Трансильвания: Воцарение Ночи

ГЛАВА 11 — РАСПАД Если избранный путь ведет к распаду всего, что было построено, необходимо серьезно задуматься, стоит ли избирать его изначально?.. Шло время. По прошествии еще полутора месяцев мои дети овладели всеми вампирскими премудростями, в чем даже порой превосходили своих родителей. Теперь каждый из них свободно и беспрепятственно мог со скоростью ветра переходить из вампирской фазы в человеческую и обратно. Внешне, на данный момент, это были юноши и девушки пятнадцати-шестнадцати лет на вид. И, с недавнего времени, их укусы, как и укусы любой взрослой особи, стали ядовитыми и способными обратить человека в вампира, поэтому несколько дней назад мы с Селеной зачитывали всей моей армии подростков кодекс старейшин. Естественно, без ложки дегтя в деле не обошлось. Еще будучи совсем маленькими, когда внешний вид их соответствовал возрасту в пять лет, однажды с охоты вернулись домой все, кроме нашей любимой малышки регины. Я не хотела верить, что ее убили охотники. Я организовала поиски по всем мирам, но вот миновал уже месяц, и ничего не было слышно. Сказать, что я переживала и не спала ночами — ничего не сказать. Ее отец тоже был мрачнее тучи, переходя от сносного состояния неудовлетворения всем и вся вокруг к неконтролируемым приступам агрессии, когда летела посуда, ломалась мебель, а слуги, попадая под горячую руку… Короче говоря, приходилось им несладко. Соли на рану добавляло еще и то, что подходя к завершению переходного бунтарского возраста, наших детей посетило неконтролируемое желание жить своей жизнью и самим выбирать свой путь, и они разбрелись, кто куда. Куда глаза глядят. Из всех семисот двух с нами дома осталось всего двадцать шесть. Некоторые, наиболее амбициозные, с разрешения Хранителей Баланса Измерений, переселились в другие миры, где популяция вампиров была не столь велика и, разумеется, не столь заметна. Мы были научены горьким опытом, поэтому не препятствовали желаниям своих детей. Пропавшая регина была не единственной потерей в нашей жизни. В биологическом возрасте восьми лет одним из охотников был убит наш сын, маленький Питереску. Я называла его на англоязычный манер — Питером или Питом. Каждый день из последующих серых будней после утери сына я относила цветы к каменной статуе маленького ангела с кудряшками и печальными глазами. Статуя была слеплена по образу и подобию Питереску, который никому не желал зла, любил потренькивать на отцовском фортепьяно и играть со мной в прятки. Да, их было семьсот два. Но с каждым было что-то особенное, свое, чего не было ни с кем другим. Я помнила каждое дитя по имени, на внешний вид и по любимому занятию. Потерять даже одного было невыносимой утратой. Теперь никто не трогал клавиш пианино, и никого мне не приходилось искать часами в темных коридорах замка. Все это, как и часть меня, умерло с Питереску. Других детей занимало иное. Регина, например, любила подолгу мечтать, сидя у окна. Кроме этого, природа допустила странный инцидент, поэкспериментировав с первенцем и рожденным ребенком вслед за ней. Скрещивание хромосом сделало еще удивительнее и без того удивительный факт. В нашем выводке родилась пара близнецов. Но Вы ошибетесь, если подумаете, что идентичное сходство у них было друг с другом. Нет. Они были нашими близнецами. С минимальными фенотипическими изменениями. Мальчик и девочка были просто неразлучны и не расставались ни на миг. Они даже изобрели свой собственный язык для общения, чтобы никто не мог их понять кроме их самих. Наблюдая за их играми, мы с мужем не могли невольно не вспоминать свое детство. Разумеется, между моим и его детством пролегло пять веков, но от этого не становилось менее странно. Маленькие копии Лоры и Владислава целыми днями носились, цепляясь за ноги Роберта и прочей прислуги, ставили ловушки для той же самой прислуги, чем доводили горничных и самого дворецкого до состояния, близкого к истерике. Короче говоря, парочка была еще та. Но журить и ругать королевских детей никто не смел, поэтому юные Анна и Влад Дракула чувствовали себя абсолютно безнаказанно, продолжая систематически доводить всех, кроме родителей. Нас они побаивались, и, особенно, отца. После потери регины, которая даже не получила имени, и Питереску, граф стал мрачнее ночи. Таким подавленным, с все чаще случавшимися вспышками агрессии, я его еще не видела никогда. До случившейся трагедии с двумя нашими отпрысками, он был истинным отцом своим детям, носил их на руках и катал на спине, баловал сладостями и кровью… Но боль утраты изломала все счастливое в нем. Он переживал глубоко и безысходно, а я по ночам молила высшие силы позволить мне забрать его боль и переживать ее за двоих. И пусть наградой мне бы стало окончательное схождение с ума, я пережила бы это с радостью, если бы мой муж никогда больше не переживал скорбь и душевные муки. Поэтому, в какой-то мере, я понимала Анну и Влада. Находиться рядом с Владиславом, когда он в ярости, психологически угнетало даже меня. Что уж говорить о детях, чей удел пока — вечная радость и шалости. Таким образом наши копии, обменявшиеся цветом глаз, (Анна унаследовала черные — отцовские, Влад же, напротив, мои — изумрудные), держались от нас подальше, и, полагаю, в душе были невероятно рады этому факту. Когда они пришли к возрасту без пяти минут шестнадцати лет, естественно, доставать всех вокруг детскими шалостями, вроде подножек, напрыгиваний из-за угла и укусов в ноги, им расхотелось. Теперь они морально издевались, затевая словесные пикировки, продвигая свои таланты в черном юморе и подтрунивая даже над приезжавшими к нам по государственным делам принцами и принцессами, баронами и баронессами, герцогами и герцогинями, графами и графинями. Остановить эти повзрослевшие копии нас было невозможно. Как оказалось позже, и это проявилось после достижения ими биологического возраста в четырнадцать лет, обменялись наши с мужем двойники не только цветом глаз, а и характерами. Анна была мрачной и даже в какой-то мере злобной заводилой. Влад же, более мягкосердечный и добродушный, становился невольной жертвой игры в 'А тебе слабо?', и охотно подчинялся доминировавшей сестре, помогая ей строить козни всем, кто попадал ей в поле зрения и чем-то имел горе не угодить. А не угодить, впоследствии несчастный, мог даже незаправленной в брюки рубашкой. Анна унаследовала и самые мне самой омерзительные в себе черты. Надолго уединяясь с братом в комнате, она выходила в синяках и кровоподтеках, с разбитым в кровь носом и лиловыми следами от асфиксии на шее. Пока я не уделяла этому должного внимания. Регенерация быстро залечивала ее раны, и я хотела верить, что она — не я, что перебесится и заживет дальше. На поверку, это оказалась абсолютно напрасная надежда. Анна, будучи нашим первенцем, а у проклятых существ первенца всегда преследует зловещая карма, потому что он, как ни один последующий ребенок, впитывает в себя все особенное, что есть в отце и матери, комбинируя полученное и лепя из этого себя, (а уж особенного у нас с Владиславом было на десять томов по психиатрии), с детства была надтреснута и морально изувечена. С моим желанием покоряться выбранному мужчине, ей достался ужасный характер этого мужчины, ставшего ее отцом. И она никак не могла определиться, чего в ней больше — подчинителя или подчиняемого. Она заставляла брата, не склонного к жестокости, избивать ее, а если он, из-за мягкости характера отказывался, тогда уже она его молотила железными предметами до крови. Хуже всего было то, что я знала, почему она выбрала брата объектом доминирования над ней. Изувеченная клеточная память ее матери, жившая в ней яростной жизнью, забрав неизмеримо большую часть меня, чтобы передать ей, толкала ее к единственному мужчине, который был внешне идентичен тому, кто ввел ее мать в состояние зависимости и подчинения. Но однажды она поняла, что ее брат — не совсем то, чего она желает. Его характер раздражал ее и доводил до белого каления, и в один прекрасный день она напоролась на то, за что боролась. На излюбленную внешность, но характер злобный, импульсивный и несдержанный, как и у нее самой. Не знаю, как и когда я успела проморгать это, но вернусь к данной теме позднее. Помимо всех прочих неприятностей еще одно горе вошло в мой дом, но касалось оно только меня. Андреа погибла… Об этом мне сообщил Деран, которого я увидела во время прогулки лежавшим у входа в пещеру, совершенно безжизненным, словно мертвым. Андреа была единственной ниточкой связи между мной и умевшим разговаривать волком, поэтому, когда ее не стало, не стало и малейшего представления о том, как мне поддержать его. Мне самой требовалась поддержка, но в замке, где Владислав чуть не умер по ее вине, все только с облегчением вздохнули. Маленькое злобное