Трансильвания: Воцарение Ночи

ГЛАВА 14 — САМБА БЕЛОГО МОТЫЛЬКА Самба белого мотылька У открытого огонька, Как бы тонкие крылышки не опалить… — Блокируй! Блокируй мой удар! — Выкрикнула Дэна, но было уже слишком поздно. Я лежала на земле, согнувшись пополам и еле дыша от боли, получив прямой удар кулаком в грудь, который отшвырнул меня от Тефенсен на несколько метров. Девушка-дракон подошла ко мне, протянула руку, и я, ухватившись за нее, с трудом поднялась на ноги, тяжело дыша и обреченно глядя в глаза подруги. — Тщетно, Дэна. — В полухрипе простонала я. — Мне никогда не стать и в половину такой же сильной, как ты. По крайней мере, в рукопашной. Тефенсен загадочно улыбнулась мне, слегка подмигнув. — Зря ты так думаешь. Ты станешь даже лучше. — Надо усиленно тренироваться. Меня не устраивают минимальные успехи. Черепашьи шаги. Слишком медленно. — Я раздраженно вытащила травинки из волос. — Что думаешь насчет того, чтобы не только утро, но и вечер посвящать теперь борьбе вместо магии? В той сфере твои успехи более прогрессивны. Что ни говори, а если у человека есть потенциал к разрушению, магия всегда его примет и будет на него работать. Отерев пот со лба, я согласно кивнула. — По-моему, на мне уже живого места от синяков не осталось, но, со временем, и считать их перестаешь, и боль ощущается не так гипертрофированно. — Идем. На сегодня с тебя хватит. Можешь отдыхать до вечера. У тебя сегодня важная встреча, Корина. — Могу я хотя бы переодеться? В жизни не как в рекламе. Футболка сырая и воняет. Сомневаюсь, что Тефенсен оценила нюансы юмора моего родного мира. Она просто пожала плечами, кинула свой зоркий взгляд куда-то в сторону леса, за пещеру и коротко ответила. — Боюсь, что нет. Он уже пришел. Теперь у меня не было обостренного вампирского зрения, поэтому, как я ни пыталась прищуриться, чтобы детально разглядеть фигуру, ожидавшую нас у входа в пещеру уже покойных Андреа и Дерана, я не смогла. При приближении становилось ясно, что это был худощавый молодой человек лет шестнадцати на вид, роста примерно сто семьдесят два-сто семьдесят пять, с пшеничного цвета коротко стриженными волосами и светлыми серыми проницательными глазами, одетый в серые клетчатые брюки и белую футболку. Яркие веснушки выделялись на его осунувшемся и бледном лице. — Здравствуйте, госпожа Тефенсен. Здравствуй, Корина. Я — Аарон. Вот он. Вот, значит, внешний облик судьбы. Я нервно перетаптывалась с ноги на ногу, не зная, что и делать, когда в порыве чувств он, к неприятности для всех нас троих, решил схватить меня за руку. Не знаю, какие рефлексы правили мной и моим сознанием в тот момент, но я вырвала руку и отвернулась от них обоих. Дрожь потряхивала весь мой организм. Сделав глубокий вдох и резкий выдох, пытаясь стряхнуть с себя тремор ярости, я снова обернулась к Дэнелле и Виллипету. — Никогда больше так не делай. — Сквозь зубы процедила я. — Что? Что я не так сделал? — Даже смутился парень. Не сводя с меня взбешенного озлобленного взгляда, Тефенсен обернулась к Аарону. — Да ничего особенного. Все в порядке. Просто у милой Корины очередной взбрык симпатии к Дьяволу и ее болезни. Боится, что одно прикосновение постороннего опорочит ее, обваляет в грязи и лишит верности Ворону. Пачкаешь ты нечестивыми руками своими нашу девочку. Мы договорились с ней, что эта тема — вето, но глядя на все это не могу молчать. Мне придется поставить на ней еще минимум сто меток Хранителя Архивов, прежде чем она позволит за руку себя взять. Не ожидай, что переход к браку будет быстрым. Ее всю придется изломать, прежде чем она сможет целоваться с другим. Хотя… Со своим бывшим мертвецом она всю Камасутру изучила на практике. И сейчас бы изучала, если бы я ее не притормозила. А тут ее, бедняжку, прикосновением опорочили. Смотрю на нее, и сердце кровью обливается. Если так и дальше пойдет, я уже вижу сухонькую весьма нервную старушоночку-старую деву, перебирающую дрожащими ручками его фотографии, их общие и проклинающую меня, что в молодости, лет эдак -дцать назад, я лишила ее возможности молиться на него в его присутствии. Я с шумом выдохнула. — Чего ты хочешь от меня? Я пытаюсь. Но попытки весьма нелегки, когда у тебя тело ученицы четвертого класса в семнадцать, а в спутники жизни тебе подкидывают, ничего личного, Аарон, смазливого мальчика, который и жизни-то толком не видел. — А твое пятисотлетнее барахло, можно подумать, видело и знает жизнь, как свои пять пальцев. Рассказывай дальше. За всю жизнь он выучил только, как к бабам под юбки лезть да с ума сводить дурочек вроде тебя. — Презрительно фыркнула Дэна. — Все. Заткнись. — Я обернулась к Аарону, у которого даже глаза округлились от моего фривольного общения с такой силой, как Дэнелла Тефенсен, с которой все, кто слабее, привыкли считаться и не перечить. — Приятно было познакомиться. Удачи тебе, Аарон. — Вообще-то… — Юноша переступил с ноги на ногу, устремив взгляд в землю. — Мне нужно с тобой поговорить наедине, Корина. Госпожа Тефенсен знает, что у нас больше общего, чем ты считаешь, и я считаю необходимым поделиться. — В этом нет необходимости, Аарон. — Я была раздражена после очередной стычки с Дэной и уже хотела швырнуть свои мощи на кровать Андреа, угрюмо уткнуться в стену, и никого не видеть и не слышать. В особенности, лиц противоположного пола. Я понимала, что Тефенсен во мне раздражало больше всего. Что на остальных мужчин и парней, кроме Владислава, я смотрела, словно сквозь осколок зеркала тролля из сказки 'Снежная Королева'. Какими бы красивыми, умными и талантливыми они ни были, виделись же мне они фриками из цирка уродов. Я так сломалась на этом мужчине, что не желала видеть никого другого. Упрямо, одержимо, до безумия. Я этим раздражала всех, с кем только заговаривала. Но что я могла против этого?.. Это чувство было сильнее меня. Оно подавляло так, что не позволяло иметь даже свое мнение в некоторых ситуациях. Возможно, существуют в мире мужчины и лучше, есть даже и хуже, но вся суть меня заключалась в том, что он был один. И уже не имели значение ни те, кто был лучше, ни те, что хуже… — Ты только узнал меня. У тебя есть право оставить свои тайны при себе. — Я вынужден настаивать, Корина. Это важно. Аарон смотрел на меня уверенно и неумолимо. Раздраженно передернув плечами, я вошла внутрь пещеры. Аарон шел следом, Дэна завершала шествие. Открыв нам дверь, в минуту управившись с системой сканирования и идентификатором личности, она удалилась по делам. Дверь прикрылась, и мы с Аароном остались одни. Я молчаливо опустилась на край кровати Андреа, на которой теперь спала сама, а Аарон — на раскладушку Дерана. Не нарушая тишины, юноша внимательно вглядывался в меня. Я же не в меру заскучавшим взглядом изучала потолок. — Послушай, Корина. — Наконец, больше не в силах молчать, произнес Аарон и запнулся на этой фразе, обдумывая, что сказать дальше. — Пойми меня правильно и не заноси с первой встречи в список врагов. Я не пытаюсь никого заменить. Последнее, чего я, в принципе желал бы, это пытаться стать копией твоей любви. Я понимаю, что это невозможно, и я не хочу тебя неволить. То, что говорила госпожа Тефенсен, абсолютно не принципиально. Нам не обязательно… Ну… Заключать брак, когда станем Хранителями Баланса Измерений. Поверь мне. Я здесь по той же причине, что и ты. На эту должность, в основном, избирают тех, у кого есть какой-то грех на душе, чтобы пройти процедуру очищения и избавиться от порока. Поэтому большинство претендентов были связаны с вампирами в прошлом. Мы с тобой больше похожи, нежели тебе кажется. Мы — друзья по несчастью. Люди из одной лодки… И я не собираюсь лезть к тебе в душу. Я просто буду охранять тебя от ошибок и не более того. Я знаю, что ты все еще любишь его. Ворона. И если вы встретитесь, ты можешь не устоять перед его чарами, поддаться искушению. Я буду присматривать за вами обоими, чтобы этого не произошло. Я отреагировала так, как сама того не ожидала. В мгновение ока я покрыла разделявшее нас с Аароном расстояние. Опрокинув юношу на раскладушку, я всем весом вжала его в кровать и сдавила горло пальцами, с удовлетворением наблюдая за тем, как белки его глаз медленно, но верно выезжают из орбит, а сам Аарон начинает задыхаться. Я многое терпела. Многое спускала с рук Тефенсен, но лишь потому что эта девушка держала его жизнь на коротком поводке, и мне стоило только испортить ей настроение, как она одним лишь щелчком пальцев могла лишить меня всего, что было мне дорого. Но терпеть то же самое от какого-то мутного левого парня… Вот тут уж увольте. — Все, кто здесь живет, милый Аарон, находятся в мире, которым правит король. Заткни себе глотку своими кличками и подавись ими. Не смей даже произносить его имя всуе. Иначе я так быстро окончу твое жалкое существование, что ты даже вздохнуть не успеешь. — Прошипела я на ухо Виллипету, вплотную склонившись к нему. — А если я узнаю, что ты следишь за мной и докладываешь все этой суке… Просто помни, что я не выношу на дух стукачков. И они не живут долго и счастливо, если принимают не обремененное интеллектом решение — устроить слежку за мной. Во взгляде без пяти минут до смерти напуганного Аарона, я видела отражение своих глаз, полыхавших изумрудным огнем. В них плескалось столько ярости, ненависти и боли, что, только увидев их, как в зеркале, я понимала, что Лора жива, томится где-то в заточении, но рвется вперед, к свободе, ожидая святой минуты, чтобы скинуть с себя оковы этого уродливого тела и вернуться к королевскому трону в королевском замке. Я разжала пальцы, отпуская юношу, решив, что одного урока с него на сегодня будет достаточно, и он резко и хрипло закашлялся. Отдышавшись, он заговорил снова. — Прости, Корина. Извини за то, что ударил тебя словом, но дело все в том, что это было поручение госпожи Тефенсен, а не мое желание. Мне глубоко безразлично, что происходит между тобой и нашим королем. Это не мое дело, и не мое право лезть в чужие отношения. Но ты прекрасно знаешь, как действует твоя подруга, заставляя работать на себя, не так ли? Если я не выполню ее поручение… Мой отец умрет. На мгновение я даже забыла выдохнуть и что такое злоба. — Что-о-о? Но… Почему? — Да, я родился в реальном человеческом мире без магии. Но вампирам не запрещено Хранителями Баланса Измерений наведываться к нам… Когда я был еще совсем ребенком, на мой дом было совершено нападение. До того момента мои родители были людьми. Мы были счастливой семьей. Но однажды ночью какая-то безумная вампирша ворвалась в наше жилище. Мама спала, я пытался уснуть, а мой отец… Он, к сожалению, находился на кухне и пил чай. Он попытался оказать бестии сопротивление, но потерпел поражение. Она пила его кровь, и, видимо, не до конца осушила его. Может быть, она была новенькой и неопытной… Но мой отец умер и воскрес для бессмертного существования, так как яд вампира заразил собой оставшуюся кровь его организма… Госпожа Тефенсен считает, что мой отец обретет покой, только если умрет. Я придерживаюсь иных взглядов, менее радикальных. Только вот она, как служитель природы, так ненавидит мертвое и одновременно с этим живое, что желает стереть с лица земли и моего отца. А если моя мать останется одна, она этого не вынесет и оборвет свою жизнь. Мои родители в браке уже тридцать лет. Они так близки, что один без другого просто не может дышать. Прости меня, Корина, ты нравишься мне, но если Дэнелла Тефенсен требует проследить за тем, чтобы король тебя не коснулся, я это сделаю. Ради своей семьи. Мой отец настолько не желал причинять вред людям, что мы отыскали организацию Хранителей Баланса Измерений и попросили их переселить нас в мир, где бессмертных больше, чем смертных. Теперь мы живем здесь втроем. Мы обзавелись хозяйством и скотиной. Мой отец, в основном, питается кровью животных, да и то берет у нашей козы Шелли такую малую дозу, что у нее даже не исчезает молоко. А когда он чувствует себя обессиленно и изможденно, я кормлю его своей кровью. Я знаю, что он