскрывшихся от резкого движения некогда сухих корост сочилась алая кровь с гноем, пеной и звуком шипения. Я резко отдернула руку, почувствовав тошноту и головокружение. Я убивала. Я отрывала головы голыми руками, но даже я не могла на это смотреть. Это было омерзительно. Не оставалось теперь никакого сомнения, почему Дизара не страшилась войти в дом к убийцам. Она знала, что умирает. И больше не боялась. Страх ушел, и, наверняка, она предпочла бы смерть от рук вампира, быструю и молниеносную, многолетнему разложению. — Как Вы можете думать о каком-то поместье в такой момент? Вам нужна медицинская помощь. Я могу позвать лекаря прямо сейчас. И посмотрим, что он скажет. — Я находилась в состоянии ступора, от шока глядя себе под ноги. — Он не скажет ничего такого, что бы мне уже не сказали в свое время другие. — Девушка горько и болезненно усмехнулась, издав тихий стон. Каждое движение причиняло ей невыносимую боль. Это объясняло, почему переступив порог кабинета, каждый шаг ее сопровождался глубоким свистом, вырывавшимся из легких, о природе которого я поначалу и не задумывалась. — Я умру, но умру там, где чувствовала себя более дома, нежели за всю жизнь, которую я прожила на востоке. Я молю Вас позволить крышке моего гроба закрыться надо мной в Соверене… Дизара закрыла лицо руками от бессилия. Рукава и бинты сползали все ниже, открывая моим глазам все новые ее раны. На девушку было больно смотреть. Она разлагалась заживо. Такая молодая и красивая. И сгоревшая в самом расцвете. — Если болезнь неизлечима, есть и другой способ выжить. — Я внимательно посмотрела на нее, пытаясь намекнуть ей на то, что имею в виду, без слов. Дизара же лишь рассмеялась. Страшно и дико. И как-то даже надрывно. — Мы ценим нашу бессмертную душу, госпожа. То, что предлагаете Вы — не жизнь. Мне уже немного осталось, и я получу свои подушки в раю. Буду лежать на них, вкушая виноград и не заботясь ни о чем. Лучше умереть, чем быть проклятой всю жизнь. Я не осуждаю Вас за то, что Вы сделали иной выбор, но это скорее разница во взглядах и религиозных убеждениях, менталитете. Западные люди всегда выбирают жизнь и заботятся, в основном, только о себе. Они забыли, что такое душа, и для чего она дается им Аллахом и готовы продать ее за еще один день бытия. Они одиноки, их страшит смерть и посмертие. У нас не так. Нам нечего бояться. Мы отдаем себе отчет в том, что жизнь — всего лишь короткий луч солнца, а загробная жизнь — это все солнце целиком. И чтобы достигнуть солнца, нужно пройти по лучу и покинуть его. Душа важнее. Ее непорочность важнее жизни. А жизнь после смерти только начинается. Для тех, кто жил праведно, будет и рай. Поэтому нас не страшит то, что за завесой. Но это не единственная причина, по которой я ни за что не согласилась бы стать нежитью… Три года назад в моей жизни появился он. Он приходил ко мне каждой ночью. Он был так красив и умен, что я теряла рассудок, когда он снова оказывался рядом. Его голос, глаза, губы… Он так манил меня, что я сделала то, чего стыжусь больше всего на свете, и за что плачу перед лицом Аллаха уже три года. Я должна была выйти замуж… Но мой ночной посетитель был так настойчив, что одним вечером я не смогла ему сопротивляться. Он был нежен и жесток… Его двойственная натура ангела и демона в одном лице всегда сбивала с толку, потому что не имеешь ни малейшего представления о том, чего от него можно ожидать в ту или иную секунду. Я была маленькой, невинной девственницей, принцессой. А после этого стала опороченной принцессой. Муж от меня отказался. Я осталась с отцом, на голову которого свалила несчастье быть опозоренным. Тогда-то он и привез меня сюда, в Соверен, из маленького городка под названием Фес, в Марокко. Но мой ночной гость не перестал меня навещать. Он говорил мне, что все будет хорошо. Что мне не придется всю жизнь жить опозоренной, что он женится на мне. И я ему верила. Еженощно мы занимались с ним любовью, но однажды он просто исчез. А через два месяца со мной начало происходить это. Тогда-то я и узнала сразу о двух вещах. Тот, кого я полюбила настолько, чтобы потерять голову, был