волчье отродье сдохло. В таком ключе говорил даже Роберт, наш всегда толерантный седовласый дворецкий. Того, что это была моя единственная подруга, не замечал никто, поэтому сквозь тернии своей боли об утрате подруги пробиралась я одна, без чьей-либо помощи. Через пару дней, когда я уже совсем отчаялась и абсолютно потеряла надежду, вошедший ко мне в комнату Роберт принес сложенный пополам видавший виды потрепанный конверт. Когда дворецкий вышел, и я осталась одна, я с нетерпением вскрыла письмо и вытащила записку, написанную наскоро и небрежно неровным почерком. Пробежавшись глазами по тексту, я прочла следующее: — Необходимо поговорить. Срочно. Жду тебя сегодня в половину восьмого вечера в саду за парком, где похоронена Бет. Объясню все при встрече. А. Я оказалась совершенно сбита с толку и не знала, чему верить. Деран не стал бы мне врать насчет подобных вещей, но сомнений в том, что записку прислала Андреа, тоже не оставалось. Только она знала историю бывшей королевы этого мира и место ее захоронения. Поэтому, чувствуя себя уверенно, будучи бессмертным и неуязвимым существом, в половину восьмого я явилась на обозначенное в письме место. Прислонившись спиной к белой деревянной беседке, овитой плющом и розами, в которой мы с графом дали начало жизни нашему потомству, стояла молодая симпатичная девушка лет семнадцати-восемнадцати на вид с длинными прямыми каштановыми волосами и карими глазами. Девушка не была мне знакома, она не была похожа ни на одного из моих знакомых, но все же что-то в ней смутно напоминало мне о ком-то, но вот о ком? Я не могла утверждать с точностью. Завидев меня издалека, юная красавица улыбнулась, заставив меня обомлеть. Это была улыбка Андреа. Улыбка маленькой девочки, которую я оплакивала, на лице взрослой девушки. — Здравствуй, мамочка. Как жизнь, что нового? — Девушка снова улыбнулась, но тень грусти мелькнула в ее глубоких карих глазах. — Ты же умерла… Мне Деран сказал, он сам видел. И, как? Ты взрослая… Что, черт возьми, здесь происходит?.. — У меня вдруг резко закончился словарный запас, и, проигнорировав ее вопросы, я задала десяток своих. — Слишком долго объяснять, и слишком мало времени у меня в запасе. Я не умерла. Меня убили. Но убийцы мало что знали. Я, как и ты, связана с этим миром. Моя душа не может упокоиться, и поэтому я воскресла в иной оболочке, в более взрослом теле. Только вот вопрос времени, когда мои убийцы снова найдут меня и попытаются убить. Или и того хуже… — Что может быть хуже смерти? Мы с Дераном места не находили. Мы оплакивали тебя… — Хуже смерти могут быть вещи, о которых тебе и правда лучше не знать. А насчет скорби, я пришла сюда как раз по поводу Дерана. Я не могу встретиться с ним напрямую. Он… Он не отпустит меня ни за что. А я должна бежать как можно дальше. Если они отыщут меня, они убьют нас обоих. Я не могу позволить любимому погибнуть. Уж кому, как не тебе это понимать. Скажи ему, что я жива, что я в порядке. Но пусть не смеет меня искать. Когда все уляжется, я вернусь к нему, и мы будем вместе. А пока нельзя. Но скажи ему, что я его… Ну, ты знаешь. Исполнишь мою просьбу? — Конечно, Андреа. Разумеется, я скажу. — Хорошо. Спасибо. И удачи тебе. Что бы ты обо мне ни думала порой, я знаю, что временами бываю невыносима, но ты мне дорога. И всегда будешь моей лучшей подругой. Иди сюда. — Волчица крепко обняла меня на прощание и развернулась в сторону парка. — Береги себя, Лора. — Ты не расскажешь, куда уходишь? И когда вернешься? Что за люди тебя преследуют? — Прости, Лора, я знаю, что тебе небезразлично, я знаю, что кроме Дерана, ты — единственная, кто меня оплакивал, но я не могу. Чем больше мои близкие и друзья знают, тем в большей опасности находятся. Просто знай, что теперь меня зовут Кира. Это все, что я могу рассказать. До лучших времен. Не надеясь на возвращение, говорю тебе 'прощай'. Прощай, живи счастливо и спокойно. Теперь твоему счастью ничего не грозит, потому что мне не до вас. — Бросила девушка через плечо и устремилась в сторону парка быстрым шагом. Сегодня дома мне делать было абсолютно нечего. Каждый из домашних был занят собственными делами, а кто и самоуничтожением. В замке было всем не до меня. Поэтому я приняла решение облегчить боль единственного друга, который оставался в шаговой доступности, и направилась к пещере, теперь уже официально принадлежавшей Дерану. Отыскала я его на его привычном месте — на раскладушке возле окна. Идентификационная система сканирования не работала, и все двери оказались открыты, позволив мне беспрепятственно войти внутрь. Постель Андреа была заправлена и, медленно и верно, покрывалась тонким слоем пыли. На раздавленного ужасными жизненными обстоятельствами волка было невозможно взглянуть без боли. Он лежал, положив лапу на заостренную морду, прикрывая ей глаза, а по черному сухому носу стекали маленькие капли слез. — Деран… — Я осторожно присела рядом с ним, не зная, как начать разговор. Волк даже не пошевелился, нервно тряхнув лапой и задев ей за ухо. Через пару мучительных минут молчания, он, наконец, произнес надтреснутым хриплым голосом. — Уйди. Оставь меня. Мне больно, пойми. Тебя никто не трогал, когда ты почти что потеряла близкого человека. Не трогай же и ты меня. — Я пришла сюда как раз поэтому. Я хочу вернуть тебе надежду, избавить от боли, потому что как бы там ни было, борьба видов и все прочее с этим связанное, но мы — все-таки друзья. Мне нужно кое-что тебе сказать. И это касается Андреа. — Ее уже ничто не касается и не коснется впредь. Я видел, как ее убивали. Это было ужасно. Я хотел напасть на этих наемников, но она мне не позволила. Андреа частично владела магией и закрыла невидимой стеной выход из пещеры. Я рвался, глядя, как ее убивают, но натыкался на незримую преграду. — В его голосе сквозила только боль и тоска. — Она спасла тебе жизнь, зная, что сама не может умереть. Если бы ты вступился, те люди просто убили бы тебя. Но… Андреа жива. Знаю, что в это трудно поверить, но я видела ее сегодня. Она просила передать, что любит тебя, но не может сейчас вернуться, пока сбивает со следа убийц-наемников. Она выглядит немного иначе, старше своих лет, и зовут ее теперь Кира, но это она. Это Андреа. — Мне многие говорили, что ты сумасшедшая и не зря. Ты либо из ума выжила окончательно, либо смеешься мне в глаза над моей болью. Что и говорить. Творения ночи всегда были лживы, омерзительны и издевались над хорошими людьми. Жизнь после смерти? Ты сама хоть слышишь, что говоришь? Андреа считала тебя своей подругой. Андреа, но не я. Пока она была жива, я просто был вынужден терпеть тебя. Вампира, который вырвал сердце моему отцу, разбил о стену голову его жене. Который обескровил мою маленькую сестренку и выбросил ее хрупкое тельце в овраг. И все это было сделано ради того, чтобы вернуть к жизни другую тварь ночи. Не знаю, что в тебе видела моя подруга. Я не считаю и никогда не считал, что ты лучше короля. Ты ему подстать. Два моральных урода, для которых гедонизм находится в центре стола, которые готовы получать чувственные наслаждения друг от друга путем принесения человеческих жертв в невероятном количестве. Моя любимая рассказала бы мне о том, что жива, сама, не посылая вестников, так что хватит издеваться надо мной, дешевая лгунья. Ты сейчас еще жива только потому что была дорога ей, в противном случае, я перегрыз бы тебе горло, пусть и ценой собственной жизни. Тяжелая когтистая лапа одарила мою щеку смачной пощечиной, оставляя на белой алебастровой коже три кровавых борозды от когтей. Разумеется, в зубах и когтях полукровок не содержалось яда оборотней, поэтому когда-то Андреа и сказала, что среди них двоих с Дераном бояться нужно только ее. Но шрамы… Шрамы теперь останутся надолго, потому что зубы и когти полуоборотней были не менее серебряными, нежели у чистокровных оборотней. Тремя шрамами больше, еще одним другом меньше. Больше Деран не проронил ни звука, а я, тихо всхлипывая от боли и зажимая рукой кровоточившую щеку, что оказалось тщетным занятием, ведь вскоре кровь уже сочилась сквозь пальцы, пулей вылетела из пещеры по направлению к дому, не оборачиваясь и не надеясь увидеть волчье жилище больше никогда в жизни… *** — Что это, черт тебя дери, такое? — Граф встретил меня у самого выхода из дверей замка, сверкая яростным взглядом, почувствовав кровь на расстоянии и увидев, во что превратилась моя щека. Он схватил меня за плечи и тряханул изо всех сил, сжав мой подбородок в правой руке и резко рванув мою голову налево. — След от когтей оборотня. Где ты умудрилась нарваться? Полагаю, если это сделала не твоя дохлая шавка-подружка, значит, определенно точно ее парень. Я убью его. — А ты — мастер дедукции. — Злобно прошипела я. — Ты видишь исключительно верхнюю часть айсберга и даже не