остановится и не причинит мне вреда никогда. Однако, госпожа Тефенсен считает, что он заслужил смерти, и, поверь мне, она охотно убьет его, если я не справлюсь с заданием. А если это случится, матери не станет. И меня тоже. Мой отец выбрал бессмертное существование вместо смерти, лишь потому, что мать просила его не уходить. А если бы у него не было семьи, он сотню раз уже повторил, что охотнее предпочел бы смерть скитанию во мгле. Я не могу допустить, чтобы подобный кошмар случился с моей семьей. С нас уже хватит. Кому, как не тебе, дан шанс понять меня. Ты сама до последней капли крови борешься за того, кого любишь… Я опустила глаза, не в силах видеть этот честный искренний взгляд. У меня не было даже подходящего слова, чтобы описать Дэнеллу Тефенсен. Для нее не существовало людей. Только ее тупые марионетки, которые начинают скакать, чтобы сохранить жизнь своим любимым людям, когда она повелевает скакать… Я, Аарон… Все мы были частью ее игры, жертвами, куклами, которыми она вертела, как хотела, загнав в сети своей паутины без возможности выбраться. Я тяжело вздохнула, покачала головой и вышла из пещеры вон, не оглядываясь на Аарона. *** Два месяца спустя. Теперь Дэнелла чаще давала мне выходные. Магию я освоила практически в совершенстве, в рукопашной значительно продвинулась вперед с момента, как меня запросто можно было уложить на обе лопатки, и сейчас для того, чтобы это сделать даже самой Тефенсен приходилось попотеть. Свободное время я проводила в лесу, наедине с природой и животными, прячась от изредка появлявшихся разбойников и мародеров, и, кажется, даже боль в груди начинала постепенно рассасываться. Процесс был очень медленным. Медленнее, чем у любой обычной девушки, которая прерывает отношения. Но все же он был. Я перестала подскакивать с утра с кровати в пене и мыле, сон стал ровнее, и думала я о нем теперь пару часов в день вместо двадцати четырех днем и ночью. Как бы это ни было странно, но все-таки время лечит. Даже тяжелейшие душевные разломы. А общение с Дэной, которая, на удивление, последнее время была менее несносной и с Аароном все же как-никак отвлекало… Неторопливым шагом в салатовом ситцевом платьишке я прогуливалась по уже знакомой мне тропинке, и солнце сквозь хвойные стволы улыбалось мне всеми своими лучами. Вытянув шею, я подставила лицо яркому свету, зажмурилась и улыбнулась. Было все-таки в этом что-то, и я не могла этого отрицать. Солнце больше не было врагом, не было необходимости его бояться, и тепло его согревало, а не опаляло. Разговаривая с людьми, я смотрела на них, как на людей, а не как на мешки с венами и артериями, полными теплой сладковато-соленой жидкости с привкусом металла. Даже в ощущении боли что-то было. Я больше ни от чего не была застрахована: болезнь, случайное нападение. Что угодно… Любое оружие теперь могло убить меня, но и в бессмертном существовании, с другой стороны, их было не меньше. Солнце, святая вода, серебро, осина, яды оборотней и полукровок… Синяки и ушибы, оставленные Дэнеллой Тефенсен больше не регенерировали, но и это даже было прекрасно. Чувствуя боль, я почему-то начала чувствовать жизнь. Чувствовать, что сердце мое стучит вновь не напрасно. Задумавшись о всех 'за' и 'против' бессмертной и смертной жизней, я и не заметила, как вышла к развилке дорог… И напоролась на разбойников… Их было семеро. Все, как один полубеззубые, с косой красной банданой на голове, одетые в рваное тряпье с кривыми ятаганами в руках. Один из них, по всей видимости, самый главный, с золотыми зубами в верхней челюсти и серьгой в ухе, не возьмусь сказать в каком именно, ибо не запомнила, сделал угрожающе спокойный шаг в мою сторону, нагловато ухмыляясь. — Так-так. Что тут у нас? Родители не учили девочку, что нельзя ходить по лесу в полном одиночестве? — Он обернулся к своим и гаденько захихикал. Банда поддержала товарища гордым улюлюканьем. Я сделала шаг назад, онемев от ужаса. Какой бы сильной ни была моя магия и вера в то, что дерусь я неплохо, одной, на вид и анатомию, тринадцатилетней девочке не справиться с семерыми бандитами. Сердце в груди покрывалось морозной коркой от страха. У меня не было ни золота, ни серебра, ни прочих материальных благ. Мне нечего было им предложить, разве что себя. Изнасилуют и убьют. Это факт. Я мысленно молилась о том, чтобы Дэна не спала. Когда она бодрствует, она всегда знает все, что происходит в нашем мире. Где же она… Когда она так нужна. Она бы стерла всю банду в порошок одним щелчком пальцев. — Как думаешь? — Обратился главный к одному из разбойников. — Эта мелкая еще девка? Вот уж будет у нас праздник. Давно, честно говоря, я не выпускал большого Джо погулять. Даже успел заскучать по женскому теплу. — Да как пить дать. — Отозвался тот. — Гляди, как дрожит и как напугана. Похоже, что мужика еще не знавала. Вот поймали мы как-то Донну Анну. Думали, тоже девка небось, как и эта. А Донна Анна оказалась еще той бабой. Опытной. Сама даже согласилась подарить немного любви, ласки и понимания. Потом оказалось, что неплохой бордельчик содержит эта Донна Анна на окраине Трансильвании. Что за женщина. Ах, что это была за женщина! Половина разбойников мечтательно закатила глаза, а главный золотозубый повернулся ко мне. — А ты, как смотришь на то, чтобы подарить нам немного тепла, крошка? Не бойся ты так. Не обидим. У нас просто чертовски давно не было женщины. Он протянул свою мозолистую, темную от грязи лапу в мою сторону, и меня передернуло. Сколько раз и Дэна, и все, кого я знала, называли Владислава насильником. Может, в этом отношении, он и не был лучше этих бандитов. Когда он меня впервые изнасиловал, мне было двенадцать. Сейчас складывалась примерно такая же ситуация, но это было не то же самое. Любимый… Ему я простила бы что угодно. За его черные глаза с темными подрагивавшими ресницами, за его невозможно красивые и изящные руки с длинными пальцами. Может, и он, и разбойники одинаково являлись растлителями малолетних, но все, что делал он, даже это, не казалось низменным и пошлым, а выглядело, как порочное мрачное и сказочное искусство… Осталось всего две минуты до того, как я лишусь невинности не по любви, и этот факт приводил меня в состояние дичайшей паники. Я даже не целовалась ни с кем, кроме мужа, по-настоящему. Я не принимала прикосновение посторонних мужчин, правда, Аарон уже несколько раз брал меня за руку, но в этом не было ничего критически личного. Сейчас я боялась не как тринадцатилетняя невинная девочка боится взрослых мужчин. Тринадцатилетней я была лишь внешне. На моей карме лежал брак в шестнадцать с лишним лет. Я не была праведницей никогда, и у меня был секс практически каждый день, да по несколько раз на дню. Мне было тошно от мысли, что черт знает кто заберет мою невинность и обречет меня всю жизнь помнить о сексуальном опыте, вызывавшем отвращение, поэтому я вложила всю ярость в силу удара по этой руке. — Ах ты сука! — Злобно выругался разбойник и перешел к более активным действиям. Он сгреб меня в охапку и швырнул в распростертые объятья своих помощников, которые начали рвать на мне мое незамысловато простенькое ситцевое платьишко. Я кусалась, вырывалась, пыталась использовать магию, но эти ублюдки были сильнее, ощупывали каждый сантиметр моего хрупкого тела и, порвав на мне белье, уже собрались лишить меня необходимого к становлению Хранителем Архивов фактора невинности, как вдруг небо почернело, застилая мраком солнечный свет. Сначала я подумала, что Дэнелла услышала мой зов и пришла за мной, но затем услышала голос, который прострелил меня с головы через все тело, задел каждый мой нервный импульс. Холодный и надменный голос… — Негоже, господа, так обращаться с леди. Что было дальше я видела весьма смутно. Человеческий глаз отказывался улавливать происходившее на вампирской скорости. Когда все закончилось, на поляне лежало семь обескровленных трупов, а я стояла, вжимаясь в ствол какого-то дерева, практически безуспешно пытаясь прикрыться полуразорванным платьишком. Он стоял ко мне спиной, углубленно дыша. Эта линия позвоночника… Я будто бы видела ее даже через плащ, камзол и рубашку. Бог видит, как я пыталась забыть его, выбросить из головы, но все это работало лишь пока я находилась от него в стороне. Появившись здесь, среди леса на развилке тропинки, он реанимировал давно умершую во мне боль по нему, и все, чего я сейчас хотела, осторожно, на цыпочках подойти сзади и обнять эту спину, оборвать свои мучения. Я знала, может это было и ложным знанием, но чувствовала, что одно только прикосновение к нему может меня исцелить, может забрать мою боль, но стояла неподвижно. Нельзя. Запрет. Я обещала ей. Он медленно обернулся ко мне. Глаза все еще были багровыми, зрачки — вертикальными, а с полуоткрытых губ стекала кровь. Прекрасное чудовище. Я закрыла глаза. Один взгляд на него убивал. Каждый его тяжелый вздох в его сильной груди соблазнял меня. Тело била мелкая дрожь. Пусть… Господи. Пусть он думает, что меня трясет из-за пережитого стресса. — Не бойся. — Тихо произнес он. — Я тебя не трону. Если ты живешь здесь, в лесу, ты, наверняка, знаешь кое-что, мне необходимое. Мне просто нужен ответ на один вопрос. Я ищу свою жену уже три месяца. Никто не знает, что с ней стало. Она будто вовсе исчезла. Может, ты ее видела. Она должна быть с Дэнеллой Тефенсен. Ее зовут Лора. И она была королевой этого мира. Глупый… Боялась ли я его. Даже если бы убивал, я бы не испытывала никаких чувств, кроме благодарности. В конце концов, когда твою жизнь обрывают любимые руки — это не худшая смерть. Даже лучшая. Я стиснула зубы на его последней фразе, чуть не вскрикнув. Помнит. Помнит и ищет. Он не забыл меня. Значит, все, что показывала Дэна насчет него и Иэны — ложь. Он не женился… В солнечном сплетении стало душно. Я прикрыла ладонью рот. Распиравший ком в груди тошнотой рвался наружу. Слезы безвольно стекали по щекам. — Я не знаю никакой Лоры и Дэнеллы. — Из последних сил выдохнула я. Необходимая ложь, чтобы он выжил. Внеземное творение ночи. Тот, за кого я выстрадала столько души, что даже не берусь посчитать. Однажды в моей жизни наступил день, когда я впервые заплакала из-за мужчины. В тот день меня посетило четкое осознание того, что плакать из-за другого мужчины я не буду никогда. И сейчас я плакала снова из-за него, а он в упор смотрел на меня. Я не успела уследить, когда в его глазах мелькнуло понимание. — Ты же не боишься меня совсем, да? — Нет… Нет. Я… — Тише, птичка. Не обманывай меня. — В мгновение ока он покрыл расстояние, нас разделявшее. Его грудь касалась моей, его тело вжимало меня в ствол дерева, а руки упирались в этот же ствол по бокам от меня. Это было выше моих сил. Быть зажатой им в тесном пространстве, когда его лицо всего в паре сантиметров. — Владислав, отпусти. Отпусти… — Я пыталась бороться, тяжелое дыхание вырывалось через мой полуоткрытый рот, когда большой палец его правой руки коснулся моей нижней губы. Я нервно дернулась, и коготь оставил тонкую кровавую полоску. Жар заполонил каждую клеточку моего тела, он бездушно полоскал всю меня от этой мизерной боли, от напряжения, от накала, от страсти, которая поглотила меня и спалила дотла. Этот мужчина уничтожил меня, просто уничтожил. Каждый его жест рождал во мне желание. И сопротивляться этому импульсу было невозможно. Владислав зажал мое лицо между своих ладоней. Не в силах отвернуться, я была вынуждена смотреть в черные глаза и вдыхать сандал полной грудью. — Это ты… Я думал, ты мертва и снова чуть не проклял Бога. Что же ты делаешь, Лора? Как же ты можешь? Столько времени прошло, ты даже не оповестила меня о том, что жива. Я искал. Безнадежно и глупо, но искал. Не было ни веры, ни надежды, но я не сдавался. — Меня зовут Корина. Убери свои руки. Убери их, умоляю. — Я не могу видеть, что она с тобой сделала. Ты вся в синяках, выглядишь иначе, но не обманывай меня. Я вижу, что это ты. Ты все еще любишь меня. Ты не хочешь, чтобы я отпускал тебя. Что тебе