мертвым вампиром. Нежитью, приходящей из ночи. Его мертвая плоть, соприкоснувшись с моей, убила меня кадаверином, бактериями, сотнями штаммов микроорганизмов, уже не причиняющих неудобств живым мертвецам, но смертельных для обычных людей. И теперь я гнию заживо, потому что демоны ночи ядовиты, и даже их тела источают смертельный яд. Но я надеюсь, что эта болезнь, съевшая мое тело, муками очистила мою душу, и мне не придется гореть в пламени ада. Аллах, прости меня. Я виновата лишь в том, что полюбила, будучи столь глупой и неопытной… — Какое чудовище могло сотворить подобное… Он же знал, что это убьет Вас. Почему он не попытался спасти Вас, Дизара? — Я ошарашенно смотрела на нее, и у меня просто не хватало слов для описания омерзительности злодеяния этого вампира. — Потому что я была трофеем, и когда он наигрался, ему стало скучно. А на вопрос о том, какое чудовище… Вы знаете его не хуже меня. Его Королевское Величество, граф Владислав Дракула… — Нет… Он… Не может быть. — Лихорадочные мысли в голове роились, как растревоженные осы, хватаясь за соломинку, чтобы оправдать того, кого любила больше жизни. Хотя я без оправданий знала все, что нужно было знать. Это он. Это его почерк. Это на него похоже. Любая женщина была его игрушкой, для удовлетворения его потребностей, даже я в какой-то мере. И выбирал он самых красивых. Дизара вполне соответствовала вышеизложенному описанию. — Мой муж сорок лет был заперт в тюрьме для монстров в моем мире. — Наконец, уверенно выдохнула я. — Это не может быть он. — Да уж. — Дизара горько усмехнулась. — Я и не рассчитывала, что его жена отнесется с пониманием или хотя бы поверит. Ее муж — алчное, ненасытное чудовище. С особым вниманием к красивым девочкам. Его манит их невинность так сильно, что он одержимо берет ее любой ценой. А потом с улыбкой на лице со стороны наблюдает, как они гниют и ложатся в гроб. Его забавляет, что подобных мне настигает кара в виде гниения и разложения, потому что он считает, что за ночь с ним нужно платить непомерно высокую цену. Потому что он влюблен только в себя и в то зеркало, что может его отражать. Но Вы ведь это и так знали, не правда ли? Вы и исправлять его не хотите, потому что Вам нужен господин. Черствый, мрачный, бездушный садист. И только в безумных душевных страданиях Вы видите смысл, потому что выстроенные им, они — часть его идеологии, и позволяют быть ближе к нему. Если он еще не бил Вас, значит, Вы еще не до конца его знаете. Рано или поздно он поднимет на Вас руку. И Вас жаль даже больше. Потому что, когда шрамы зарубцуются, Вы захотите еще. И еще. Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным. Западным женщинам без Бога в душе всегда хочется острых ощущений. Но они за это дорого платят. То, что случилось с Дизарой, мысленно вернуло меня к событиям полугодовой давности. И к словам заведующего четырнадцатой Психиатрической Больницы Алана Стэнфилда. — …Как думаешь, что с тобой станет после физического контакта с мертвецом? С ядом, который источает его мертвое тело, его мертвая плоть? Ты сгниешь. Ты уже начинаешь разлагаться, ему и убивать тебя не нужно. Маленькая глупая идиотка!.. — Он говорил что-то еще. Что?.. Я напрягала память, пытаясь заставить всплыть в воспоминаниях важный фрагмент, за который зацепилось мое подсознание, вернув меня во времени с декабря к маю… Вот оно. Нашла… — …Самый могущественный и ужасающий зверь, которого мы держим здесь уже практически сорок лет, вырвался на свободу. Он уже совершал подобное дважды. Три года и почти что семнадцать лет назад. Он бежал, его гнали, но все-таки поймали и вернули сюда… Три года назад он бежал. По всей видимости, запутывая следы, сначала он прятался в Фесе, в Марокко, а потом, даже не Дизары ради, просто вернулся домой. Чудесным совпадением оказалась ее остановка в Соверене, и он снова смог ее посещать. Девушка не врала. На мучительную гибель ее обрек мой супруг. И почему-то это отличалось от массовой резни в церкви. В смысле… Да. Мы с ним убили двадцать шесть человек. Но умерли они практически моментально, ничего не почувствовав. А эта девушка гнила три года. Я бы