пытаешься заглянуть под воду. Можешь судить сколько угодно его поведение, но держись, пожалуйста, в стороне от него. Ему больно. Сейчас ему только разборок не хватает. Я долго терпела праздники и ликования в честь моей мертвой подруги, а сейчас меня тошнит уже и от этого дерьма, и от этой напускной ярости из-за того, что меня тронули. Мне напомнить, что шрамы на моей спине до сих пор даже не побелели, не то, что не зажили? — Я — твой муж, я тобой обладаю и только мне решать, что с тобой будет. — Он резко вывернул мое запястье до хруста. — Спину никто не увидит, а лицо — визитная карточка королевы. Брыкайся, сколько тебе вздумается, но даже твое лицо — моя частная собственность. А я не позволю, чтобы портили мое безнаказанно. Ярость в его глазах рассыпалась снопами огненных искр, обжигая меня с головы до ног. Я схватила его за руку, придвинула рывком к себе и голосом, исполненным ледяного презрения, произнесла. — Тронешь Дерана, и это будет последняя капля. Никаких извинений, никаких вторых шансов и попыток переиграть, начать сначала. Все будет кончено. Окончательно и бесповоротно. Я прокляну тебя, всеми Богами клянусь и всем, что свято для меня — жизнью твоей. Он выдыхал мне в лицо тошный, черный и клубящийся запах безумия. Сандаловый аромат парфюма кружил голову, выжигал на моих легких огненные узоры, забивал все поры, лишая дыхания. — Моя маленькая, сладенькая девочка, с чего ты решила, что можешь указывать мне, что делать? Не обманывай себя. Получив мужа, ты не получила над ним контроль. Я люблю тебя, но не путай это понятие с мягкотелостью и несвойственным мне желанием прогибаться под весом женской воли. Я принимаю решение, что делать, а ты либо подчиняешься, и все у нас с тобой сахарно и прекрасно, либо противишься и вспоминаешь, каковы прикосновения моего серебряного хлыста. — Он с силой отшвырнул меня, и я, как сломанная кукла, подкошенно рухнула к его ногам. — Не забывай о своем месте, любовь моя. К вечеру волк будет мертв. Попробуешь предупредить его — у меня в голове уже есть, как минимум, шесть вариантов из того, что можно с тобой сделать после этого. Но, как знать? Может, что-то из этого тебе и понравится, о, моя патологически зависимая от меня, изнывающая от желания во мраке ночи мрачная сучка. Тайны твоего развратного сердца все, как на ладони. Что бы я ни сделал, ты будешь молить меня о любви, молить укротить томный жар твоего тела, который пронизывает каждую клеточку, каждый нервный отросток. Лора Уилсон, ты ничего в этой жизни не жаждешь кроме меня. Это ущербно и однобоко, но мне это нравится, поэтому я принимаю тебя и умоляющей, и жалкой, и распластанной. Но прекрати строить из себя эмансипированную женщину. Я ненавижу дешевый треп. Прекрати обманывать саму себя. У нас не демократия и не равноправие. Я — монарх. А ты… Ты — лишь моя вещь. Он резко развернулся на каблуках и вышел вон… Я поднялась с пола и развернулась в сторону лестницы. Облокотившись на перила, в длинном черном платье в пол с глубоким декольте и с забранными в высокий хвост волосами стояла, прожигая меня морозным взглядом, моя старшая шестнадцатилетняя дочь. Не прошло и трех месяцев, как мои дети стали мне ровесниками. Теперь мы с Анной были наравне, разве что ее телосложение отличалось большей худобой… Мой зловещий двойник. Предания гласят, что единственной целью жизни тени или доппельгангера является довести своего двойника до смерти и сломать ему жизнь. Смыслом своего бытия Анна как раз и сделала цель причинить мне максимальные страдания. Я попробовала пройти мимо нее, но она схватила меня за руку. — Куда-то торопишься, мама? Ну же, поговори со своей малюткой. Ты столько времени, начиная с самого моего рождения, проводила с отцом, забивая болт на меня и других моих братьев и сестер, что нам всем ужасно не хватает общения с тобой. Правда. — Отпусти мою руку, Анна. Я — не враг тебе. — Я посмотрела дочери в глаза, пытаясь вложить в этот взгляд все тепло и любовь, которые во мне были. Получалось, конечно, с трудом. Что-то не давало мне испытывать теплые чувства к ней, при всем том, что любила я всех своих детей одинаково. Той же любовью платили и они мне, но эта девушка… Она была исчадием ада. Она была женской версией своего отца с единственной лишь разницей: если он любил меня при всем его сумасшедшем и яростном темпераменте, она — ненавидела. Причин я не знала, но при всем этом инстинкты твердили во весь голос держаться от нее подальше. Девушка хрипло и грубо рассмеялась мне в глаза в ответ на предложение мира. — Разумеется, ты — мне не враг. Ты — моя конкурентка. Жаль, что я не могу убить тебя прямо сейчас. Но когда наберусь сил, я сделаю это, можешь не сомневаться. Рукой под ребра… — Анна сдавила рукой мою грудь в алом шелковом платье, продвинувшись ладонью по ней вниз, в область сердца. — Надавить и вырвать сердце. Она ударила меня кулаком в солнечное сплетение, и воздух точно выбили из моей груди. Я ловила его ртом, задыхаясь, схватив дочь за руку. Что-то привлекло мое внимание. На ее венах виднелись темные длинные полосы, которых я раньше не видела. Что-то мешало им заживать и регенерировать. — Ты опять заставляешь своего брата резать тебя, конченная ты психопатка! — Я с шумом вдохнула, яростно выворачивая ей запястье до хруста. — Отвали от Влада, прекрати портить моего невинного сына, иначе тебе мало не покажется. Я в ответ ударила ее под дых и, когда она упала на колени, а волосы перекинулись через ее плечо, я увидела свежие кровавые борозды на шее сзади. — Что? — Девушка расхохоталась мне в лицо, яростно окидывая меня пренебрежительным взглядом сверху вниз. — Я тебя умоляю, мамочка. Если бы тебе дали больше мозгов от рождения, ты бы, наверняка, поняла, почему раны на теле вампира не заживают. А еще ты бы поняла, что мой брат, маменькин сыночек, который боготворит тебя, жалкий и убогий слизняк. Я все детство верила, что он достойный. Что мы можем играть вместе. Но нет. У меня другой партнер для игр, мамочка. Ну же. Я понимаю, что рожденные людьми в наше время — безоговорочные идиоты. Но ты хотя бы попробуй включить свои мозги и пораскинуть ими, бедная, бедная овечка. Давай сыграем с тобой в ассоциативную игру 'Волки и овцы'. Мужчинам-хищникам нравятся невинные слабенькие овечки, им нравится играть с ними, сдирать с них шкурку иногда. Но знаешь что? Женятся-то они на волчицах, им подобных. А теперь пойми, ты — трепетная жалкая овца, а волчица — я. Девушка снова психотически рассмеялась. — Нет. Закрой свою пасть. Ты не посмеешь сказать этого вслух. Владислав выше этого. Даже не смей клеветать на отца. — Я отвернулась от нее, нервно сжав руку в руке. Я не могла ее слышать. Это было выше моего понимания, выше всего, во что я верила. — Я могу ничего не говорить, но раны на моих венах и на шее от серебряного хлыста из подвала. Ты и сама об этом знаешь. В нашем доме нет больше ничего, чем можно было бы оставить незаживающие шрамы. — Нет! — Вскрикнула я, развернувшись к ней, вырвав из стены канделябр и швырнув его в девушку. — Заткнись! Заткнись! Ты сама себя покалечила и сейчас нагло лжешь. Ты хочешь сгноить меня. Ты хочешь, чтобы в этом доме никто не был счастлив. Отбросив от себя подсвечник и отерев кровь с губы, Анна холодно процедила сквозь зубы, снова начиная демонически смеяться на последней фразе. — Конечно, конечно. Да, мамочка, я сама себя покалечила. А еще я сама себя девственности лишила. Вот такие дела. — Ты не доживешь до того момента, пока решишься убить меня. — В мгновение ока я оказалась рядом с девушкой, и, схватив ее за горло, начала душить. — Я первая убью тебя, неблагодарная дрянь, за клевету в адрес отца. Мы тебе дали жизнь! Смей это уважать! Один удар каблуком в колено лишил меня равновесия. Нависнув надо мной, моя дочь состроила страдальческую мину, а затем рассмеялась. — Я принимала душ. Он зашел. Думал, это ты. Честно говоря, когда он понял, что не ты, кажется, даже облегчение испытал. Твой моральный компас давит на него с невыносимой силой. Он не может держать себя в руках, и ему хочется выпустить зверя погулять. А с тобой, в силу любви к тебе, он не может этого позволить. Зато я — незаменимая его отдушина. Я люблю жесткость. Я не рыдаю и не размазываю сопли по щекам после каждого удара или горячего секса. Я не заставляю его чувствовать себя виноватым за то, какой он на самом деле. А в истинном обличии он прекрасен. Он — Демон Ночи, и этим он прав. Не знаю, за какие заслуги ты получила такого мужчину, но я раздавлю тебе позвоночник, чтобы он был моим. Я разрушу и твой брак, и твою жизнь, мамулечка, но отец будет моим. Быть может, во мне по отношению к нему и играет какое-то унаследованное от тебя чувство, но мне плевать. Я всегда добивалась, чего желаю и впредь буду. А желать-то мне уже нечего. Видела бы ты, как