мешает? Скажи мне. Я помогу. Я могу исцелить все побои своей кровью. Дай мне помочь тебе. Мой мотылек, Лора. Лора… — Он шептал мое имя, словно молитву, склонившись лбом к моему так близко, что я уже чувствовала тошный металлический вкус крови разбойников на своих губах с его губ. Нет. Если я не вырвусь, я пропала. Пропала навсегда. Совершив над собой усилие, я оттолкнула. Оттолкнула, и сердце как-то резко заволокло холодом и пустотой. Внутри меня что-то сломалось. Злая боль в его глазах была готова выпустить чудовище на прогулку. Он был так нежен, а я собиралась говорить гадости, чтобы спасти ему жизнь. Я уже ненавидела себя. — Я живу дальше. Неужели недостаточно ты искалечил мою жизнь? Почему ты просто не можешь из нее исчезнуть? Я выхожу замуж за Аарона. А ты. Ты — живое напоминание о всем дурном, что со мной было. Мне нравится быть человеком. Я не хочу твоей тьмы. С меня довольно. Уходи. — Это не ты говоришь. Дэнелла промыла тебе мозги. И метка. Я не сдамся. — Сдашься. Так будет лучше для всех. — Я подняла запястье, демонстрируя горевшую на ладони спокойным оранжевым светом метку Хранителя Архивов. — Я отвергла силу Дэны в ту ночь, когда мы были у озера. Так что-то, что я сейчас говорю, говорит не метка. Это я. И я хочу, чтобы ты ушел. Навсегда из моей жизни. Будь ты проклят за то, что бил, унижал, спал с моей дочерью. Я делала вид, что могу забыть и простить. Но, увы, только теперь я поняла, что не могу. Возвращайся к Иэне. Оставь меня в покое. — Иэна — монстр, посланный Дэной убить меня. Я понял это еще в первый день. Она Вагина Дентата. Девушка с острозубым лоном, и зубы эти серебряные. Твоя подружка, с которой ты якшаешься по сей день, специально сделала ее похожей на тебя, надеясь, что так я тебя забуду, и что Вагина Дентата изувечит меня до смерти. Да, я сделал Иэне предложение. Но перед этим Тефенсен забрала каждое мое воспоминание о тебе. Я чувствовал только пустоту и скорбь несколько дней и не знал, что делать. А потом появилась эта монстрелла. Но отвергнув ее, я мучительно вырвал из глубин подсознания память о тебе. Каждое воспоминание. Это далось мне такой болью, что я думал, что умру. Но смерть моя стоила бы того, если бы я умер. Ведь вспомнить каждую твою улыбку, каждый поцелуй — это дар, данный мне Богами, Лора. Да, я делал ужасные вещи. Я бил тебя, совершил ошибку с нашей дочерью, но я не издевался над твоей душой. Ты сама знаешь, что боль физическая — ничто по сравнению с душевной. Ну же. Я знаю, что ты резала вены, когда я умер. И теперь скажи, что значат побои даже серебряным хлыстом по сравнению с тем, что ты ненавидишь меня и уходишь из моей жизни? Я бы лучше десять раз умер и вытерпел сотни ударов серебряным кнутом, чем увидел еще раз, во что тебя превратили месяцы рядом с Дэнеллой Тефенсен. Ты втоптала наши чувства в землю. Прощай. Больше я тебя не побеспокою. Живите с Аароном счастливо. Он уходил, а я, глядя ему в спину, рыдала так, как никогда за все свои годы жизни. Я ринулась прочь, не разбирая дороги к пещере Дэнеллы. Влетев в нее на бегу, я сначала даже не заметила подругу, сидевшую на камне у входа. Она кивнула мне головой в знак приветствия. — Я горжусь тобой. — Тихо произнесла она. — Наконец-то у тебя хватило сил поступить правильно. Знаю, как нелегко было оттолкнуть его, но, видишь же, сила воли и выдержки воспитывается неразрывно в паре с физической силой. — Что мне толку с твоей гордости? Я только что сломала себе жизнь окончательно и бесповоротно своими же руками. Он никогда не простит меня, и это все твоя вина. Твоя! — Не прерывая потока слез, я ворвалась в комнату и зашвырнула себя на кровать Андреа, уткнувшись в пушистое белое покрывало и пронзительно закричав от боли… *** С тех пор мучительно шел день за днем, а я продолжала искать положительное в ежедневных занятиях с Тефенсен. По меркам нашего времени миновал еще один год с момента нападения разбойников на меня, и, без малого, полтора со старта моего обучения. Утром и в обед мы все также тренировались в рукопашной, а по вечерам практиковали магию. До сих пор я получала от подруги беспощадные тумаки и лиловые огромные синяки, иногда даже сил с кровати встать не было, но моя наставница не отличалась мягкостью характера и желанием жалеть меня, поэтому поднимала она меня ежедневно в семь-тридцать, в каком бы раскисшем состоянии я ни пребывала, напоминая ежедневно, что сила духа формируется только в комплекте с силой физической, поэтому никаких послаблений мне быть не может. Медленно и верно мы перешли на новый этап. Тефенсен объявила, что я овладела всеми необходимыми навыками, чтобы получить заветную должность, и что она готова снова поделиться со мной своей силой. Через двенадцать дней я должна была стать Хранителем Архивов. В мире, где я родилась, сегодня было восемнадцатое ноября две тысячи пятого года. Здесь же месяцы не имели принципиальной разницы, где круглый год стоит пасмурное дождливое, но все же лето. Таким образом, в моем родном мире миновало всего чуть больше, чем полтора года, а в волшебном мире Трансильвании — уже целых восемнадцать лет. Сегодня солнце разорвало привычный Трансильванский природный уклад погоды, проникнув сквозь занавески в шесть часов утра и подняв на ноги. Я чувствовала себя не в меру бодро и окрыленно, поэтому едва первый его луч коснулся моих ресниц, я уже была на ногах, одета и готова к тренировке. Разбудив спящую Дэнеллу, я объявила ей, что готова начать пораньше. Коротко зевнув и не возражая, она встала с кровати, оделась и заварила нам обеим по чашке кофе. Пока мы пили, уже привыкнув к кипятку и не обжигая язык, нам удалось даже перекинуться парой фраз. Может быть, даже чуть больше, чем парой. — Ты радуешь меня, Корина, последние дни. Активная и бодрая, ты абсолютно не похожа на ту девушку, которую я силком волочила в свою пещеру, перетащив через границу с реальным человеческим миром без магии и обратно. Ты меняешься, и, как мне кажется, в лучшую сторону. Если ты сегодня решила начать тренировку раньше, завтра я, пожалуй, немного и тебя порадую. Ты будешь свободна весь день. День грандиозного шоу в Трансильвании. К нам приезжает цирк с животными и трюкачами, несколько цыганских таборов, факиры-пироманы, испанские и аргентинские танцоры. Весь праздник организуют на поляне за лесом, рядом с озером, где я тебя отыскала в тот вечер, когда ты отвергла мою силу. Любой может записаться и принять участие, показать свой номер. Ты когда-то говорила, что пока училась в Институте, окончила курс по восточным танцам. Можешь оставить заявку и станцевать для народа. Я знаю, как ты неравнодушна к хореографии. Кстати, как твои ушибы? Сильно болят? Я потянулась на кровати Андреа, размяла руками шею и окинула взглядом расплывшийся по предплечью багровый синяк, кровоподтеки по всему телу и уродливое синее пятно на бедре. — Я в порядке. Бывало и похуже. Все еще не владею необходимым углом поворота, чтобы максимально быстро уворачиваться от твоих ударов. А бьешь ты не как девушка, а как взбесившийся дракон весом в тонну. — Я и есть дракон. — Ухмыльнулась Тефенсен. — А ты экс-вампир. Быть может, я и избавила тебя от проклятья Ночи, но резерв сил в твоем теле намного выше, нежели у простого смертного. Даже отмена вампиризма не меняет того факта, что ты им была и владела неограниченной разрушительной силой. Ты просто никак не можешь принять, что ты больше, чем просто человек. От своей лютой неуверенности в себе ты сейчас и покрываешься синяками, думая, что не в силах сопротивляться тем, кто физически сильнее. Возможно, я тебя и удивлю, но ты без проблем бы одолела и тех разбойников, которых уложил твой бывший благоверный. Если бы поверила в себя и в то, что, хоть они и мужики, и разбойники, но все-таки люди. А ты — бывший вампир. — Может быть, ты и права, но это все теория. Идем практиковаться. Я, действительно, хочу взглянуть на праздник хотя бы одним глазком. Поэтому лучше я отдохну завтра, чем сегодня. Мы с Дэнеллой вышли на поляну и встали друг против друга. Перед тем, как моя метка Хранителя Архивов окончательно потемнеет, Тефенсен обещала доверить мне меч и тренироваться уже более серьезно, с оружием, так как сегодня я сдавала экзамен по азам в рукопашной. Я начала разминку с несложных упражнений для мышц ног и рук, Дэна последовала моему примеру. — Если, как ты говоришь, у меня есть право принять участие в шоу, то в чем мне выступать? — Подала голос я. — В чем проблема? Моего гардероба недостаточно? — Растирая рукой икроножные мышцы, Дэна с удивлением подняла на меня глаза, вопросительно изогнув правую бровь. Я закатила глаза, поражаясь ее недоуменности. — Разумеется. Я буду танцевать танец живота в футболке и леггинсах! Да не вопрос. Именно так и будут одеты все участники шоу. Так и вижу факиров и танцовщиц в спортивных костюмах. — Съязвила я. Дэнелла только презрительно фыркнула. — Истинный профессионал сможет станцевать даже в пижаме так, что никто не обратит внимания на его одежду. Будут смотреть на движения. А я вижу насквозь твои задние мыслишки. Хочешь соблазнительный костюм, в котором будешь скорее раздета, чем одета, чтобы привлечь внимание короля. Помни, правила все те же. Он будет на празднике. Либо игнорируешь, либо все плохо кончается. А то знаю я тебя. В любое время дня и ночи трубы бешено горят. Алкоголика от бутылки приходится отрывать и к батарее привязывать, наркомана — от порошка, а тебя — от него. В его присутствии на тебе одежда просто не держится. Я одарила подругу холодным взглядом. — Кажется, мы договаривались, что тема закрыта. — Кажется, мы договаривались, что он для тебя мертв, и поэтому тема закрыта. Но там, на поляне, после убийства разбойников, что-то не было похоже на то, что все кончено. Он вжимает ее в деревце, на ней одежды полклочка, а она пялится на его плечи, руки, губы, смотрит ему в глаза и помирает от любви. Я предупреждаю на тот случай, если ты забыла, чем грозит потеря невинности, а не напоминаю о нем. — Слушай, ну я же ушла. Хватит считать меня конченной. — А перед этим таки позволила себе пару минут насладиться его объятьями. 'Нет' — это когда отталкиваешь в тот же момент, а не постояв и подумав несколько минут. Я же знаю, что и сразу могла. Но не стала. Сладостный плен паука. Бедная, бедная мушка без башки. — Будешь осуждать мои методы? Или, наконец, начнем экзамен? — Начнем. Завтра Аарон будет пристально за тобой следить. Помни об этом. Я все узнаю. У меня глаза по всему миру. Вам, любовничкам, нигде не спрятаться от меня. — Кстати, об Аароне, раз уж ты заговорила. — Я выставила правую ногу вперед и атаковала Тефенсен, не давая ей возможности осознать, что произошло. — Сколько ты будешь терроризировать его? Он не хочет следить за мной. Я — его друг, и ему омерзительно так со мной поступать. Но он ничего не может поделать. Ты же держишь жизнь его отца на коротком поводке. Тебе самой от себя не тошно еще? Какой нужно быть тварью, чтобы заставлять работать на себя путем террора? — Так вот, в чем дело. Прониклась сочувствием к слезливой истории о несчастном папочке. Вот все вы одинаковые — фанаты вампиров. — Усмехнулась Дэнелла. — Да, знаешь, я не против положить конец папочке-кровососу, но Аарон благодарен мне за то, что я этого не делаю и с радостью готов взамен оказывать мне услугу слежки за тобой, не смотря на то, что ему сейчас пришлось оставить семью, чтобы очиститься от греха. И он не роптал на меня ни разу за то, что теперь не видит своего кровопийцу, и, увы, даже мать, потому что она, вместо того, чтобы понять, что муж ее умер после нападения вампирши и вбить осиновый кол в грудь этой искаженной внешней копии, приняла его, живет с ним и позволяет питаться своей кровью. Будто бы того факта, что ее мужа больше нет в живых, для нее не существует. Мать Аарона — такая же грешница. Сочувствующие вампирам не лучше самих вампиров. Поэтому я держу мальчика подальше от этой гнилой физически и морально семейки. Но он понимает, что этим я оказываю ему услугу. Ты же - нет. Перестанешь меня корить только, когда ад замерзнет. Даже Аарон понимает, что я поступаю по справедливости. Ты же упрямая, как сто чертей. Дэнелла обрушила удар ладонью мне на плечо, но я ловко увернулась, и ее рука лишь бессмысленно разрезала воздух со свистом. Я удовлетворенно хмыкнула. — Аарон понимает? Да он боится тебя, как огня, только поэтому молчит. У меня другие сведения. Мне он другое говорит. Как устал жить в постоянном страхе и травле. Ты никому покоя не даешь и всех используешь для своей грязной работы, шантажируя людей жизнью их любимых. От тебя уже не только я устала, но и бедный Аарон. Вот я по-прежнему ненавижу весь мужской род, но даже мне, циничной сволочи, его жаль. Ты — маниакальная истеричная сука. Хорошо. Владислав никогда не отличался благими намерениями. Помимо того, что он — вампир, он еще и закоренелый мизантроп. Ему в удовольствие наслаждаться ужасом, страхом и смертью людей. Но отец Аарона вообще не питается людьми. Только кровью животных. Но ты и его убить хочешь! — Я не принуждаю вас выполнять мои требования. Вы сами виноваты, что с радостью позволяете использовать себя. Пусть Аарон не следит за тобой, а ты — беги к своему бывшему в теплые объятия. На второй день просто покончим с Владиславом Дракулой и Уиллоби Виллипетом, и все. На двух вампиров мир станет чище, а вы живите дальше, как хотите. Вы же сами против. — Пожала плечами Дэнелла и вновь атаковала, нацеливая удар мне в голову. Уклонившись, блокировав направленный мне в шею кулак, и нанеся удар мыском кроссовки ей в колено, я с удовлетворением уложила Тефенсен на обе лопатки, намертво вдавив руками ее запястья в землю. — Шах и мат, подруга. — Удовлетворенно оскалилась я. — Отмечаю искаженное и бедное до моего желания плакать над твоей эмоциональной сферой понятие о семье и жизненных ценностях. За близких продашь душу, не то, что согласишься следить или жить в воздержании. Поднявшись на ноги, я протянула Тефенсен руку. Она встала, и мы, не сговариваясь, грохнулись на траву и рассмеялись непонятно чему. Видимо, падение на спину показалось чрезвычайно смешным. Я сорвала травинку и начала ее сосредоточенно грызть. — Вы забываете о том, что ваши близкие и любимые — демоны ночи, готовые разорвать вам глотку в любую минуту. Аарон тебе сказал, что его папа не питается людьми? Вот еще одна общая черта у вас двоих. Поэтому даже Хранители Баланса Измерений, глядя на вас, приняли решение о том, что вы должны стать мужем и женой. Вы идеализируете тех, кого любите. Да, Уиллоби не пьет кровь посторонних людей, но как же Аннабель Виллипет? Как же Аарон? Я дружу с Аароном, с этим потерянным юношей, не намного меньше, чем с тобой. И знаешь, что я вижу, Корина? Еще будучи Кирой, я общалась с ним. Он был совсем маленьким мальчиком тогда. Аннабель иногда позволяла мне остановиться у них, когда я скрывалась от наемников. И, знаешь, что я видела? Бледного, шатающегося пацаненка с багровыми следами от укусов на шее. На маленьком личике, молочно-белом, только слезы. Слезы боли. И ни кровинки. Он всегда был холодный. Полуосушенный. С Аннабель творилось то же самое. Я насмотрелась. А ты? Я даже не буду упоминать твою спину, превращенную в мясо. Но если Аарона папаша эксплуатировал только, питаясь им, твой вообще брал, что хотел. Сексуальное рабство. Алые следы асфиксии, несколько дней не регенерировавшие. Укусы по всему телу. Ты никогда не рассказывала и не расскажешь, но я знаю, какой экзекуции ты подвергалась. Как он насиловал тебя когтями, рвал и терзал клыками там же, куда трахал потом. А твой плач и мольбы только заводили его. Так что вот не надо оправдывать вампиров. Место им одно. В овраге, куда ты сбросила маленькую Мию и трупы других детей. На моем сердце оттанцевали чечетку кинжалом от упоминания о нем, но я стиснула зубы и не показала вида. — Хватит болтать. Дай отдохнуть. Я сдала экзамен, уложив тебя на обе лопатки. — Бесишься от того, что я все о вас знаю. О каждом грехе твоего любимого. Поэтому и сворачиваешь разговор. И, как всегда, правды ни видеть, ни слышать не хочешь. — Тяжело вздохнула Дэнелла, и мы надолго замолчали. Ближе к вечеру мы приступили к магической практике. — Ты уже знаешь магические символы 'Аарденто' и 'Игнификато'. О них мы с тобой начали говорить еще три урока назад. Первый? .. — Дэнелла сделала паузу, ожидая моего ответа. Я закатила глаза. — Я отвечала на эти вопросы еще на прошлом магическом семинаре. В магии я — не такой профан, как в рукопашной. Знаки приводятся в действие правильным положением пальцев и вложенной в знак силой энергии. 'Аарденто' — удар. Все пальцы кроме большого распрямлены и смотрят вверх. Большой палец направлен в сторону удара. 'Игнификато' — огонь. Ладонь прямая. Пальцы согнуты так, будто держат что-то круглое. Мысленно визуализируешь огонь и направляешь движение руки в сторону объекта, который хочешь подпалить. Без предупреждения сложив пальцы в крестовидный знак удара, я громко воскликнула. — Аарденто! Тяжелая еловая ветвь сорвалась с дерева и с треском рухнула в паре сантиметров от головы Дэны так скоропалительно, что она ни вздрогнуть, ни присвистнуть не успела. — Надеешься убить меня этим? — Ее лицо скривилось недоброй ухмылкой. — Я бессмертна. Я — дитя Дракона. Мстительное дитя. Риск — дело глупое и неблагородное. — Ну… Есть грешок. Не буду спорить. — Я улыбнулась в ответ. — Представлять, как эта ветвь проламывает тебе голову — это же искусство! — Ладно. Хватит с тебя разрушений. Приступай к 'Игнификато'. Вытянув руку вперед и полусогнув пальцы так, будто держу на ладони маленький мячик, я вызвала в воображении картинку огня и прошептала. — Игнификато… Сквозь полуприкрытые глаза я увидела свет прямо перед собой и почувствовала тепло, согревавшее руку. Открыв глаза, я даже улыбнулась. Маленький огонек плясал на ладони свой замысловатый танец, не обжигая, а играя, готовый в любую минуту превратиться в опасное оружие. И снова не дожидаясь разрешения Дэнеллы, я метнула его в ближайшее хвойное дерево, которое тут же вспыхнуло, подобно спичке. Ошарашенно взглянув на это и быстро соориентировавшись, Дэна что-то прошептала, сложив пальцы неизвестным мне знаком, и, когда дерево погасло, раздраженно воззрилась на меня. Я самодовольно ухмылялась. — Это что сейчас вообще было? Ведешь себя, как неразумный ребенок, которому доверили спички. Еще немного, и огонь бы перекинулся на лесополосу. Я закатила глаза и склонила голову набок. — Ничего не произошло. Все в порядке. Ты же погасила огонь, в конце концов. К чему драматизировать? — Зато ты выходишь из-под контроля. Ты знаешь, что хороша в магии и быстро осваиваешь новые и новые знаки. Но зачем склоняться к разрушению, получая силу? — А это неизбежно, Тефенсен. Любая сила — это саморазрушение. Мое бытие вампиром, по-моему, это скорее доказало, нежели опровергло. — Ты даже по природе своей склонна к разрушению больше, нежели к созиданию. Я думала сделать из тебя светлого мага, но все твое естество тяготеет к тьме. Возможно, твое безумие наложило и на твою магию темный отпечаток. От энергии, которую ты вкладываешь в магические знаки, тянет вязким темно-вишневым цветом ярости и силой черных оттенков. Тьма тянется за тобой шлейфом, Корина. Если ты от нее не освободишься, ты даже не сможешь стать Хранителем Архивов. Надо подумать, что с этим можно сделать. Но здесь необходимо работать и над твоим характером. Все, что ты делаешь, ты делаешь, как капризный ребенок не 'во имя', а 'вопреки всему', потому что ты считаешь, что все вокруг виноваты, что лишили тебя той жизни, которую ты хотела. Пока так будет продолжаться, ты обречена влачить свое существование во тьме, даже будучи человеком. — Ты просто завидуешь, что с первых уроков я осваиваю магию так успешно. — Презрительно скривилась я. — Но. Как ты и говорила. Лучше успех и в темном деле, чем неудача, но в светлом. И не имеет никакого значения, какими средствами. *** Праздник должен был состояться вечером, поэтому весь следующий день не обремененная тренировками я провела в прогулке по окрестностям, размышляя о том, в каком виде мне появиться на шоу. Ах, если бы хотя бы на минутку получить доступ к моему гардеробу в замке, обнять милого сердцу Роберта, спросить, как там обитатели. Как мои дети… Поздороваться с Амбердо Андерсеном. Я так скучала по дому, мне так отчаянно не хватало всех его обитателей, даже безмолвных карликов… Одинокая и задумчиво-печальная, я бродила по Васерии, выбивая мыском кроссовки камушки из земли. Я обречена делать то, что хочет Дэна. Я даже не имела права одеться, как хотела. Подавленность и груз мыслей и воспоминаний довели меня до открытой двери ветхой избы. На пороге ее сидела пожилая женщина и сосредоточенно рассматривала меня. Седовласая старушка с пронзительными черными глазами, (на миг заглянув в них, мне показалось, что я смотрю в глаза мужа), была одета в цветастое черно-красное платье. Пестрый платок был повязан на ее голове, а на плечи наброшена шаль черного цвета. Вышитые розовые и алые розаны и купавки резко контрастировали с черным цветом ее одежд. А длинная черная юбка в пол полностью скрывала ее ноги. Цыганка улыбнулась мне, обнажив идеально ровные и не по возрасту белые зубы, перемежавшиеся с золотыми, и хрипло произнесла. — Мишто явъян, дае. (Добро пожаловать, мать. /цыг./ — примечание автора). Не уверенная в том, что ответить на приветствие, я просто поздоровалась. Не ожидая, что цыганка поймет меня, я, как оказалось, недооценила ее. — Заходи, девка. Сниму я печаль твою и любви твоей помогу. То, что ищешь ты, у меня обретешь. Должна я и тебе, и ему. Возвращаю свой долг, наконец. — Произнесла она на ломаном английском и окинула меня вопросительным взглядом. Женщина, буквально, обещала ответы на все мои молитвы, и я, не задумываясь, зашла в избу. Терять мне все равно было нечего. Беспокойно оглядываясь, цыганка спешно закрыла дверь за моей спиной. Та затворилась с глухим скрипом. Внутреннее убранство дома поражало своим богатством. Мне довелось побывать во многих домах даже этой же самой деревни. В других деревнях Селена учила меня охотиться. А здесь я сама жила в доме Джорджа Ласлоу некоторое время. Здесь я убила Арину и побывала в избе Герика, передав ему с рук на руки дочь. И ни один из домов не отличался ничем особенным. Кровать, пара стульев, стол, несколько икон и больше ничего. Изба же цыганки была уставлена, пусть и потрепанной мебелью, но викторианской эпохи цвета красного дерева. Несколько зеркал в позолоченных рамах висело на стенах. Внешне избушка казалась маленькой и приземистой, но когда я вошла, стены сами собой будто бы раздвинулись, а потолок уехал куда-то вверх. Не дав мне возможности поразмыслить, женщина усадила меня на скрипевший от каждой с ним манипуляции стул к зеркалу и накинула мне на плечи темную ткань. Вероятно, это была старая скатерть или что-то ей подобное. Затем она ушла куда-то в противоположный угол комнаты. Я же тем временем приступила к детальному обзору избы. Я посмотрела в зеркало в готической, некогда бывшей позолоченной раме. Зеркало, вероятно, жило раза в три дольше меня на этом свете, и за давностью времен, от позолоты не осталось и следа. О былом великолепии его напоминали лишь мелкие золотистые, не успевшие осыпаться крошки. В центре комнаты стояла кровать с витыми ножками, застланная алым покрывалом. В дальнем углу находился высокий трехстворчатый шкаф, около которого суетилась эта таинственная пожилая женщина. Возле самого входа располагался стол, на котором, пуская теплый пар в воздух, стояла тарелка с ароматными свежеиспеченными блинчиками… Мое внимание привлекла небольшая фотография, висевшая над кроватью цыганки. Полувыцветшая, в алых и темно-коричневых тонах. Я встала со стула и подошла ближе, чтобы внимательнее рассмотреть ее. Изящным и вычурным почерком в самом углу фото была выведена дата. Тысяча четыреста сорок второй год. На фото был запечатлен Владислав. С первого взгляда в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Но