так ни с кем никогда не поступила… Просто не смогла бы. — Я могу помочь Вам окончить мучения. Вы хотите этого? — Теперь я предлагала ей другой вариант избавления от мук. Смерть. — Я бы хотела сначала попрощаться. С Совереном. С короткими минутами счастья, за которые сейчас плачу жизнью. Каждый миллиметр замка напоминает мне о моем Владиславе. Не о том чудовище, что обрекло меня на смерть, но о том мужчине, который подарил мне страсть, любовь, приключение, надежду. И веру в светлое будущее. Можете передать ему, что я не злюсь. Я отпустила злобу, чтобы уйти в мире. Я без слов протянула ей бумаги на поместье и замок 'Соверен' вместе с купчей и договором. — Сколько золотых я Вам должна, госпожа Лора-ханум? Я положила руку на руку девушки поверх хиджаба. Открытых участков ее тела, не смотря на то, что я — вампир, и никакие штаммы мне не страшны, я все равно сторонилась. — Мое почтение, Дизара. Соверен достается Вам бесплатно. — Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Аллах… Не оглядываясь в мою сторону, Дизара вышла. Дверь закрылась за ее спиной, оставив меня совсем одинокой, наедине с тревожными и подавляющими меня мыслями. *** В нашем мире, как оказалось позже, совершенно другое летоисчисление. Временные рамки миров, где я родилась и где жила, имели немалое расхождение. И если там, где-нибудь в Хартфорде, проходил год, здесь, в Трансильвании, он равнялся десяти годам. А месяц и несколько дней, проведенные здесь, составляли год по нашему календарю. Таким образом, с тех пор, как граф Владислав Дракула привез меня к себе и сделал своей женой, в реальном, моем мире, прошло лишь семь с половиной месяцев, что по нашему календарю составляло примерно восемь лет. Сутки здесь шли за неделю, а в неделе нашего мира оказалось не семь, а восемь календарных дней. Время шло и запутывало меня настолько, что я уже не знала, сколько миновало. Соверен был не единственным поместьем на нашей территории, подлежавшим продаже и имевшим спрос. Несколько раз в неделю мой замок навещали необычайно богатые люди и вампиры с разных краев нашего мира. Я организовала рабочее время. Теперь мой прием длился с одиннадцати до трех часов дня. После я отдыхала. Солнце последние дни было абсолютно нещадным, поэтому путь на улицу был мне заказан под страхом получения глубоких ожогов или и вовсе превращения в кучку королевского пепла. Раз в неделю, по ночам мы с Селеной наведывались в деревню ради охоты. Я настолько привыкла к пакетированной крови и погрузилась в апатию, что даже ради теплой человеческой крови не желала выходить из дома. Днем же, в часы до и после приема, я примеряла платья, которые невесть где заказывал Роберт специально для меня, приглашала массажистов в замок и посещала массаж. И, пожалуй, на этом все. Больше я ничем не занималась. Было одно новое и странное увлечение… Я так неистово скучала по нему, что зажимала им подаренный кулон на Рождество в ладони до крови. Разумеется, я быстро регенерировала, но эта боль и капли крови на ладони доказывали, что я не сошла с ума, и что он был в моей жизни, хоть и исчез, как и эти капли спустя мгновение. Сара Уилсон была права, рассказав священнослужителю о том, что мне нравилось в этих снах и видениях быть с ним. Да, в человеческом бытие, мне нравилось и хотелось быть рядом. То, что творилось со мной после обращения, невозможно было описать словами. Связь с создателем, темная, мрачная, ощущавшаяся, как петля на шее, как камень, тянула вниз. И если бы я на секунду подумала, что сейчас его нет, потому что и раньше не было, что он — плод моего больного воображения, я бы затянула на шее уже не метафорическую петлю… Хотя, в моем случае, подошел бы лишь кол в сердце или вырвать сердце… Миновал месяц с тех пор, как мой муж обещал через две недели вернуться… И теперь я понимала, почему в свое время он просил меня принять себя и войти в пещеру горного короля Грига с ним. Там, в психиатрической больнице, мы переживали лишь начало музыки, осторожный и тихий марш, готового подкрасться в любой момент безумия. Сейчас, вдавливая до крови кулон в ладони, я была на середине. Где сумасшествие уже