он предан и благодарен, когда не нужно сдерживаться, бояться причинить боль. Видела бы ты, как он счастлив, когда я сама прошу бить меня. Он нашел, наконец, достойную. Смирись или умри. Последние слова Анна произнесла, стоя каблуком на моем позвоночнике. Ударив меня ногой в спину для пущего эффекта, она развернулась на каблуках и направилась по лестнице вверх. Я глубоко выдохнула и, сомкнув веки, закрыла лицо руками, из последних сил держась, чтобы не разрыдаться. В совершенно отупевшее от горя и безысходности сознание не шла ни одна умная мысль о том, что делать дальше и как жить в этом искареженном безумием доме и мире, в целом. Через пару дней я получила письмо от Киры с известием о том, что Деран мертв. Пока она не подозревала о том, кто виновен в случившемся. Ей было попросту не до этого. Боль снедала ее. Зато знала я. Знала и чувствовала свою вину, ущербность и никчемность. Я полюбила чудовище, убивавшее хороших людей, не гнушавшееся состоять в мерзостной связи со своей дочерью, не гнушавшееся даже пытать собственного ребенка, и, благодаря этой любви, наступила и на свою мораль, и на все, во что верила ранее. Так больше не должно продолжаться. Так больше не могло продолжаться… Нагрянули тяжелые времена для меня. Времена поставить окончательную и бесповоротную точку на болезни, чье имя Его Величество, Граф Владислав Дракула… *** А через неделю я собралась с силами и мыслями и потребовала развод. Я заранее знала, что отрываю пласт себя, без которого даже дышать не смогу, но это было необходимо сделать. Всем, кто остался дома, было нечего терять, а у меня еще был крохотный шанс сохранить рассудок, потому что, не смотря на все мои ужасные поступки, которые я совершила из-за любви или по причине зашкаливших после обращения эмоций, я никогда не изменяла любимому человеку в нашей же собственной постели, я никогда не избивала любимого человека до шрамов, которые будут заживать несколько лет из-за того, что хлыст был серебряным, я никогда не глумилась над смертью близких моим любимым людей и никогда не убивала ни одного друга любимого человека. И уж подавно, чего я не делала — своими действиями я не доводила людей до гниения и саморазложения сроком в три года, я не прекращала поиски регины, которая, возможно, еще была жива. А самое главное — я не спала с собственным ребенком, при этом нанося ему увечья. Владислав был неисправимым злом. И я знала, на что иду, соглашаясь связать с ним жизнь. Я знала, что будет непросто, но ради любви была готова понять и принять многое. Только вот инцест стал последней каплей… Возможно, я ему тоже опостылела не менее, чем он мне, потому что брак был расторгнут в одну подпись на бумаге за пять минут. Я уходила в никуда налегке, не взяв с собой абсолютно ничего. Сгущались сумерки. Воздух пах грозой. Небо пронзил разряд молнии, и, постепенно, оно начало затягиваться черным покрывалом. На душе было не менее беспросветно. Мрак снаружи, мрак внутри. А внутри его лежало столько, что, если его вытащить, им можно было обернуть весь земной шар. Замок как-то съежился и начал казаться меньше в размерах, чем был в тот день, когда я только прилетела сюда. И ничего странного в этом даже не было. Просто внезапно он перестал быть домом, и в нем не осталось для меня больше места. На пороге в дверях молчаливо стояли отец и дочь, взявшись за руки. Он не стыдился своих поступков. Король провозглашал инцест в открытую. Одна из моих дочерей, которая осталась в замке, самая младшая из выводка, Каролина, попыталась выбежать за мной и попросить остаться. Девочка плакала. А у меня разрывалось сердце от боли, но я не оборачивалась. Каролина была полным и безоговорочным антиподом Анны. Светловолосый ангел во плоти. Ворониха, дочь своего отца, крепко стиснула плечи Каролины, не позволяя ей убежать за мной. — Пусть идет, Кар. Туда ей и дорога. Она никогда бы не стала хорошей матерью. — Анна плюнула мне вслед. Я обернулась назад, окинув последним взглядом замок. На одно мгновение я задержалась взглядом на его лице. Даже после всего, что он натворил, его лицо все также действовало на меня. Опьяняюще, наркотически. Я нервно сглотнула. Нельзя было позволить зависимости и дальше рушить все в моей жизни. С глаз долой, из сердца вон. Я много раз говорила эту фразу, но только сейчас применила ее на деле. В последний раз я мысленно потянулась к его сознанию, вкладывая все свои чувства в слова. — Я любила тебя. Безрассудно, больше жизни, ты был моей Вселенной и Богом. У нас могла быть идеальная жизнь. Мы были богаты, имели власть, красоту и вечность впереди. Все миры были у наших ног. Но ты все разрушил. Сейчас я чувствую только скорбь и боль, а я, как мне кажется, заслуживаю большего. Прощай, Владислав. Прощай… Сухой и надломленный голос произнес лишь одно слово в тот момент, когда я, может быть, все еще хотела простить и все эти грехи, лишь бы услышать раскаяние, лишь бы услышать, что он любит и готов на все, чтобы быть со мной. Да, я была неисправимой дурой. Я хотела забыть все чудовищное, что он сделал, лишь бы знать, что ко мне он относится иначе… Но все, что он произнес, после чего весь мир сжался до единственного слова, было: — Прощай. Прибавив шаг в никуда, покидая единственное место, ставшее мне домом, я больше не обернулась ни разу… Сказка снаружи, кошмар внутри. Это было самое верное определение нашим до мозга костей истлевшим отношениям, которые только и умели, что вызывать интоксикацию всего организма… Моего организма. Гроза осветила черный небосвод, и дождь хлынул, как из ведра. *** Новый старт и новая жизнь. Как Вы полагаете, с чего подобное начинается? Все верно. Я ушла в Васерию и нашла себе крестьянского тридцатилетнего мужа. Этот мужчина знал обо мне, кажется, все, что только смертный может знать о бессмертном. Он влюбился в меня с первого взгляда, прогуливаясь возле леса рядом с пещерой Андреа и Дерана, когда я прибыла в Трансильванию, спустившись со спины монстра, в прекрасном голубом платье. Даже Джордж Ласлоу, мужчина с человеческой памятью, помнил во что я была одета в день прибытия столько лет назад. Мою же память с каждым часом все больше разъедала боль, выжигавшая в груди огромную черную дыру, которую даже частично не заполняло новое замужество. Разумеется, родственники новоиспеченного мужа и не догадывались о сути моей природы по той простой причине, что не знали королеву в лицо. Поэтому я заплетала волосы в косу, носила просторные холщовые крестьянские платья, днем работала в огороде, а по вечерам — в розарии, и не давала ни единого повода усомниться в том, что я — человек. Джордж, в силу своей любви ко мне, то носил мне козью кровь, то поил своей собственной, чтобы я не оголодала настолько, что явила бы при пожилых людях багровые глаза с вертикальными зрачками или клыки, а родителей Ласлоу на старость лет инфаркт не согнул от того, что сын женился на вампирше. Джордж являл собой идеал любой девушки. Он был добрым и отзывчивым парнем, немного полноватым, что абсолютно не портило его, потому что он был невероятно широк в плечах, а телосложением напоминал русского богатыря. На его широком и добродушном лице были глубоко посажены маленькие, но выразительные голубые глаза, а голову его украшала вьющаяся золотая шевелюра. Веснушки на его лице скорее придавали парню озорной красоты, чем портили. В общем и целом, как я и хотела. Ничего общего с Вороном. Никаких напоминаний о короле. Ни-че-го. Свадьба была не слишком громкой. Просто погуляли всем селом с песнями, плясками, водкой и игрой в карты до рассвета. Поцелуй после клятв верности был воистину вымученным. Как Джордж ни пытался нежно коснуться моих губ своими, баррикады стояли настолько прочно, что я даже челюстей не разомкнула. Что уж говорить о соприкосновении языков. Чтобы хоть один мужчина смог поцеловать меня и углубить поцелуй, в мире должна была бы случиться атомная война. Я и не поняла, в какой момент жизни так сломалась, что для меня стала невозможной не только фактическая измена сексом, а и даже измена прикосновением. Тем прикосновением, от которого можешь получить чувственное наслаждение. Гулять с Джорджем по деревне за ручку мне ничто не мешало, но сразу после свадьбы я сказала ему, что если он попробует прикоснуться ко мне в сексуальном отношении, он сгниет через три года. Все еще горевшая по бывшему, я лицемерила как могла. Еще тогда, когда Владислав рассказал, что мой организм обладает сильнейшим иммунитетом против трупных ядов и бактерий, и именно поэтому я не сгнила, как Дизара, он намекнул, что мое тело само по себе является еще и антидотом против подобного заражения. Слишком поздно я узнала, что могла бы спасти жизнь Дизаре, если бы вколола ей свою кровь. Факт того, что сама я — противоядие от гниения после физической близости с вампиром, делал