выглядел он как-то иначе. Длинные полувьющиеся волосы были распущены по его плечам, на которые был накинут бархатный алый плащ, а средний палец руки украшал перстень с символом Ордена Дракона. Легкий румянец проступал на щеках юноши, который выглядел почти так же, как мой сын. За исключением цвета глаз. Влад, действительно, был идентичным двойником своего отца. Глядя на фото мужа в молодости, я видела сына. Отсутствие бледности кожи говорило о том, что на этой фотографии Владислав был человеком… Рядом с ним стояла девушка в длинном черном платье с красными оборками. На узких плечах красовалась черная шаль с вышитыми на ней алыми розами. Черные змеившиеся локоны спускались ниже поясницы. А лицо. Боже мой, это лицо… Я, словно, смотрела на себя в зеркало. Так я выглядела, пока Дэнелла Тефенсен не забрала мою внешность. И, одновременно с этим, на фото я видела и нечто иное кроме себя. В изумрудных глазах цыганки сквозило ничем не прикрытое презрение. И сила. Которой никогда не было заметно по моим фотографиям. Она была старше Владислава, много старше. Если ему здесь можно было дать не больше восемнадцати, то ее возраст, наверное, подходил к тридцати. Она улыбалась, но в этой улыбке не было ничего светлого и нежного. Это был оскал. Ведьминский оскал. Еле отойдя от состояния шока и от фотографии, я вернулась на стул и села, глядя на себя в зеркало. За год мои рыжие волосы отросли и теперь струились чуть ниже лопаток. Зеленые глаза, худенькое личико, в котором ни за что было не распознать прежнюю Лору Уилсон… Сейчас между мной и фото девушки над кроватью не осталось никаких сходств, но я не забыла, как когда-то выглядела. Пытаясь унять дрожь, я с шумом выдохнула. Тем временем вернулась старая цыганка с отваром каких-то трав в руках и улыбнулась мне широко и открыто. — Я вижу тебя настоящую, мать. Может, для чужого взгляда ты и выглядишь, как тринадцатилетняя рыжая девчонка, даже для глаз отца, но я вижу королеву этого мира — Лору Аделлу Уилсон-Дракула. Какой бы ни обладала силой твоя подруга, старое всевидящее око ведьмы своей иллюзией ей не затуманить. И ее нелепой иноземной магии не разлучить вечное, написанное в пророчестве. Вижу, тебя заинтересовала фотография над моей кроватью, и взволновало сходство твое с девушкой, так знай. На фото Владислав III Колосажатель с женою своей, Маргаритой Ланшери, ведьмой, сделанное в тысяча четыреста сорок втором году. Лицо Маргариты после ее смерти стало прообразом всех ее будущих двойников, в телах которых реинкарнировался ее дух — дух самой могущественной ведьмы пятнадцатого века. В девятнадцатом веке это была Аниита. В двадцатом — Лора Уилсон. Обе птички попали в лапы охотников-Хранителей Баланса Измерений, которые неволили, не позволяя воссоединиться со своей любовью. Только вот я — сильная ведьма, да не верю в эту ересь с воцарением Ночи. Верю только в то, что отец страдает без тебя, мать. А я ему всем обязана. Поэтому сегодня я подготовлю тебя к встрече с ним. Будь спокойна, твоя подруга ничего не узнает. Старая цыганка сделала паузу, затем продолжила. — И Владислав, и Маргарита оба принадлежали к древнему цыганскому племени. Маргарита целительницей была в юности, но затем ожесточилась. Полюбив князя Цепеша, больше никого в жизни не видела и занялась темным искусством черной магии. Если кто-то смел супротив Владислава ее восстать, страшная порча того ждала. Сколько врагов их полегло. Силой она владела неограниченной и всей тьмой, существовавшей когда-либо и стекавшейся на зов ведьмы. Парой порч Рита в могилу могла свести. Все ее боялись. Никто не смел связываться с могущественной колдуньей. Мужчины за ней, как привороженные, таскались. Женщины ей завидовали, а кроме мужа своего ни на кого она не глядела, никого не замечала. Любовь эта и довела ее до могилы. Но не ранее, чем она успела дать жизнь их с Владиславом дочери. Адриане Ланшери-Цепеш. Девка их первенцем была. Но и последней стала, потому что Рита вскоре погибла. А в семье Владислава и Маргариты первенец всегда впитывает их худшие качества и постепенно с ума сходит. В петле ее отец обнаружил, когда ей шестнадцать исполнилось. Уже после того, как он погиб и душу продал, бессмертным вампиром он воспитывал дочь вплоть до повешения. Причин, по которым сошла она с ума и вздернулась никто не знает. Но перед этим успела она дать жизнь своему ребенку. Из года в год потомки семьи Цепеш населяли земли этого мира. Но до наших дней только один дожил. Я. — Вы — потомок Маргариты и Владислава? — Я удивленно воззрилась на цыганку с благоговением и даже трепетом. Вся эта ерунда с перерождениями значительно напрягала, но, тем не менее, выходит, сейчас я находилась в доме своей раз двадцать пра- внучки. — Что удивляет тебя, мать? Да, это так. — Старая женщина начала втирать травянистый настой в мои волосы. — Я не могу снять чары, наложенные твоей подругой, но вернуть тебе истинный цвет волос можно и без них. Я закрыла глаза, пока старая ведьма-цыганка массировала мою голову, что-то нашептывая. Сомневаюсь, что обычным травяным настоем можно равномерно окрасить волосы, так что, полагаю, ведьма примешивала к делу еще и заклинание. Ее магия отличалась от той, которой меня обучала Тефенсен. От магии знаков. Как, скажем, современный мобильный телефон отличается от старого телефона на проводе. — Почему Вы живете здесь? — Я отважилась на новый вопрос. — Ваш праотец от Вас практически в нескольких милях, да и в огромном и роскошном замке его хватило бы места на всех. — Хороший он человек, мать. Зря все вокруг злом его считают. Никто не видит сколько боли скрывается за раненой, залатанной швами по живому душой. Смерть жены, дочери на его глазах, смерть собственная и обращение к тьме, гонение, смерть Анииты, невест и детей и сорок лет заточения в мире без магии. А потом счастье на короткий миг, и снова кома и смерть. Два раза ты бросила его. А у него уже сил не хватает с болью справляться. Он предлагал мне жить с ним под одной крышей, но я сама отказалась. Я — живое напоминание о том, что Ритка его мертва. Когда я отвергла его предложение, он обустроил мое жилье так, чтобы я ни в чем не нуждалась. И установил для всех вампиров запрет охоты в моей деревне. А когда появилась ты, ему уже не до меня было. Да, он вел себя жестоко с тобой порой. Но считал, что это правильно, желая тебе лучшего. Он часто приходил ко мне поговорить о тебе. Видела бы ты, сколько счастья было в, как я думала, уже навсегда мертвых глазах. Почти шесть веков он ждал тебя. Ты — все для него. Ты ему новую жизнь дала. Просто люди, которые испытали столько боли, сколько он, не умеют облекать чувства в слова и считают их слабостью. Но со мной он не врал, не притворялся. Говорил, что не помышлял без тебя жизни. И не помышляет до сих пор. Вчера он заходил ко мне. Но это был уже не наш король, а тень его. Он не питается год, мать. Он не хочет существовать, если ты с другим жизнь разделишь. Если ты ему не поможешь, он умрет. Только ты можешь спасти его. Вот она, злая правда жизни его. Истинное проклятие — это каждый день думать о той, кто была мертвой почти шесть столетий, обрести ее и потерять, а не питаться кровью и избегать солнечного света. Я дрожала всем телом. Он выбрал смерть. Медленную и мучительную. Он не хотел без меня жить, как я не хотела без него. Два идиота… Что мы делали? Мы убивали друг друга. За всей этой злобной маской чудовища, упивавшегося моими страданиями, скрывался мужчина, которому было настолько небезразлично все, что со мной связано, что он предпочел смерть существованию без меня. Я найду его. Я остановлю его. Пусть Дэнелла убьет нас обоих. Лучше умереть вместе, чем гнить друг без друга. Он — все в моей жизни. Я больше не могу притворяться, что смогу пройти весь жизненный путь без него. Полубезумный… Дурак. Мой… Бог видел, как я проклясть его за глупость и отречение от жизни хотела. И как хотела обнять и никуда не отпускать. Через пятнадцать минут я смыла с волос травяной настой и окинула взглядом свое отражение в зеркале. Я не верила своим глазам… Дэнелла приложила немало усилий, чтобы стереть и уничтожить любое мое внешнее сходство с бывшей мной. Но когда по моим плечам вновь рассыпались черные волосы, став выгодным дополнением к зеленым глазам, Лора Уилсон-Дракула будто бы вновь вернулась и ожила. Затем старая цыганка отвела меня в свою баню и сама вымыла меня жесткой мочалкой, сплетенной из неизвестных мне трав, натерев мою кожу до такого состояния, что мне казалось, что с меня сняли весь верхний слой. В предбаннике на деревянной лавке лежало красное кружевное белье, красный топ на бретелях и такого же цвета широкая цыганская юбка с золочеными оборками. Баваль, так звали старую цыганку, что означало на цыганском 'Ветер', со смущением рассказала, что это белье ей доставил в качестве подарка от короля дворецкий, Роберт, когда она еще была совсем молодой и раз в тысячу прекраснее, чем сейчас, но она им так ни разу и не воспользовалась. Дескать, уйдя с головой в магию, она не видела необходимости в соблазнении мужчин своим телом, поэтому осталась одна до старости и не продолжила род Ланшери-Цепеш. Даже при желании она не успела бы совмещать отношения со своим ремеслом. Мой муж, посылающий такие неоднозначные подарки членам семьи. Как это на него было похоже. И это даже вызвало невольную улыбку на моем лице. Наверное, Баваль в юности была чертовски красива. А вот цыганский танцевальный костюм принадлежал явно не Баваль, а Маргарите Ланшери. Еще свеж в моей памяти был наш с Владиславом разговор у озера, где он рассказал мне, как Маргарита танцевала ему в красном прежде, чем похитить его невинность. Если у потомка моей изначальной версии хранились такие фотографии, которых не было даже у нас в замке, то не оставалось никаких сомнений в том, что у нее хранился и культовый костюм Маргариты, не истлевший за почти что шесть веков только благодаря поддержке магии Баваль. Топ оказался мне велик. По всей видимости и у Лоры, и у Маргариты был одинаковый размер груди, потому что я видела, что на мне, на настоящей мне и топ, и юбка сидели бы, как влитые. Моя подростковая грудь же, попросту, еще не доросла, чтобы подобные вещи смотрелись на ней идеально. Но Баваль быстрыми движениями рук и воздействием магии как-то подогнала костюм под мою фигуру. Шея, плечи и живот остались открытыми. Под скамейкой я нашла красные туфли без узоров на высоком каблуке. Едва только я оделась, старушка из ниоткуда материализовала алую розу и вплела ее мне в волосы. Словно в подтверждение моим мыслям, Баваль тихо произнесла. — На Рите был этот костюм, когда князь Цепеш влюбился в нее окончательно и бесповоротно. Знакомы они были с детства, да разлучены на долгие двенадцать лет. Может, хотя бы в этой жизни они обретут счастье. И, может, хотя бы теперь я отплатила добром вам обоим. За то, что дали мне жизнь. И безбедное проживание здесь. Спаси его, мать. Умоляю. Ты сама не своя последнее время. Я и за тобой наблюдала, хоть мы никогда и не общались, но видела я, что даже твоя душа тянется к свету, когда ты дочку Герика и Арины не убила, а отнесла отцу. Спаси вас обоих. Вы никогда не будете счастливы друг без друга. Я без слов крепко обняла старую цыганку, и она прижала меня к себе, целуя в щеку. — У меня даже нет слов благодарности, заслуживающих прозвучать за то, что Вы сделали. Без Вас я бы даже не узнала, что он смерть выбрал. — В глазах моих стояли слезы. — Полно, девочка, не плачь. — Баваль стерла мою слезу и улыбнулась мне. — Шагай навстречу своей судьбе. Да будет она к тебе благосклонна. К вам обоим… Попрощавшись со своей далекой правнучкой, я покинула дом Баваль и Васерию, в бодром духе направляясь к поляне у озера, на которой уже разожгли костры, и расположились бродячие артисты цирковой труппы, музыканты, шуты, факиры-пироманы, танцоры и многие-многие другие… *** Ночь подкралась и спустилась почти незаметно. На небосвод вышла горькая луна, освещая своим бледным