ступает к тебе уверенной поступью, не прячась и не скрываясь, с гордо поднятой головой. Всего этого бы не случилось, если бы он не уехал… Любимый… Единственный… Создатель… Я с остервенением вдавила крыло летучей мыши из бронзы в ладонь. Еще и еще, пока кровь не начала стекать по руке на пол… Перестав издеваться над ладонью, я вышла на балкон на шестнадцатом этаже и перегнулась через перила, глядя вниз, на поляну, лес, пещеру и хребет Карпатских гор. Он обещал вернуться… А вдруг его уже нет в живых?.. Давая слово, Владислав никогда его не нарушал, а сейчас прошло в два раза больше времени, чем он обещал. Я не могла ни дышать, ни жить дальше. Время встало, и вялая апатия все краски постепенно превратила в серый. И это еще было более менее сносно. Когда приходила меланхолия — маленький дикий волчонок, сжиравший сердце, сменяя апатию, мир из серого вовсе становился черным. И тогда я прибегла к сознательному эскапизму, чтобы смочь продолжать хоть как-то жить. Я бежала и днем, и ночью к кровати, погрузиться в сон, чтобы на несколько часов прийти к нему и быть счастливой. Кроме снов и видений мне ничего не осталось. С его нематериально-призрачной привиденческой формой я вскоре начала разговаривать… В этой пустоши серых будней, куда бы я ни посмотрела, я видела только, что его нет рядом. Стоило ли вообще открывать глаза, чтобы увидеть это?.. А за балконным парапетом смеркалось, и ночь вступала в свои права, источая аромат диких роз. В зарослях терновника сладко пел соловей. Весь вечер и следующая за ним ночь были полны щемящей своей сладостью боли. Черные оттенки ночи ложились поверх синих, вечерних. Память начинала стирать черты его лица. Постепенно. Одну за другой. Потому что память хотела, чтобы ее обладательница выжила и осталась в рассудке. А я - нет. Уже нет. Я бы предпочла агонию каждой минуты, удерживая в памяти каждую его черту, лишь бы никогда не забывать того, что было. Я лучше прошла бы через ад сотню раз, чем позволила себе забыть о нем. Вот и ночь постепенно умерла в лучах зари, а я с места не сошла. Я обернулась к призраку, стоявшему рядом, и с улыбкой опустила голову ему на плечо. Он тоже улыбнулся. Только как-то грустно. Черные глаза так и остались безжизненными. — Мне холодно, Владислав, обними меня. — Ты же знаешь, что не могу. — Ответил печальный призрак. — Любовь моя, я — лишь игра воображения. Меня здесь нет. — Не говори так… Просто посмотри на небо. Все здесь, и всё. И ты, и я, и луна, и звезды… Призрак медленно растворился в утренней дымке. Я отвернулась от взошедшего солнца, пряча лицо в тень и задумалась о вести, которую принес вчера Роберт. Соверен снова подлежит продаже. Принцесса Дизара скончалась двадцать третьего января, и ее похоронили оставшиеся родственники в закрытом гробу в Соверене, как она и хотела. Закончились три года мучений и гниения заживо. Три чертовых года. Как она это выносила и продолжала жить, испытывая такие боли, я даже представить себе не могла. Оставался лишь один вопрос, злобный даже для меня самой. Как я могла вообще скучать по изгнившему до кончиков человечности, изувеченному и искалеченному душой моральному уроду?.. При этом я не оправдывала себя. Я жаждала власти, я любила видеть страх в глазах жертвы, он подпитывал меня, и я забирала жизнь. Но обречь кого-то гнить три года… Все мои жертвы умирали моментально… Растянутая во времени смерть — это форма жестокой и изощренной средневековой экзекуции. Да, у королевы Лоры Дракула был более скверный характер, нежели у студентки-выпускницы института Кулинарии, Лоры Уилсон. Я очень быстро научилась быть абсолютным монархом. В самом его кошмарном виде. Порой, я неуважительно относилась к слугам, порой задерживала оплату труда, позволяла себе капризы и истерики в присутствии дворецкого и заламывала неестественно большие суммы, занимаясь сделками. Но разве это то же самое, что заставить кого-то гнить три года, забрав у него все?.. Еще не столкнувшись с предательством, я все равно чувствовала, что моногамией и верностью мой муж страдать не намерен. Прошло пятьсот лет, и у него, наверняка, были тысячи и миллионы женщин, при