меня самым чистым вампиром в мире. Мой организм мог даже вылечить от болезней человека, но что я могла поделать? Я могла притвориться, что начинаю новую жизнь с новым человеком, но не могла притвориться, что люблю его настолько, чтобы желать. Желание, влечение, томление… Все это привязалось к единственному во всех мирах, и, чем сильнее я его желала, тем меньше обращала внимание на привлекательность других мужчин. Потому что, в конце концов, когда один мужчина медленно и верно становится всем в жизни, остальные обесцениваются до статуса ничтожных пустышек. В результате, я перестала всех представителей сильного пола и вовсе за мужчин считать. Они были просто какими-то нелепыми амебными существами, посланными, чтобы разредить популяцию женщин, как разрежают морковку от лука. И, может быть, он вышел из моей судьбы и перестал ей быть, но это ничего не меняло, потому что глаза, тело, мозг, душу и сердце не обмануть. Они желали того, на чем сейчас стояло табу. И им было плевать, что я устроила это табу. Мои чувства восставали поперек меня все два с половиной месяца, что я жила вместе с Джорджем. Тем временем, мир не мог продолжать существовать без королевы. Владислав вскоре женился, и, самое главное во всем этом, для меня было, что его женой стала не Анна. А на личность новой королевы, если это была не моя дочь, мне было ровным счетом плевать. Мой супруг же был так добр и нежен со мной, что я не понимала, откуда столько любви в сердце человека может взяться по отношению к монстру, крадущемуся в ночи. Джордж с любовью укрывал меня от солнечного света. Он перестал носить крест на шее, чтобы я случайно не обожглась и перестал пить святую воду, потому что поил меня своей кровью. Лучшего мужчины, действительно, было не сыскать в мире, потому что он безропотно принял, что у нас с ним никогда ничего не будет в интимном плане, не докучал и не лез с этим. Джордж Ласлоу потерял голову, влюбившись безропотно, тотально и на всю жизнь… Я поправила шаль на плечах и склонила лейку над грядкой. Маленькие помидоры начинали краснеть, морковь вовсю росла вверх и распушалась, а вредителей с картофеля, который, как мы планировали, прокормит нас холодной зимой, я сняла еще с утра. — Не устала? — Улыбнулся Джордж, задумчиво хрустя морковкой, и устремил взгляд к северу. — Думаю, сегодня будет дождь. Я закатила глаза. — Почему всем кажется, что я — белоручка? Будучи человеком и живя с родителями, я занималась хозяйством в свободное от учебы время. Меня не так-то просто утомить, дурень, я — вампир. — О, ишь… — Я уже привыкла к тому, что 'ишь' было у Джорджа словом-паразитом, каждый раз, когда он чему-то был крайне удивлен, но не хотел этого показывать. — Ты умная. Похоже, что школу закончила. — Восхищенно с придыханием выпалил он. — Еще и Институт, да кому это теперь нужно. — Фыркнула я. — Даже интересно, что такое этот ваш и-и-институт. — Еле выговорил Джордж. — У нас таких нет, только школы. А насчет вампиров, ты это потише. Вон, родители не спят. Из окошка смотрят. — Боишься того, что твоя жена — кровососущее порождение ночи? — Я намеренно громко это выпалила, впервые за долгое время, рассмеявшись. Ничего критичного не произойдет. На худой конец, внушу семье Ласлоу все забыть, и дело с концами. — Э-эй! — Он подскочил вплотную, зажал мне ладонью рот, а потом еще более приблизился, собираясь поцеловать. — Джордж… — Я быстро выскользнула из объятий крестьянина. — Табу. Вето. Нельзя. Я коснулась пальцем его губы и по-сестрински улыбнулась весело и открыто. Я относилась к Ласлоу, как к младшему брату, которого у меня никогда не было. Вот вроде и легко с человеком, а чем-то большим в то же время, с самого начала знаешь об этом, он не станет никогда. — Табу же вродь как на сопостельные дела. Почему я не могу поцеловать жену? Я же от этого не умру. — Обиделся простодушный Ласлоу. — Ты такая красивая и такая ядовитая и недоступная. — Поцелуй разжигает желание. А нам этого не надо. — Я подняла с земли веревку, в душе кляня себя за вранье и поиск лазеек. Хотя, то скорее вещало мое неугомонное внутреннее 'я'. Подсознание же генерировало в мозгу лазейки избегания близких контактов одну за другой со скоростью света. — Ты сказал, что будет дождь, а куст алых роз остался неподвязанным. Наведаюсь-ка я в розарий днем… Нежно овив зацветающий куст алых роз, я сдавила сильнее, привязывая веревку к частоколу. И сама едва не задохнулась. Пока я обходила его со всех сторон, заманивая в сети, я поранила палец до крови и тонкая, но пронзительная боль напомнила мне о таких же острых, как укол колючкой, укусах. Танго у куста в розарии… Я затягивала веревку, привязывала туже, и это словно мое горло оказывалось в плену ремня короля проклятых и его рук. Распускавшиеся бутоны алых роз… Алая роза — символ девы, призванной уничтожить этот мир, своим присутствием обозначив воцарение Ночи. Ассоциативное мышление было моей погибелью. Оно вызывало в памяти все, что было, постоянно вскрывая старые раны, как сейчас. Воспоминания разъедали сознание. Тяжело дыша, я оперлась спиной на частокол. Милый, милый… Губы сами хрипели его имя, пока руки, сначала терзая шею, потом сжимая грудь, в конце концов не сползли под грубое платье в исподнее. Еще до начала визуальных явлений, только вспомнив его имя, я уже была насквозь взмокшей. А потом визуализация хлынула в голову, сдавливая череп. Жар окатил с головы до ног, и я коснулась пальцами незанятой руки виска. Затем, тяжело дыша, я прислонилась лбом к частоколу. Меня выгнал. Спит с другой. С другими… За что я вся по нему. Господи… Я даже изменить не могу. Я мастурбирую в розарии на мысли о шее его, о серьге в его ухе, о цыганском проклятом остроносом профиле, о шрамике над верхней губой, о сильных плечах и руках. Жар и бред сотен тысяч ночей. Спускаясь по его телу мысленно все ниже и ниже, я взорвалась огненными волнами. Дернувшись несколько раз всем телом в такт руке, я замерла, стирая свободной рукой слезы и все еще сжимая себя внутри другой рукой с хрипами в полукрике. Владислав. Владислав… Эти розы помнят симфонию этого дурмана… Песню имени его… Владислав… Влади… Зачем ты отпустил меня?.. Ради чего свою сломанную игрушку выбросил на помойку?.. Разве не знал, что включить ее в жизнь могут лишь твои руки?.. — Слабачка. — Выдохнуло внутреннее 'я'. — Посмотри, во что ты превратилась. Это так низко уходить в розарий и кончать от мыслей о своем дерьмобоге, имея мужа! Какая же ты тряпка. Ушла телом, мозгами осталась. Даже он бы смеялся сейчас над тобой и был бы прав. Он бы сейчас только пальчиком поманил, и ты бы тут же влезла на него, не раздумывая, даже если бы он отымел десять твоих дочек перед этим у тебя на глазах. Вот и задумайся над тем, какая ты идиотка. На мыслях 'сосать у короля' все мысли заканчиваются вообще. Отстойно тобой быть, да при другом человеке не жить мне. Лучше бы свое неудовлетворение с Джорджем загасила. Хотя бы вылечила парня собой. У него куча болезней, у бедного. — Вот хочешь мы с Лорой тебе раскручивающийся фак покажем? — Рассмеялось подсознание голосом Владислава. — Не знаешь, что это, хоть увидишь. Не забывай, что твои речи к черту идут. Мысленно хозяйка со мной. Со своим подсознанием. — Мысленно хозяйка идет домой. — Грубо оборвала я внутренних дуэлянтов, пока они не приступили стреляться. — И физически тоже… Я вошла домой и села на грубо сколоченную лежанку, задумавшись. Два месяца я не посещала логово разврата, не видела бывшего и детей, и радовало уже хотя бы то, что первый срыв случился только сегодня. Все как-то резко вышло из-под контроля. Ну, то есть, мои желания вышли. С одной стороны, это было отвратительно, с другой, если никто не видел… В конце концов, тряпкой я была бы, если бы пошла к нему умолять вернуть меня, но если мне хватило одной короткой ласки в розарии, чтобы успокоить душу в огне, быть может, я не такая уж и зависимая от него. Небо сегодня было, на редкость, звездным. Я переоделась в белое льняное платье с открытыми руками, шеей и широким вырезом на груди, а полурастрепанная коса скользнула по плечу назад. Через несколько мгновений в комнату вошел Джордж, также в белых льняных штанах и рубашке. Не так быстро, как я привыкла, но вскоре он наклонился к моему уху, поцеловав в мочку. — Сдавайся. — Шептало с шипением внутреннее 'я'. — Теплый, живой человечек. Ты даже не представляешь, насколько хорошо и приятно будет… Я слышала тахикардичное сердцебиение крестьянина. Я слышала его учащенный пульс. А еще я слышала матерившийся голос моего подсознания, метавшегося, словно зверь по клетке. — Отталкивай сейчас же! Твою мать! Убью! Нервно облизав свои пухлые губы, Джордж присел на кровать сзади меня, положив руку мне на колено, слегка приподняв подол моего платья. Ни-че-го. Полная пустота. Человеческое