свечением лес, поляну, на которой расположилась труппа артистов и мой путь. Не смотря на то, что я абсолютно не верила в реинкарнации, перерождения и жизнь после смерти, посещение дома Баваль немного подорвало мою уверенность в том, что все вышеперечисленное есть не более чем разрекламированный миф… Что-то в этом, однозначно, было. Я до сих пор помнила, как грудь мою терзал смутный страх, что когда Владислав поймет, что я — не Маргарита, он оставит меня, бросит, и я просто не смогу жить дальше. Но сейчас, увидев, что эта девушка, с которой нас разделяло практически шесть столетий, была создана по моему образу и подобию; той моей внешности, которой я владела до того, как Дэнелла не забрала ее у меня, до такой степени, что у нас с ней был одинаковый взгляд, одинаковая улыбка, одинаковая маленькая и почти незаметная родинка на переносице, я поняла, что мой страх был беспочвенным. Что касалось его вечной любви… В чем, в чем, а в этом мой муж точно не мог ошибиться. И, если он говорил, что я — Маргарита, значит, так оно и было. А я просто была лишена памяти прошлых жизней. Потому что умирала. И, как сказала Баваль, даже дважды. Яркую серебряную и полную луну окружал мириад подмигивающих ей золотистых, как мне казалось, звезд. Луна была такой близкой и чарующей, что, казалось, можно дотянуться и коснуться ее рукой. Темно-синие ночные тени мягко опускались на землю, поминутно сужаясь и вытягиваясь, а я спокойным прогулочным шагом уже подходила к поляне, на которой через полчаса должно было начаться грандиозное, шумное, масштабное и красочное шоу. В тени раскидистых дубов и вязов я приметила бордовый свежевыкрашенный фургон, возле которого толпилось около полусотни человек в ярких и блестящих нарядах всевозможных цветов, и несколько не менее ярких кибиток. В ожидании шоу здесь собрались старики, женщины, мужчины, дети, как из местного населения, так и из элиты самих артистов. Нашлось место даже для нескольких заклинателей змей. Несколько проворных обезьян залезали на крышу фургона и вновь спускались вниз, покрикивая друг на друга на своем обезьяньем языке. Не смотря на то, что люди суетились и создавали своей массой ощущение сутолоки, что-то в царившей здесь атмосфере навевало приятный покой. Ощущение предстоящего праздника ощутимо висело в воздухе, и, благодаря ему, в сердце ниспадала тихая, ничем не омраченная радость. Я коснулась ладонью щеки. Мое лицо полыхало, и все мое тело было лихорадочно горячим, не смотря на то, что наш мир в осенне-зимний период хоть и не кидает в нас желтыми листьями и не осыпает снегом, но и не славится высокими температурами. Я же горела в ощущении предвкушения праздника. И не только. Мы не виделись год. Сегодня наша встреча неизбежна, и даже сами Луна и звезды своими коварными подмигиваниями намекали, что в день полнолуния никто не сумеет убежать от своей судьбы. Я должна была помочь ему… Но смогла бы я это сделать, удержав себя от падения к безумию? Смогла бы я это сделать, сдержав обещание, данное Дэнелле Тефенсен во имя спасения его жизни? Ведь в чем-то она была абсолютно права. Оторвать меня от него, если он рядом, уже невозможно… Поразмыслив, однако, я решила — будь, что будет. С неба неумолимо светили звезды, шоу было готово к открытию, и один из восточных музыкантов в высоком тюрбане уже изливал высокую музыкальную трель. То играл дудук. А сердце сладко щемило. Ночь, луна и звезды, музыка, пироманы и огонь, все вокруг горит и дрожит золотыми всполохами, а я одета, как сказочная цыганская или восточная принцесса. В такие мгновения обещание истинной любви пьянит и задурманивает сознание. Проклиная на чем свет стоит свою слабость, я уже искала глазами его в толпе, даже не отдавая в том себе отчета. Баваль сказала, что ее магия скроет от глаз Тефенсен все, что случится сегодня ночью. Я ей доверяла. И очень надеялась, что не зря. Вечер уже на данном этапе обещал быть изумительным. Оказаться занесенной в программу выступающих танцоров не составило особого труда. Организатором шоу был невысокий приземистый смуглый мужчина лет сорока на вид. На нем красовались широкие золотые шаровары, разноцветная, с преобладанием золотого цвета рубашка и зелено-бордовый тюрбан. Перекинувшись со мной парой фраз, окинув меня оценивающим взглядом, уточнив, какой именно танец я хотела бы исполнить, он широко и ободряюще мне улыбнулся и занес меня в список участников шоу под именем Эвангелина Серена. Именем королевы представляться было небезопасно. Слишком много врагов, а я — всего лишь человек. А о своем нынешнем в столь дивную и волшебную ночь я даже не желала вспоминать. Я выбрала самый экстремальный вид, которому меня учили на уроках восточной хореографии. Танец на битом стекле. Внутреннее 'я' сейчас кричало во весь голос бежать отсюда прочь, но крик экстаза в груди убеждал, что все будет в порядке, звезды светили так ярко, Луна была так близко, а подсознание голосом моего мужа шептало остаться, чтобы увидеть, что произойдет здесь своими глазами, что я попросту не могла слушать назойливый и до тошноты правильный голос интуиции. Ощущение безумного драйва, летевшего по венам, бешеное сердцебиение, неровный пульс и адреналин в крови толкнули меня даже заявить о наиболее опасном для себя номере. Я понимала, что в любой момент могу наступить на осколки и пораниться, что весь этот танец щекочет нервы и держит тебя в тонусе лишь до первого пореза ступни, а потом уже ни о какой хореографии не может идти и речи, но неистовство, бушевавшее в крови, не позволяло мне выбрать что-нибудь посредственное, но безопасное. Оно хотело безумной авантюры, приключений, танцев до изрезанных ступней и прикосновений любимых губ до боли и тошного сладостного кома в солнечном сплетении. Еще не начавшись, праздник уже довел меня до состояния нервного возбуждения и добровольного желания сойти с ума… Само шоу стартовало через двадцать минут. Открывали программу мероприятия факиры. Я наблюдала за ними из тени вязов, словно завороженная. Танец огня был настолько реалистичен и масштабен, что захватывало дух. Моим детским забавам с магическим знаком 'Игнификато' было не суждено стоять рядом с этим великолепием. Пламя, выдыхаемое пироманами, горячей и трепыхавшейся алой волной взвивалось до черных ночных небес, разрезая прозрачные выси, доставая до верхушек могучих сосен, и лишь чудом не поджигая мрачный и темный лес. В этом огненном столбе, подпиравшем небо, на зависть каждой компании, работающей над созданием спецэффектов для фильмов моего мира, плясали и взмывали до небес четкие очертания фигур всевозможных экзотических животных, цветов и людей… Огонь плясал и танцевал все новыми и новыми волнами, выдуваемыми факирами до небес еще минут тридцать, извиваясь, деформируясь и являя восхищенным взглядам простых деревенских жителей настоящее заморское, никогда ранее не виданное ими ошеломляющее шоу. Едва только зрители успели понемногу насытиться огненным номером и закончили рукоплескать, возведенный на поляне помост заполонили дрессировщики обезьян, собак и заклинатели змей. Эта часть длилась чуть меньше, около пятнадцати минут, и, следом за ней, пришла очередь самого сердца праздника, а именно — всевозможных танцев. На площадку высыпали танцоры цыганского происхождения в ярких нарядах. Предусмотрительный организатор и его помощники тем временем развели несколько костров по всей поляне, так как ночь уже полностью вступила в права, а в такое время года сумерки и неразрывно следующий за ними мрак ночи становятся непроглядными настолько, что ничего не видно на расстоянии вытянутой руки, если только ты не обладаешь вампирским зрением. В свете пламени костра яркие юбки проворных девушек-танцовщиц рассекали воздух, развеваясь на ветру, со скоростью мысли. Следом наступил час икс. Организатор представил публике мое имя, а я, завороженно засмотревшись на танцующих в безумном темпе цыган, даже не сразу поняла, что он обращается ко мне. Только услышав в третий раз нетерпеливым голосом произнесенную фразу: 'А сейчас поприветствуем леди Эвангелину Серену с танцем на битых стеклах' и увидев обращенные на меня в бесконечном количестве пары глаз, я начала протискиваться сквозь толпу зрителей к сцене. Приподняв подолы юбки, я уверенно взошла на помост, отстучав каждую ступеньку каблуками. Организатор, по всей видимости, решил не открывать Америку заново, в поисках осколков, необходимых для номера, поэтому откуда-то из закромов им было принесено и разбито прямо о сцену зеркало. Помощники в незаметном глазу среди пестроты одежд и слепящего глаза золота сером тут же подбежали и коварно разметали осколки по всему периметру помоста. Наклонившись и аккуратно взяв туфлю за каблук, я медленно сняла ее и поставила на край сцены. Затем ту же манипуляцию я проделала и со второй туфлей. Распрямившись, я окинула взглядом толпу. Никто из присутствующих был не против посмотреть, как юная тринадцатилетняя девочка режет себе ноги, танцуя на стеклах. Вот уж воистину это было время, когда все живущие в нем желали только хлеба и зрелищ, нетерпеливо посвистывая и потирая ладони. Что ж. Оставалось только дать им то, чего они жаждали, любой ценой. В конце концов, его глаза столько лет резали меня по живому, и не меньше, чем дурацкие осколки стекла. Я закрыла глаза, выдохнула и расправила плечи. Воздух рассек первый звук тягучей и заунывной мелодии арабских мотивов. Я медленно двинулась по сцене, не глядя под ноги. Лишь в толпу. Хорошая интуиция и сноровка пока позволяли мне обходить осколки, и мои ступни до сих пор не пострадали от порезов. Темп постепенно начал убыстряться. Языки пламени костра взмывали до небес. Алые полы моей юбки рассекали воздух все более ритмично, набирая скорость. Лица в толпе с каждым моим движением уже начинали сливаться в одно. Я входила в раж, исступленно увеличивая скорость танца до ритма дьявольской пляски. Мои ступни все еще чудом оставались неповрежденным. Уроки восточных танцев я помнила отлично, притом настолько, что изменение темпа не выбивало меня из равновесия и не заставляло совершать опрометчивых шагов на осколки. Народ неистовствовал, свистел и рукоплескал, потому что я вертелась вокруг своей оси уже практически, как волчок, если и наступая на мелкую стеклянную крошку, то даже не ощущая дискомфорта, полностью отдавшись умопомрачительному ритму востока. Но, как зачастую водится, ничего не бывает в жизни гладко. А уж, учитывая, какой я человек, каким всегда была, удержать себя от шага на осколки, что в метафизическом, что в буквальном смысле, я никогда не могла. Очередное па с разворотом было совершено, и в этот самый миг глаза мои встретились с другими. Обсидианово-черными, как сама ночь. Он стоял в самом центре толпы, не отрывая от меня взгляда. Крестьяне испуганно расступились, затравленно озираясь на короля, но он не обращал на них никакого внимания. Весь эпицентр его сосредоточения был прикован ко мне. Сердце дало сбой, несколько раз дрогнув. Ноги тоже. Разум начал постепенно отключаться, раздался хруст крупных осколков стекла, на которые налетели мои ноги. Резкая боль ударила в голову. Я почувствовала что-то теплое, обволакивающее ступни. Кровь. В такой момент, там, на курсах, занятие было бы немедленно прервано, преподаватель побежала бы за перекисью, чтобы обработать и продезинфицировать раны, но я стояла перед многотысячной публикой, которая хотела видеть, как я танцую, а не как жалею себя. Да и он тоже. Он хотел видеть мой танец. И я уверена, последний раз причинив ему боль и оттолкнув год назад, сейчас он наслаждался моими муками, потому что единственный в толпе чувствовал запах человеческой крови и знал, что как на грудь шипом, ногами на осколки меня заставили налететь его глаза. Чувство ритма полетело к черту, а танец продолжился в стиле 'наперекосяк'. Боль растекалась по телу, осколки протяжно и заунывно хрустели под ногами, с каждым шагом ступни становились все более горячими и влажными. С момента, как я посмотрела на него, ничего