том, что я досталась ему девочкой, не успев ни с кем даже повстречаться. Он был Дьяволом в состоянии искуса каждой ночью, это подтверждало опытность в искусстве любви, но только сейчас, на примере Дизары, я задумалась о том, что это значит. Каждая его девушка, каждая случайная связь, если она не была вампиром, умерла после многолетних мук. Я с шумом выдохнула. Принять это было тяжело и практически невозможно. За пятьсот с лишним лет этот мужчина выучил все языки, включая мертвые наречия, увлекался лошадьми и верховой ездой. В человеческом, моем мире, получил научную степень по психологии, педагогике, астрономии, физике, медицине. А еще будучи человеком, он прошел столько войн. Он был лучшим из лучших воином, полководцем и лидером, за которым шли тысячи тысяч. В свободное время он играл на фортепьяно и писал музыку и стихи. Черт возьми, он мог, что угодно. Даже достать мне с неба Луну, если бы я попросила. Но была и оборотная сторона у ума, расширявшего границы, у ума, которому было подвластно любое знание в этом мире. Он сажал турков на кол при жизни и пил их кровь, а после смерти вряд ли его шутки ради прозвали сыном Сатаны. В новой, открывшейся мне правде он доказал свой статус адского отродья. А еще особенную радость ему доставляли пытки женщин и маленьких детей. Видимо, чем острее ум, тем темнее оборотная сторона. Жажду крови он подавлял огромным количеством алкоголя, а, может, и наркотических веществ. Добавлять к этому, как он относился ко мне в постели, по-моему, вообще было излишне. И хоть мне и нравилась его грубость, и в этом была своя фишка, но после двенадцати, двадцати четырех, а когда и сорока восьми часов ее проявления в беспрерывных соитиях я уже не чувствовала ног и тела, и себя. Только смертельную усталость. Он выжимал все мои соки и одинаково убивал меня, как присутствием, так и отсутствием. И он получал редкостное удовольствие, наблюдая за тенью боли в моих глазах, оставляя рваные раны на всем моем теле, которые затягивались медленно, даже при ускоренной вампирской регенерации. Иногда кровь сочилась и сквозь одежду. Злобный гений, впервые изнасиловавший меня в двенадцать. Маленькую девочку… Черт меня побери. Разум кричал во все горло бежать от него, что есть силы, а тело предательницы здравого смысла горело адским кровавым пламенем от одной мысли о его лице и теле. И в битве между телом и разумом еще и сердце встревало, умоляя не уходить еще немного, чтобы хотя бы последний раз увидеть его улыбку… Мои размышления прервал внезапный звук растворившихся на первом этаже дверей. Странно, я сегодня не ожидала посетителей. До обоняния донесся запах, тот самый запах слияния Солнца и Луны. Вампирская кровь. Что-то было неладно. В довершение ко всему остальному, его кулон в моей руке внезапно стал аномально горячим и обжег мне ладонь. Владислав… Я вылетела из комнаты на лестничный пролет и рванула вниз. Через пятнадцать секунд я уже стояла в коридоре первого этажа напротив открытых дверей… Да, граф Владислав Дракула, действительно, вернулся домой. Он стоял, оперевшись на стену, а его правая рука переломанной плетью повисла вдоль тела. Из глубоких рваных ран на шее и груди, видневшихся сквозь располосованную в лоскуты черную рубашку, сочилась кровь. Его лицо, бледнее обычного, в кровоточивших шрамах на щеках, исполнилось боли. Волосы, в беспорядке прилипшие к лицу, тоже были вымазаны кровью. — Лора. Любовь моя… — Он протянул в мою сторону здоровую руку. — Помоги мне. Это были его последние слова перед тем, как он, как подкошенный, чуть не рухнул на пол. В мгновение ока я оказалась рядом, обхватив рукой израненную грудь. Он лишился сознания. — Я держу. Я держу тебя. Оставайся со мной. Пожалуйста… Паника была готова захватить меня в свои железные тиски, но позволить ей это сделать, было бы роскошью в такой момент и бесполезной тратой времени. — Соберись. — Размеренно ровно сказало подсознание. — Вдох и глубокий выдох. Неси его наверх. Я трансформировалась в бестию, и взмыла вверх, к шестнадцатому этажу, неся раненую жертву на спине. Что делать дальше, я пока не имела ни малейшего представления…