тело устроено просто. Оно реагирует на любое прикосновение возбуждением. Мое, вампирское, по уровню взведенности тянуло сейчас на минус зеро. Видимо, эмоциональный фактор не менее важен в занятии любовью. Рука Джорджа медленно, но верно поднималась от колена по внутренней стороне бедра вверх, второй он уже тискал мою грудь, а единственное, что сейчас чувствовала сломанная прежним хозяином игрушка, было отвращение. Я резко скинула его руки с себя, раздраженно выпалив. — Джордж, я уже все объясняла. Давай ты не будешь бараном у новых ворот. Хватит меня трогать. — Я знаю, что мы не можем. Но прикасаться я могу. Не забирай у меня этого. — На этих словах последовал поцелуй в шею. — Лора, ты — моя жена. — Да убери ты от меня свои руки! — Я вскочила с кровати, оскалившись. Комната вместе с Джорджем постепенно покрывалась лиловыми оттенками. — С первого раза я выражалась смутно или что? — Успокойся. Успокойся, милая, не надо нервничать. Это было всего лишь прикосновение. — Не нервничай? Успокойся? Всего лишь прикосновение? — Я рассмеялась громко и дико. — Ты у меня сам сейчас успокоишься навеки, поганый извращенец… Придите! Я взмахнула в воздухе руками. Поначалу ничего не происходило, а потом послышался тихий и неясный гул, шум крыльев. А потом стекла окна комнатушки вдребезги разбила целая стая летучих мышей. Объективно, Джордж ничего со мной не сделал и не заслужил никоим образом наказание. Но так я была устроена. А в тот момент бешенство и вовсе накрыло меня с головой. Маленькие осклабленные темные создания вцепились моему мужу в лицо и трепали до тех пор, пока я не дала им знак остановиться. В то время, как Джордж оплакивал ссадины на своем лице, я сбежала обратно в розарий. Упав под куст роз, я дала волю слезам, разрыдавшись на голоса, как ребенок. Изуродованная кукла Его Величества. Я ненавидела саму себя. Ненавидела то, что он вылепил из меня. Ненавидела, что не позволяю другим касаться себя, потому что душа моя больна. Ненавидела боль… Моя рука услужливо нащупала веревку, которой я только днем подвязывала розы и, дернув за нее, распустила ветки, ударившие меня по лицу шипами до крови, что успокоило меня, как глоток свежего воздуха в иссохшиеся легкие. Как и обещал Джордж, к вечеру хлынул дождь. Да не просто хлынул, а за пару минут вымочил меня до нитки. Я одна. Я здесь совсем одна. И дождь. Никого, кто мог бы понять, умирающую в путах созависимости душу. Для нормальных людей сие есть омерзительная патология. Никто не услышит, никто не поймет. Ненавижу боль… В ушах зазвучали пророческие слова, некогда произнесенные Дизарой. '…Если он еще не бил Вас, значит, Вы еще не до конца его знаете. Рано или поздно он поднимет на Вас руку. И Вас жаль даже больше. Потому что, когда шрамы зарубцуются, Вы захотите еще. И еще. Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным… Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.' — Я ненавижу боль, ненавижу. — В слезах шептала я, трясущимися руками делая из веревки петлю. — Мне все это глубоко противно. Мгновение, и веревка уже опутала шею. Осталось только затягивать. — Я выше этого. Я не зависима. Я здорова. Резкий рывок затянул петлю так сильно, что глаза начало вытаращивать из орбит. Я беспомощно хватала ртом воздух… Я тосковала так, что дай Бог ему быть так любимым другой. Я была голодна. Ничто не насыщало меня, не приносило желанный покой. Господи, молю, верни мне его… Только его кровь и сперма могли меня насытить… Голова взрывалась снопами искр от раздирающих ее голосов. Я сжала виски и вскрикнула… 'Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.' Слова звучали и гремели в голове, прокручиваясь без конца и края, словно надоедливую пластинку заклинило. — Вернись ко мне. Верни меня. Я ненавижу боль. Я ненавижу жизнь. Я без тебя не умею… — Ослабив петлю и сделав пару вдохов, резким рывком я снова затянула узел. Алчно не вынося боль, хоть я и достаточно беспроблемно ее переносила, я причиняла ее себе намеренно сейчас сотни раз. Чтобы забыться на короткий миг, вспомнить минуты, когда все было хорошо. Вспомнить, как удавливали любимые руки, и ничего в жизни больше не было нужно. Ни статусы в обществе, ни богатство, ни даже воздух, а только этот отвратительный обычным людям доминантно-сабмиссивный паразитизм хищника и жертвы… Вернулась я домой насквозь промокшей, отбросив веревку в угол, с лиловыми следами на шее, не успевшими регенерировать. С волос моих стекала вода. Я бросила безразличный взгляд на Джорджа, промывавшего царапины на лице водкой, и прошла к лежанке. — Я ведь, знаешь, сходил с ума с первого дня, как ты появилась здесь. Ты приехала сюда с ним, ты была еще человеком, а уже стала звездой моей путеводной. Я не женился. Я отверг всех женщин. И вот, счастье, наконец, улыбнулось мне. Я получил жену, которую хотел. По крайней мере, я так думал. Сейчас я вижу правду. Тебя нет у меня ни физически, ни духовно тем более. Никакого толку, что ты здесь есть, если к тебе не прикоснуться. А я — парень, и у меня есть желания. И права за много лет безответной любви. — Ошибка. — Я покачала головой, скрестив ноги по-турецки под собой. — Что? — Он резко обернулся в мою сторону. — Ты — моя гребаная ошибка, потому что других альтернатив мне не дали. И прав у тебя никаких, Ласлоу. А что касается безответной любви, почувствуй всю ее мощь на своей шкуре, пока я мщу всему миру через тебя. Меня выгнали из дома, лишили детей. Любимый мужчина, которому я отдала тело, душу и жизнь. Как бы ты там ни говорил, что любишь меня, ты и близко подобного не испытывал, так что довольно пустого трепа. Не надо сравнивать пять минут томлений, когда подрочить хочется, а 'Плейбоя' нет рядом, с моими чувствами. Ты проиграешь. В любом случае. Слава Богу, он оказался умнее и спрашивать, что такое 'Плейбой' не стал. Я все равно была не в настроении объяснять фишечки нашего мира убогим Трансильванским провинциалам… Оставшееся время я наслаждалась работой в огороде и розарии. С Джорджем мы больше не разговаривали, тем не менее, я исправно готовила и накрывала на стол в гнетущем молчании. Его родители не могли не восхищаться мной, ведь я исполняла столько дел одновременно и все успевала… В периоды бурь и ураганов, мы с Джорджем бежали под дождем босиком, спеша накрыть посевы, чтобы их не сломало ветром и не смыло ливневыми потоками. Все это на мгновения возвращало меня к прежней человеческой жизни, заставляло чувствовать себя более живой в мире без крови, богатства и разврата на шелковых простынях. С этим мужем мне не нужно было убивать. У нас было все, что необходимо любой молодой паре. Все это было почти что прекрасно, но рана в груди не заросла, и двигаться дальше меня ничто не мотивировало. Мы жили тихо, мирно… И мертво. Без любви и чувств. А для меня такая жизнь была аду сродни. Вскоре по ночам все чаще начали изводить кошмары, а огненная лихорадка свивала все мое тело, порождая невыносимые мучения. Очнувшись, я узнавала от Джорджа, что бредила всю ночь напролет, выкрикивая его имя. С каждым днем мне становилось все хуже. Я уже была готова ползти в замок на коленях, умоляя меня вернуть, как однажды… Одной прекрасной ночью… Произошло то, чего никто никак не ожидал… *** Я возвращалась из розария за полночь. Луна не явила свой лик на небосвод, и ни одна лампада не освещала темный дом. С непривычки даже вампирское зрение включилось не сразу. Когда же это произошло, я увидела дорожку из лепестков алых роз, выложенную от двери до нашей с Джорджем комнаты. Ласлоу… Чертов романтик. Сколько же роз пострадало, чтобы он смог сомнительно порадовать меня этим глупым романтичным жестом… Я переступила порог спальни, и в этот момент на меня напали. Взяв мою косу в крепкий захват, некто изо всех сил приложил меня виском о стену. Тонкая струйка крови потекла из пробитой головы. — Джордж. — Тихо, но злобно выдохнула я. — Мы уже все обговорили. Я сказала 'нет'! — Еще одна попытка, моя нежная бабочка. Да и ты заранее знаешь, что ответ 'нет' меня не устроит. Я втянула носом воздух. Да, теперь я почувствовала этот запах. Его парфюм с богатым запахом сандала напополам с мертвецкой вонью. Он резко рванул меня за руку, повернув к себе лицом. Колено моего бывшего мужа вклинилось между моих ног, отрезая мне путь к отступлению. Он приподнял ногу чуть выше, и, глядя, как я начинаю задыхаться, удовлетвореннно усмехнулся. — Надо же. Какая сила воли! Я отпустил ее, чтобы проверить, сколько она выдержит без меня, а она и не торопится возвращаться. Огород, розарий, муж… Ты серьезно думала, что я оставлю тебя в покое и дам жить новой жизнью без меня? Я — твой кошмар, моя бедная птичка. И я вернулся за тобой. — Через мой труп! — Яростно взвизгнула я, пытаясь оттолкнуть его и перестать давить стену спиной. Он крепко сдавил мои запястья и