уже не было ладно. Я не совершила ни одного верного движения. Каждое па теперь давалось мне все новыми и новыми порезами, потому что контроль над телом был безвозвратно утерян, а координация движений у абсолютно трезвой меня приблизилась к пьяному пошатыванию. Единственным плюсом в этом было то, что я уже практически ничего не чувствовала. Боль в груди разрослась настолько, что все, что сейчас творилось с ногами, ощущалось как-то ущербно и неполноценно. Музыка не сбавляла темп. Ритм был неумолимым, полубезумным. Он неистовствовал с той же мощностью, и чем быстрее в спираль меня закручивало вращение вокруг себя, тем больше я ощущала, как силы выходят из меня вместе с кровью. Несколько крупных артерий стоп и мелких капилляров было задето и разрезано. Мир вертелся перед глазами… Я не понимала чувство, отражавшееся в его глазах. Даже присутствующие видели, что помост медленно и верно окрашивался в багровый цвет и знали, что вряд ли подобное было по плану. Он же, как зверь, инстинктивно ощущал запах квинтэссенции жизни для вампира, а в глазах его металось полубезумие, боль и… Жалость. Вот уж не думала, что доживу до того момента, когда мой любимый начнет сострадать. И не кому-либо, а мне. Разлука доконала нас обоих. А его заставила испытывать чувства, которые то ли не посещали его ранее, то ли он их попросту стыдился. Ведь вампиру проявлять человечность стыдно, а колосажателю — сострадание… Позор. Присутствующие ждали немой развязки. В финале я должна была уйти на поклон. И все на этом. Но это было до того, как я запорола весь танец, нарушив все правила осторожности. Теперь окончание должно было быть не менее кровавым, чтобы ужасающая картина стала выглядеть еще кошмарнее. Пока музыка подходила к концу, игнорируя боль и кровь, я смотрела на него. Выглядел он ужасно. Баваль не солгала. Он исхудал практически до фазы 'скелет, обтянутый кожей'. На изможденном лице под и над глазами красовались черные круги. Фигура застыла на этом свете в скорбной позе. Руки свела судорога. Когтями он терзал свое бледное запястье, а в глазах читалось безумие ослепленного горем и уставшего от жизни мужчины. На это было невыносимо смотреть. Он себя убивал целый год, просто организм его был слишком вынослив, чтобы сдаться так быстро и привести его к упокоению. И в этом была только моя вина. Как себя не ненавидеть за это?.. На этот вопрос у меня не было ответа. Музыка резко вскрикнула и замерла, достигнув апогея. Сейчас. Последнее па. В полуразвороте я изо всех сил обрушила тело на колени в самый центр помоста на осколки, расставив руки и склонив голову к груди. Сотни жал впиявились в коленные чашечки, и я издала глухой стон, настолько тихий, что никто в толпе бы его не услышал. Никто, кроме единственного, обладавшего вампирским слухом. Я не поднимала головы, в толпе царило молчание. Даже мухе в такой роковой тишине было бы не пролететь бесшумно. А через сорок секунд грянули овации. Со свистом, улюлюканьем и безумным воем. Публика кричала и рукоплескала еще несколько минут, когда я уже даже сбежала с помоста в тень вязов, согнувшись пополам от боли и во имя необходимости, вытаскивая из коленей и ступней осколки с грудным свистом, а сцену, с которой парой резвых взмахов метлы смели осколки, заполнили танцоры, исполнявшие аргентинское танго — танец страсти, в ярких, пестривших разнообразием цветов и тонов одеждах с огромным количеством оборок на юбках женщин. Когда подготовившиеся пары завершили свои хореографические номера всем присутствующим дали единственный и неповторимый шанс — пригласить одного из выступавших на танец. Еще не избавившись от темных кругов, рябивших перед глазами и разъезжавшихся от центра к периферии зрения, я почувствовала, как толпа буквально внесла меня обратно на помост. А затем организатор шоу громким поставленным голосом зычно провозгласил. — Его Величество, король этого мира Владислав Дракула вызывает на танец артистку номера 'Танец на стеклах' — Эвангелину Серену. Это был стазис. Я стояла на сцене, уставившись ему в глаза своими, расширенными от немого ужаса и ничего не отвечала, пока с уст моих внезапно не сорвалось и против моей воли, и против моих желаний хриплое паническое 'нет'. Как бы я ни хотела помочь ему, он был голоден, изможден, но жив… А если он коснется меня… Одно прикосновение утянет нас в бездну. На дно. И мое внутреннее 'я' прекрасно знало об этом, посему, наперекор всем желаниям и подсознанию, оно руководило произнесенными мной словами интуитивно правильно и, как и всегда, рационально. Он взошел на помост и приблизился. Ответной реакцией я сделала шаг назад и уже взвизгнула. — Нет. — Лора, пожалуйста. — Тоска и боль в его глазах делали из него раненого зверя. Он был готов уже умолять, протянув руку в мою сторону. Глядя на эту руку, словно на ядовитую змею, я отпрянула, затравленно и, в бессилии сделать что-нибудь в противодействие, воззрившись на ее неумолимое приближение в мою сторону. — Я сказала - НЕТ. И снова мой вскрик резанул по воздуху и рокотом пронесся по затихшей толпе. Нервно подрагивая, я коснулась ладонью лица. Зачем я сюда пришла. Зачем… Знала же, что это неизбежно. Знала, что один глупый поступок — и это конец всему. Завтра на пиках нашего же замка будут красоваться два изысканных трупа. Или только их головы. — Иди прочь. Умоляю. Я сказала. Я уже все сказала год назад. Я ненавижу тебя. Я презираю тебя. Ты сломал мне жизнь. — Это я произнесла в полголоса, чтобы слышал только он, ровно так же, как он, когда назвал меня по имени. По моему настоящему имени. Не знаю, не ручаюсь даже сказать, что произошло. Толпа вопила согласиться, а я только и думала, как сбежать от вампира на человеческой скорости сквозь ошалевшую от одури праздником живую стену. Яд праздника, как и любой яд, взять ту же сонную одурь, красавку или атропу белладонну, растлевает умы и души перед тем, как уничтожить, доводит до помрачения рассудка. Зрителей довели. Меня раздергали и довели. А ведь до конца праздника было еще раз тысячу вдохнуть и выдохнуть. Я не помню, как случилось роковое. Как его рука легла на мою поясницу, намертво притянув к себе. Мой темный ангел ночи. Мое бедное, бедное счастье… Которое мне никак не позволяли обрести. Больше кричать 'нет' и отталкивать не было сил. Сначала — сальса. За ней — самба. Чечетка, и, наконец, танго… Кукловод… Он вел меня, словно марионетку, а я рассыпалась на капли метеоритного дождя в каждом па. В каждом повороте… Я вся была огнем. Он зажег меня, словно спичка чистый спирт. Танец с ним был сознательным эскапизмом. Словно Дэнелла не услышит, не увидит и не узнает никогда. Мой мастер. Он был самим мраком, холодным и неживым. Темным, словно ночь. Свободолюбивый цыганенок. Пусть на короткое время, но мой. Я же была яростным пламенем в свете костров. Алые юбки со свистом рассекали ночь, делая ее на долю секунды светлее усилиями Маргариты. Две страшные силы. Он олицетворял Смерть. Я — Вожделение. И в сплетении пальцев этих древних божеств рождалось что-то столь светлое, что таким испорченным, как мы, даже не подходило. Любовь… Он провел рукой по моей открытой шее, спускаясь по пояснице ниже, чертя между лопаток невыносимо медленно линию тока по линии позвоночника. Легкие заволокло тошнотворным привкусом раскаленного металла. Плавно опустив меня, пока никто не видит, он касался пальцами моего живота, без разрешения спускаясь вниз. Это был тот момент, когда ты вроде еще и не уничтожена, но уже и от человека в тебе мало. Остается лишь зверь, живущий на инстинктах. Мой зверь сейчас рычал внутри меня о нестерпимом желании. Таком, когда уже невозможно ни молчать, ни медлить. Закинув мою ногу на себя, незаметно для всех касаясь внутренней стороны бедра, проскользнув по икре, голени и выше, он резко развернул меня дважды вокруг себя и сжал руками подгрудные ребра, выбивая воздух из моих легких. Эмоции достигли острого пика шквала. Когда сыплешься на битые осколки, но ничего не можешь с этим поделать. Словно наложница у ног своего султана. Словно аскет в поисках ответа на свои молитвы у Бога. Он был всем… Как и восемнадцать лет назад. Была в этом какая-то своя испорченная константа… В соприкосновении тел оба бились в судорожном эпилептическом припадке. Каждое касание кончиков пальцев — медленная мучительная смерть. Все четыре танца мы двигались так слаженно, словно репетировали бесконечное количество раз. Нам и не требовалась репетиция. Мы всегда знали желания и волю друг друга. Еще со старых времен, когда единственными нашими, с позволения сказать, танцами были безумные гедонистические ночи отравы в руках друг друга. Он делал шаг вперед, а я уже отступала на шаг назад. Я переходила в наступление, и он позволял мне это. Он вращал мной, как хотел. Ломал, словно тряпичную куклу, откидывая и подхватывая в последний момент. А на повороте заставлял полы моего танцевального костюма взвиваться и летать по воздуху около минуты, не опускаясь. Вдалеке протяжно играла восточная дудочка, а я, не сводя глаз с его мучительно прекрасных тонких губ, молила музыканта только об одном. — Играй, дудук, играй еще… Еще драгоценное мгновение. Не позволяй расстаться с любимым этой ночью. Я была уничтожена, стерта с лица земли реакцией своего тела. Прошло уже больше года, а оно упорно не желало забывать своего владельца, и на каждое его прикосновение отзывалось физической болью и яростным желанием. Я чувствовала, как немеют кончики пальцев рук и ног в уставшем от убыстренного пульса и сошедшего с ума сердцебиения организме, да и само тело, казалось, парило в невесомости, уползая на дно в нечто вязкое, анестезирующее. Музыка затихла, и, не обмолвившись с бывшим мужем и словом, я ринулась прочь, игнорируя боль в израненых ступнях, в сторону костра, разведенного у исполинских хвойных деревьев. Однако, причина всех моих мучений опередила меня. Улыбаясь, он стоял, прислонившись спиной к высокой сосне, словно уже не в силах сам себя удерживать. — Яв кэ мэ, чиргенори. Нанэ ада вавир прэ свето. (Приди ко мне, звезда моя. Нет больше таких на свете. /цыг./ — примечание автора). Видимо, в этом была магия нашего мира, или же память прошлой жизни постепенно начинала ко мне возвращаться, но я поняла, что он сказал, и стояла, потупив взгляд и смотря в землю. В мгновение ока он преодолел нас разделявшее расстояние, и ледяная рука коснулась моей щеки, полыхавшей, как и все тело от источаемого костром тепла. И не только. Взяв меня за подбородок, силой заставляя смотреть ему в глаза, что заставляли мое сознание подернуться дымкой, он прошептал. — Что же ты делаешь? Зачем лжешь? Я все вижу. Тебе не спрятать свою реакцию от меня. Да и вряд ли забывая о мужчине, наденешь танцевальный костюм женщины, которая лишила его невинности, человечности и терзает по сей день. Хочешь сказать, Баваль тебя убедила прийти? Ты из жалости ко мне сейчас здесь? — Да. — Мой голос уже не дрожал. Я вкладывала все резервы лгуньи, что во мне сейчас были, чтобы спасти мужа от неминуемой жестокой расправы рук своей же подруги. — Я перегорела еще год назад, Владислав. То, что ты наблюдаешь, не более, чем остаточное явление. Я живу дальше. У нас с Аароном все хорошо, но я не хочу, чтобы ты, думая, что меня еще можно вернуть таким образом, пытался покончить с собой, изморив себя голодом. Живи дальше. Двигайся дальше. Ты сможешь. У тебя получится. Я забыла, и ты забудешь со временем. Я уже ухожу, поэтому, пожалуйста, отпусти меня. — Знаешь… — Он держал меня за затылок рукой, а пальцы беспорядочно гладили по шее. Это было так возбуждающе, что било по всем органам чувств, заставляя мышцы внизу живота поминутно сжиматься и разжиматься. — Нет более жалкого и смешного зрелища, чем глупец, одержимый любовью пять столетий. Я многое тебе позволил. А лучше бы спускал шкуру до сих пор и наслаждался твоими криками боли. Я не доставлю тебе удовольствие оставить меня здесь лицезреющим твою спину, удаляющуюся в ночь, куда-нибудь за линию горизонта. Я уйду первым, чтобы