приблизился вплотную, склонившись к моим губам. Его бездонные черные глаза были так близко, что еще немного, и я вполне могла бы забыть, как дышать. Нет-нет-нет! Резкий и отточенный удар коленом в живот. Тяжело дыша, я высвободилась, и мы двинулись по кругу. Медленное танго. Победивший в нем остается на свободе, проигравший снова попадает в плен омерзительных рук презренного инцестника. — Не брыкайся. — Он улыбнулся. — Иди ко мне, мое солнышко. Я знаю, как ты скучала. Знаю, что ночами произносила мое имя во сне. Не отказывай себе. Если бы не твой зов о помощи, я бы так и не узнал, где ты. — Зов о помощи? — Я презрительно рассмеялась, сплюнув на пол ему под ноги. — Вот Вам мой зов о помощи, Ваше Величество. Чтобы я думала о тебе после того, что ты сделал с моей дочерью и нашей семьей? Да будь я проклята, если бы так было. Я отерла пот со лба. Тирада была слишком жаркой. Теперь я ждала ответной реакции. — Как грубо по отношению к себе. Вешаешь проклятия на свою голову сама. Неразумная! — Усмешка сверкала темными огоньками в его глазах. Глазах предателя. Глазах всей Вселенной. — До меня доходили несколько другие сведения. Как хорошо, что твоего олуха здесь нет, и мы можем всласть обсудить, не натерла ли ты мозоли на пальчиках, пока умоляла меня явиться княжить над тобой и ласкала себя, запредельно нервную, мечтая о моих руках на своем истосковавшемся теле. Боги смеются над фразами типа 'Случайная встреча'. Я чувствую тебя, я чувствую твое настроение и состояние, потому что мы связаны и предназначены друг другу. Я слышу все твои мольбы. И я уже говорил, что эмансипация тебе не к лицу. Могла бы просто заглянуть и попросить. Я ни разу тебе не отказывал. Зачем было страдать и изводить себя? Нервы-то не железные. Игнорируя наглую усмешку, которую пощечиной хотелось стереть с его морды раз и навсегда, я продолжила ход по кругу. Пока никто из нас не совершал выпады и не нападал. — По-моему, ты женат, если слухи не врут. О чем ты вообще говоришь и какого черта забыл в моем доме? — С тыльной стороны замка есть заросли и кусты — просто заглядение для уединения. А королева здесь никакого значения не имеет. У тебя вип-билет на любое время суток ко мне. Твои психологические проблемы я еще с твоей человеческой жизни решаю. Почему бы и не помочь девушке, если она просит, жаждет и зовет так, что меня аж выталкивает из дома наша с ней связь? Ну, что скажешь, не дадим друг другу умереть от жажды, утолим наш голод? — Гори в аду, монстр. — Из последних сил выдавила я, тяжело дыша. Я не успела даже сообразить, как моментально схватив меня в охапку, Владислав снова вдавил меня в стену. — Твое сопротивление только раздражает и будит зверя внутри меня. Лучше б ты затыкаться вовремя умела. — Он склонился ко мне, касаясь моих губ своими. Через несколько секунд я почувствовала, что забылась и совершила непростительное. Его язык касался моего языка и неба. Я позволила себе пустить его, разжала челюсти, чего не позволяла Джорджу. А с ним… Я снова вышла из-под контроля, оказавшись рядом… Расслабилась, изначально собираясь драться до последней капли крови… — Черт тебя дери. — Гневно прошипела я, прекращая поцелуй. Перед глазами поплыли черные круги, а комната начала вращаться по кругу. — Ты как всегда себя переоценил. Это омерзительно. Дай мне пакетик для рвоты. Меня уже тошнит. — Раньше не жаловалась. А сейчас ты хочешь довести нас обоих до белого каления. Слова, вылетающие из твоего рта ничего не значат. А значит лишь это. Медленными отточенными движениями он расплел мою косу. — Так тебе лучше. Крестьяночка. Казалось бы, воздух и работа в поле должны были благотворно сказаться на внешности. Отчего же такая бледненькая? Почему кровь застыла в жилах? Никто не гнал ее два месяца. — Его шепот обжигал мне ухо, заставляя трепетать все тело, заставляя его покрываться мурашками. — Сейчас ты вспомнишь, что я могу сделать с твоей кожей, помимо хлыста. И кровка побежит быстрее по венам. Одним резким движением он разорвал шерстяное колючее серое платье на груди. Я была абсолютно голой. Здесь, в деревне, нижнее белье было негде взять. Руки бывшего мужа грубо и беспринципно зарождали огонь внутри меня, сжимая мои груди, касаясь живота и ниже. — Я убью тебя, чертов инцестник. — Я из последних сил била кулаками в грудь морального урода, а глаза мои смотрели в его черные, вспоминая профиль, выточенный будто бы рукой мастера эпохи Ренессанса. Спадавшие на лицо цвета воронова крыла волосы. Открытую шею, когда его голова запрокидывалась на подушку, отдаваясь моим губам. Очерченную линию подбородка. Золотую серьгу в левом ухе. Острые, мужественные скулы. Тонкие губы, искаженные грубой усмешкой. Прикоснуться бы к ним. Всего на миг. Я хочу не так много. Один. Раз. Пройтись. Языком. Нет. На него нельзя смотреть. Я теряю контроль. — Ты убьешь сейчас мои пальцы сокращениями стенок своего огненного лона. Что, маленькая? Красота моего лица и тела сильнее твоей ненависти? Всегда была. Давай, подсыплем еще немного ярости. Ты сейчас кончишь, маленькая сучка с широким спектром сексуальных желаний, зная, что никто не разожжет это пламя в тебе, кроме меня. — Получите, любимый, мою высшую степень восхищения Вами. — Я плюнула ему в морду от бессилия, не сумев вырваться из крепкого захвата рук графа. — Ах ты, тварь. Ты мне так камзол испортишь. — Он сдавил мне горло так, что я резко решила вспомнить, как прекрасно иметь возможность дышать. Внутри меня все пульсировало и заходилось огнем. Чем меньше воздуха в горле, тем чаще судороги внизу живота скручивали и полоскали мое тело жидким огнем. Владислав отпустил мое горло, и я судорожно вдохнула через кашель. — Какие бледные щечки. Недостаток гемоглобина. Джордж тебя точно не кормит, бедняжку. Даже не знаю, как и вернуть им естественный румянец. Может, так? Резкий удар выбил меня из колеи. Я вскрикнула от боли, пытаясь схватиться за ужаленную ударом щеку. Тщетно. Мои руки все еще были скрещены над головой. На сей раз магией, которой он открывал двери конюшни, не прикасаясь к ним. Он пользовался колдовством очень редко. Перебирая мои волосы одной рукой, гладя ей мою щеку, а затем нанося резкий отточенный удар всей ладонью, он не забывал пытать меня, погружая почти полностью свою другую руку в меня. Я сбилась со счету, пытаясь определить хотя бы примерное количество ударов. Им не было конца. Мои щеки подвергались практически инквизиторским пыткам, и на них оставались длинные красные полосы, глядя на которые, граф нежно улыбался. — Я скучал по тебе. Ты не веришь, но я скучал каждый день. Мне не хватает моей партнерши по преступлениям. Вернись ко мне, любимая. Без тебя чудовище правит мной и вовсе безраздельно. — Слезы стекали по его щекам. Я отхватила еще с десяток ударов. Я изнемогала от жара похоти. Внутри меня его рука гарантировала рай и ад одновременно, а каждый удар по горевшим и без того щекам подводил меня все ближе к высвобождению энергии. Пламенное сердце билось и пульсировало внутри меня так, что не было уже никаких сил сдерживаться. — Последний удар. Дай. Дай мне свою энергию. — Его глаза жгуче и фанатично смотрели прямо в мои, широко раскрытые с расширенными от возбуждения зрачками. Удар хлестанул изо всех сил по щеке. Я держалась до последнего, но не смогла. Издав вскрик, я почувствовала, как огненное сердце внутри меня изливается жидким огнем. Он вжался своим телом в мое, пока я придушенно хрипела и конвульсировала, агонизируя. — Хватит врать своему мужу. Хватит прикрываться тем, что он умрет, если завладеет тобой. Надеюсь, эта гнусная ложь хотя бы позволяет спать тебе спокойно по ночам, зная, что и далее и впредь будешь оставаться чистой, хорошей, стерильной девочкой для меня. Либо идем со мной. Твоя корона и трон все еще ждут тебя. Расторжение брака, ты — не идиотка, Лора, должна была понять, что оно было фиктивным. Как и этот брак. Что твой, что мой. Нам не разрушить клятву, которую мы дали старейшинам вампиров. Наш союз записан в истории. Он вечен. Какой смысл сопротивляться, если ничего не изменилось, и ты по-прежнему желаешь меня? Либо изволь уже жить дальше, ничего не скрывать от мужа и исполнять его желания. Иначе это называется не 'жить дальше', а 'отвлечение'. — Просто дело в том… — Я коснулась руками его лица, и он закрыл глаза на мгновение. Магия больше не удерживала меня. — Что я ненавижу тебя. Ты испортил все, к чему прикоснулся. Да, ты прав, я реагирую на тебя, как раньше, и это болезнь моя. Я не рада тому, что заставить меня что-то почувствовать может только один мужчина на всей земле. Я хотела бы прикасаться к другому и не чувствовать себя твоей сломанной куклой, не чувствовать этого ужасного, сдавливающего мне череп осознания, что предаю тебя, отчего мне становится тошно, и больно, и тяжко дышать. У нас нет шанса начать сначала. Прости. Как я и говорила. Все кончилось тогда, в день развода. Ты неисправим. Я не могу тебя вылечить и остановить от преступлений против своих же детей, от убийства моих друзей. Может, развод и был фиктивным по бумагам, но это конец, Владислав, конец. Конец всему. Я смотрела в его глаза, не отрываясь, и видела слезы, стекавшие по длинным черным ресницам. Вынуть душу и кинуть в пылающий костер… Вот, что сейчас делали его слезы со мной. — Вот так да? Все? — Все. Окончательно. Никаких 'но' или 'может быть'. Ты сам виноват. Не плачь. Я не могу на это смотреть. — Двумя пальцами я коснулась сначала одной его щеки, затем другой, стирая набежавшие слезы. — Я никогда не буду больше твоей. Никогда… Я склонилась к его губам и намертво впилась в них, ладонью сжав его длинные волосы, накручивая на пальцы пряди цвета воронова крыла. Нагая я вжималась в него всем телом. Рациональность и здравый ум подохли жестокой смертью где-то между нашими телами посередине. — Никогда. Никогда… Черный камзол слетел на пол, и я рванула рубашку, чувствуя, как пуговицы стройным рядом летят вниз. Лицемерная дрянь. О, как я шептала проклятое 'никогда', срывая с него одежду, чувствуя, что-то, что делаю, единственно правильное во всем мире, целуя разгоряченную грудь, выписывая пальцами свое имя на его груди. Сладостный запах разложения, мертвечины и востока вполз мне в грудь и сдавил дыхание на миг. Ощущение этой сладости подкосило мою уверенность во всем, что я говорила. В который раз, словно молитву перед лицом Бога, я изучала каждую деталь его внешности: стянутые в тугой конский хвост черные волосы, золотая серьга, острый нос, ледяные и тонкие губы, черные, как ночь глаза, маленький шрам над губой, изящная шея, сильная грудь и плечи, любимые руки. Руки единственного мужчины во всех мирах, дарившего мне то тепло, о котором я всегда мечтала. Руки, ввергшие меня в вечный ад похоти. Руки единственного, кого я всегда любила. Я уже не смогу себя обманывать. Он — убийца и растлитель. Чудовище. Психически ненормальное. Ненасытное. Не знавшее границ. Чокнутое на всю голову. И. Господи. Как же невозможно без этого чудовища… — Все еще наивная и невинная, как монашка. Непостижимо. Все еще моя. — Только выдохнул он, положив руку мне на затылок. — Отпусти мои грехи, святая мать. Через рот. Стеная и от все нараставшего вожделения, и от его омерзительных грязных ремарок, я встала на колени, касаясь пальцами пряжки с символом Ордена Дракона. Срывая ремень, одновременно с этим шепча о том, что у нас ничего не получится, и мы просто не созданы друг для друга, я вдруг поняла, что мы в комнате не одни. Джордж Ласлоу тихо вошел с улицы, при этом настолько тихо, что увлеченные процессом поглощения друг друга, мы даже не почувствовали его присутствие. Все еще прижимаясь лбом к пряжке ремня, я скосила голову набок. Чтоб ему сгореть и провалиться. В такой момент… Неужели нельзя было погулять подольше… Вот, что этот мужчина делал со мной. Я была виновата по всем статьям сразу, а ярость от того, что мне не дали сделать то, чего я желала всем своим испорченным сознанием, я спускала на того, перед кем была виновата сама. Я слабо и вяло подала голос, выдав дежурную фразу, напомнив себе сделать пометку в мозгу, никогда впредь не возводить мужчину с его членом в культ божества, чтобы не попадать в такие идиотские ситуации. — Джордж, это не то, чем кажется… Я сама тут же чуть не подавилась со смеху. Бывшая королева и король, о любви которых легенды слагали. Грудь мою прикрывали только длинные волосы, которые не скрывали от обзора нынешнего мужа затвердевших сосков. Я была полностью обнажена и стояла на коленях перед тем, чье имя стенала по ночам в лихорадке. Щеки мои полыхали алым от свежих ударов. На шее лиловели следы удушья, а мои руки рвались к желанной цели. К главному достоинству Его Величества. Все наши преступления, как и всегда, видны были невооруженным взглядом. Это не то, чем кажется… Тупее оправдания не существовало в мире. Сука до смерти захотела своего извечного кобеля и позволила ему поставить себя на колени. — Заходи, не стесняйся. Это твой дом. — Владислав улыбнулся и жестом пригласил Джорджа пройти в комнату. — Сколько ты ее добивался, а она врала тебе, что ты погибнешь. Да у нее иммунитет против трупных ядов, а ее кровь — сыворотка от гниения. Посмотри в ее больные глаза… Он взял меня за подбородок и развернул в сторону Ласлоу, заставив смотреть тому в глаза. — С любовью ничего не поделаешь, смерд. Вот она во всей красе. Ставит на колени, распластывает, рождает желания, которые становятся болезненными настолько, что жить дальше в разлуке с объектом вожделения невозможно. Вот ты мечтал все то время, что она тут жила, касаться ее губ лепестками роз. А она что… Владислав рывком дернул меня за волосы, заставив запрокинуть голову назад, дабы встретиться с ним взглядом. — Она хочет сосать этим ртом у меня. Грубо, жестоко, но правдиво. Ей плевать на твою романтику. Хорошие и умные девочки рождаются не для таких, как ты. Они рождаются быть усладой силам зла. Чтобы мы пили из них ум, красоту и жизнь. И, парадокс в том, что они и сами хотят этого. Их не устраивают смертные посредственные мужи. Они желают чего-то большего: любви, безумной страсти, приключения, опасности, легкого сумасшествия. Лора такая же. Она хочет лететь за мной, а не ползать за тобой и тебе подобными дэвидотеннантными существами. — Я не боюсь тебя. Я убью тебя. Я тебя уничтожу. — Прошептал Ласлоу. Его голос сорвался на фальцет. — Она страдала все это время. Она отказалась от трона и короны, потому что с тобой было невыносимо. Я видел, как она сломлена и ничего не говорил. Просто надеялся, что время и моя доброта позволят ей полюбить меня. Не сейчас, но когда-нибудь. А ты… Как ты смеешь все ее переживания опускать до низменных желаний, которыми живешь сам?! — Знаешь. — Мой бывший муж улыбнулся настоящему почти безразлично и даже немного грустно. — Сломать тебе шею — это один поворот руки, две доли секунды и никаких эмоций. Но я не стану этого делать. Лора не хочет идти со мной, поэтому я оставлю тебя в твоем аду. Рядом с женщиной, которую ты любишь, но которой тебе никогда не владеть. Он нагнулся, поднял с пола свою рубашку и камзол, оделся и обернулся лишь раз на прощание. Это был последний раз, когда я видела его, смотрела глаза в глаза на долгое будущее. Откуда мне было знать тогда… — Что бы ты ни решила, бабочка, я буду ждать тебя. Хочу, чтобы ты знала, что я не отказываюсь от тебя. Все, что я говорил в нашу первую встречу, все еще в силе. Он вышел. Я так и замерла, стоя на коленях. — Джордж… — Голос мой звучал хрипло и безжизненно. Я прятала лицо в волосах, не в силах смотреть в глаза мужу. — Не надо, Лора. Оденься, пожалуйста, и ложись спать. Я сыт по горло. Дверь моего дома открыта. Что тебя останавливает? Любишь его? Так иди за ним, если так. Все до безобразия просто. Любишь — следуй за любовью до конца, не любишь — не дари ложных надежд и отпусти. Первое о нем, второе обо мне. Увы… *** И без того мало общаясь с Джорджем, теперь мы и вовсе не разговаривали. Прогуливаясь через три дня после случившегося у кромки леса, я обдумывала нелегкое решение. Силы, которые я ежедневно тратила на выживание в разлуке с Владиславом, покидали мое тело с невероятной скоростью, полностью высасывая жизнь. По сравнению с этим мои высокие моральные принципы уже абсолютно ничего не стоили… Я приняла решение пойти и поговорить с ним… Едва только показались островерхие черные шпили нашего замка, как я увидела, что кто-то бежит на вампирской скорости по направлению ко мне. Когда вампир приблизился и остановился, я, наконец-то, увидела, что это была Селена. Девушка вцепилась в рукава моего грубого шерстяного платья. По ее щекам стекали слезы, а глаза уже стали багровыми с вертикальными зрачками… — Лора… Господи… Лора. Я… Я искала тебя. — Вампирша упала к моим ногам, захлебываясь слезами. — Что? Что? — В гадком ощущении предвестия беды, чувствуя раскаленный добела кулон, лежавший на венах, завязанный вокруг кисти, потому что я не снимала его никогда, даже покинув дом, я схватила ее за руки, поставила на ноги и тряханула за плечи. — Что случилось, ты скажешь или нет?.. — Владислав, он… — Ей не хватало воздуха, и она снова прервала фразу всхлипом. — Что с ним? Говори! Ну! — Я истерически взвизгнула, снова тряханув девушку за плечи, напрасно пытаясь привести в чувство. — Погиб. Окончательно. Труп нашла и доставила домой Анна. Она пока не рассказывает, что случилось… Лора… Я больше ее не слушала, кинувшись к дверям замка на вампирской скорости. Что-то предательски дрогнуло в груди, а затем с грохотом обрушилось… Звуки голоса Селены, воздуха в ушах и стука в моей голове слились в единый неясный рокот, и я лишилась слуха…