не смотреть, как уходишь ты… Он резко развернулся на каблуках сапог и направился в сторону дома, и тут я сделала то, о чем тысячу раз пожалела впоследствии. Схватив его за руку, мне хватило сил повернуть его в свою сторону и дернуть на себя. — Идиот ты. Так ничего и не понял. Не в Аароне дело. Невинной я должна оставаться, пока не стану Хранителем Архивов, иначе Тефенсен убьет тебя… Глаза. Глаза никогда не лгут, а ты слушаешь черные омерзительные слова, слетающие с языка, и веришь. Будь ты проклят, Владислав. За каждое слово, за каждый жест, за то, что вывернул мою душу наизнанку, и мне уже никогда не стать прежней. Ничего у нас нет с Аароном. Ничего во мне не изменилось. Люблю, как и всегда любила. Тошно, муторно, с первого взгляда и навечно. Сломана я на тебе, слышишь? Все. Все. Все. Не принадлежу я Аарону. Никому не принадлежу. Из-за тебя я прошлась каблуками по сердцам всех мужчин, которые меня любили или испытывали ко мне симпатию. Не зажечь уже никому в душе огня, цыганенок. Нелюбимая никем, одинокая и ничья, как сгнившая роза на асфальте. Твоя. Твоя навсегда, сколько бы мне мозги ни промывали. Умру, завяну, сгнию, пропаду, но другому не достанусь, о другом не помыслю. Никогда. Лучше в гроб, чем с другим. Ты… — Я не договорила. Он вжал меня в дерево и коснулся пальцами моих полуоткрытых губ, очерчивая их контур, глядя на них полубезумным взглядом. Я сломалась в невозможности больше сопротивляться. Его пальцы проникали мне в рот. Так неправильно и порочно. Но он весь состоял из консистенции вожделения, да и я не слыла ангелом. Обвивая их языком, обсасывая и обцеловывая каждый его палец, я жалась к нему крепче всем телом, чувствуя, что данный мной обет повис на ниточке. Бретель моего топа медленно сползла по плечу, оставляя и его, и шею абсолютно незащищенными. Не сводя глаз с этой самой бретели, тыльной стороной ладони он ласково провел по моей щеке и незащищенному участку плеча. Холодные губы смерти заскользили по горячему обнаженному невинному горлу. Шепча его имя, как мантру, как молитву, я обвила руками его за шею, и поцеловала, игнорируя холод. Мы снова были разной температуры. Мертвое к живому и по живому без лезвия. Закинув ногу ему на бедро, как в танго, я прильнула низом живота к нему. — Слишком людно. — Коротко выдохнул он. — Идем. Пробравшись к озеру сквозь кустарник, я, не говоря ни слова, силой усадила его на землю, возле столетнего вяза и сняла с него плащ и камзол. Вот оно. Счастливый эскапизм влюбленного идиота — упасть в бездну его глаз и лететь все дальше и глубже на дно. Не желая становиться свободной. Не желая обрести свое 'я' и стать хоть кем-то, а не чем-то без него. Право, как смешно и нелепо, но и грустно так, что хоть в порошок сотри зубную эмаль от лязга челюстей в безысходности бытия. Как говорили в старину: 'Сначала весело. Потом повесишься'. Видимо, я достигла дна. Я начала понимать смысл этой фразы. И вот так и живу повешенной, небрежно вытащенной из петли. А он — мое дерево висельника и веревка. Он слишком много значил, чтобы я могла спокойно без него жить… В голову пришла как-то не к месту пророненная вскользь Джорджем Ласлоу реплика, когда я думала, что сумею научиться любить другого мужчину. Пусть и без одержимости. — Ты бы мне изменила с ним. Тогда я иронически улыбнулась парню и ответила свою излюбленную фразу. Пиши я книги, я бы, наверное, вставляла ее в каждую из них. — Я бы даже Богу изменила с ним. И это не было ложью. Аккуратно сняв рубашку, я опустилась на землю за его спиной и, обвив одной рукой его грудь, сначала коснулась губами плечей, затем стала их массировать и растирать. — Это… Помогает. Я знаю, что жажда нестерпима, и все, чего ты хочешь сейчас, это сожрать меня, но массаж, он оживляет даже умершее. А эти зоны. — Я изо всех сил надавила на плечевые мышцы над ключицами. Он даже не поморщился, хотя я, когда меня последний раз водили к мануальному терапевту в детстве, и он ставил мне уколы на эти до безумия болезненные места, ныла и вопила похлеще истерички. — Если не болят они, остальную боль стерпеть можно. Разве что кроме душевной. Тебе нужна кровь. Ты должен охотиться. Ты держишься, но осталось немного. Еще пара месяцев в таком режиме, и тебя не станет. Хотя… Я помедлила, перекинув его волосы, забранные, как и обычно в конский хвост золотой заколкой, вперед и продолжила массаж. — Ты, наверное, уже и не в силах. Как со зрением? — Плохо. Впервые за все бессмертное существование я словно полуослепший. Все мои органы чувств дают знать о том, что тело распадается. Я слышу сквозь шум, гуляющий в голове, а вены иссохли и трутся о кожу, словно наждачная бумага. — Возьми мою кровь. В сражении за пищу тебе не выстоять, пакетированная тебя не спасет, а теплая кровь из вены может. Возьми ее. Я хоть всю отдам. Мне все равно завтра не жить. Дэнелла превратит мое существование в ад. — Я склонилась к его шее, обняв за плечи, и слезы потекли по моим щекам. Невыносимое мое счастье… Пусть и на короткий миг. — Ты, похоже, недооцениваешь, как далеко может зайти распад организма, если вампир не питается уже год. Он либо уже даже не примет твою кровь, либо я не остановлюсь и выпью всю. И какой смысл тогда будет жить, зная, что убил ту единственную девушку, которую любил?.. Я не трону тебя. Это слишком опасно. Я и так держусь из последних сил. У тебя все ноги изрезаны, а жажда давит мне горло. Не предлагай то, что может окончиться твоей смертью. — Есть и другое решение. — Я переползла вперед и встала перед ним на колени, касаясь рукой щеки. — Каждый вампир по сути своей является еще и энергетическим. Развязав бретели топа, я откинула его в сторону. — А сильный энергетический заряд, переданный от живого вампиру, в состоянии спасти ему жизнь. И что может быть мощнее по силе, чем энергия умирающей девственности? В боли кроется эмоциональный пик. Бери ее. Спаси себя. — Ты сумасшедшая. — Он оттолкнул меня, глядя мне в глаза полубезумным взглядом. — Ты сама сказала, что Тефенсен убьет тебя, нас обоих, если это случится. Ведя тебя сюда, к озеру, я не планировал заниматься этим. Я просто хотел поговорить там, где нет людей. И попрощаться. Потому что, если ты надумаешь увидеться еще через год, ты меня уже не застанешь. — Я сказала, а теперь говорю иное. Пусть сука бесится. У меня достаточно сил, чтобы уложить ее на обе лопатки или прибить ветвью, «нечаянно» упавшей с неба. Ты совсем плох. Даже пока ты стоял там в толпе, я этого не замечала. А теперь вижу. Забирай мою невинность. Все равно я никогда не пожелаю отдать ее никому, кроме тебя. Так что мой выбор осознанный. И хватит спорить. Времени у нас всего до рассвета. — Здесь, конечно, никого нет. Но ее шпионы могут быть повсюду. Не знаю, как ты относишься к зарослям осоки… Они острые. Ни слова более не говоря, я втянула его в прибрежную осоку, спиной опускаясь на острые и мокрые от воды стебли. — Любовь с болью всегда ходят по грани напару. По моим ногам точно мясорубка прошлась. Я не боюсь царапин на спине. Огонь от всполохов далеких костров светом и тенью отражался на его безупречном лице, исполненном холодной красоты. Вдалеке все еще играл дудук, но тень вязов и прибрежные заросли осоки скрывали происходившее от глаз посторонних. Аккуратно развязав мою юбку и сорвав исподнее, он посмотрел мне в глаза, где застыл безотчетный страх. — Боишься? Ты же не помнишь, как это было в первый раз, верно? Что бы тебе ни являлось в видениях, я не был груб. Ты была двенадцатилетней малышкой, а даже такие уроды, как я, не в состоянии причинить боль столь юному созданию. — Давай покончим с этим. Да, я боюсь, но пусть будет быстро. — Я нервно стиснула зубы, и вся сжалась в комок. Тогда он склонился надо мной и начал гладить мою грудь, руки, живот. — Ожидая боль, ты ее сполна и получишь. Выдохни, расслабься, разведи пошире колени и замри. Больно не будет. Ты вообще-то с профессионалом разговариваешь. Сотни тысяч я лишил невинности и опорочил за пять веков. Никто из них не жаловался на боль. Даже ты в первый раз. Смотри мне в глаза и не думай об этом. Обещаю, ты и не почувствуешь, и не заметишь. Смочив руку озерной водой, он коснулся пальцами моего полуоткрытого лона. Я судорожно вдохнула и выдохнула, вытянулась в струну, но пальцы его лишь осторожно скользили сверху вниз, даже не проникая вглубь. Огонь разлился по телу. Я уже даже ждала этого момента, когда он склонился ко мне вплотную, и я впилась в грешные губы вампира своими. Тогда и случился рывок. Я даже пикнуть не успела, почувствовав короткую ноющую боль внутри себя. — Тише, тише, бабочка. Все позади. Я, приоткрыв рот, ловила воздух в состоянии шока. Он коснулся окровавленными перстами моей щеки, проведя по ней сверху вниз и оставив три кровавых полосы на моем лице. Прикрыв глаза, мой муж судорожно вдохнул. Я была права. Сил у меня совсем не осталось, а залегшие морщины на его лице, темные круги под глазами медленно, но верно разглаживались и исчезали. Тело наливалось силой. В него шаг за шагом возвращалась жизнь. — Пожалуй, с тебя хватит на сегодня. — Он улыбнулся, нежно поцеловав меня в щеку. — Малышка, ты совсем обессилена. — Я того и хотела. — Расстегнув бюстгальтер, я прильнула разгоряченной грудью, всем своим хрупким нагим телом к его ледяной груди. — Завтра мы поплатимся. Но сегодня… Я закинула ногу ему на бедро, пристально глядя в глаза, запрокинув голову вверх. — Возьми меня. По-настоящему. Дважды просить моего мужа никогда не приходилось. Окончательно истлев под натиском его поцелуев и прикосновений, изрезав всю спину осокой в безумном ритме наших тел, когда, наконец, оргазм накрыл нас с головой, я отдышалась и тихо произнесла. — Ведь этого недостаточно. Ты забрал энергию гибели моей девственности, но все равно не питался. Бери мою кровь. Он только покачал головой. — Куда ты себя толкаешь, женщина? Посмотри на себя. Ты еле живая, а все еще жертвуешь всем ради меня. Остановись. Мне хватит того, что ты уже отдала. Это неоценимый дар. Я у тебя в неоплатном долгу за спасение своей шкуры. Ни одна другая в моей жизни так слепо не шагала во мрак ради спасения меня. — Я — не просто какая-то другая. Я — твоя жена. — Кстати, об этом. По легенде, от свадебных колец брака истинной любви после принесения вечной клятвы у вампиров нельзя избавиться. Я знаю, что ты выбросила свое в тот день, когда увидела меня с Иэной. Поверни голову набок. Легенды не лгут. Я приподнялась на локте. В зарослях осоки, прямо возле меня, лежало золотое обручальное кольцо с переплетенными крыльями двух летучих мышей. Ни слова не произнеся, я надела его на палец. Странно, все это время рука даже скучала по этому украшению. По его весу. — Этот танцевальный костюм. Что с ним вообще? — Простонала я, держась за голову. — То Маргарита в нем лишает тебя невинности. То ты меня. Заколдованный… Затем я потихоньку склонила его голову к своему плечу, коротко целуя в шею. — Бери мою кровь, любовь моя. Я ношу закрытые футболки на тренировки. Она не узнает. — Хорошо, но потом я исцелю тебя своей кровью. — Нельзя. — Я отрицательно покачала головой. — Тогда и порезы на ногах заживут. А это уже подозрительно. Половина нашего мира видела мой танец. И помост до сих пор в крови. Я справлюсь и без чудодейственного заживления. Не маленькая. Сладостная боль резко пронзила тело, когда его клыки пропороли кожу на моем плече. Эндорфин и допамин, ласково взяв за руки, увели в сказку. Кровавый поцелуй вампира всегда вбрасывает в тело жертвы приятный яд, чтобы ослабить сопротивление. Мир для меня сейчас пульсировал синим и золотым. Окинув меня взглядом багровых глаз с вертикальными зрачками, Владислав вновь погрузил в меня клыки, на этот раз в вену на внутренней стороне бедра. Это была самба белого мотылька над пропастью. Крылья мои были опалены языками пламени костров и страсти, и глупая бабочка, потеряв над собой контроль, сгорела, не оставив от себя ничего, наконец-то став чьей-то вместо никчемного бытия ничьей, полусгнившей черной розой на асфальте…