Его смысл

Она пахнет лавандовым маслом и бергамотом, капельку свежим лаймом и безразличием. Холодная, белая, будто неживая. И глаза темные, цвета пасмурного неба, что вот-вот разразится грозной чередой громовых раскатов. — Почему у меня такое ощущение, будто ты не со мной сейчас, милая? Усмехается, задумчиво очерчивая наманикюренными пальчиками, унизанными яркими дорогими колечками, контуры скул, губ, подбородка. — Потому что я не думаю о тебе, Кол. И в следующее мгновение скидывает легкие ноги с небрежно застеленного ложа, будто и не она вовсе минутой ранее забиралась ловкими ладошками под рубашку, разминая каждый мускул напряженного тела, не она чуть прикусывала кожу на шее и плечах, оставляя череду алых отметин и называя те увядающими маками за то, что растворялись бесследно быстрее, чем она оставит новую метку, будто не она любила до искр, летящих из глаз, минутой ранее. Непокорная и никем не покоренная, и совершенно бессовестная. — Я думал, ты знаешь свое дело, пташка. Уж могла бы и притвориться. Вскакивает следом за нею, силясь перехватить за изящное запястье, сжать так, что хрустнут несколько хрупких косточек, не отпускать, ни на кухню, где в крошечном чайничке всегда заварен зеленый чай с мятой и чабрецом, ни из его жизни, мыслей и снов, никуда. Девушка лишь качает головой: — Тебе пора, Кол. И наполняет два высоких бокала вином, красным, словно кровью разбавленное, третьей положительной, как она любит. Два бокала: для нее и не для него. Набрасывает поверх обнаженного тела чужое пальто, слишком тяжелое для хрупкой фигурки, пальто, пропитанное чужим, не ее, запахом. Кол знает этот запах едва ли не лучше нее самой. Она усаживается в кресло напротив, забросив одну белую ножку на другую, и выжигает его без того пылающее нутро глазами-сапфирами. — Одевайся. — Кого ты ждешь, детка, скажи мне? Или думаешь, один твой секрет никогда не узнает о другом? Щелчок ключом в скважине входной двери, мерная поступь тяжелых мужских ботинок, жалобный, едва слышный скрип не смазанных петель. Клаус манерно проводит ладонью по волосам, приглаживая растрепанные хлестким осенним ветром вихры. Бросает охапку роз, красных, словно в кровь окунутых, первой отрицательной, как он любит. На алых лепестках влажно поблескивают прозрачные слезы дождя. — Здравствуй, Хоупи, — он осторожно целует ее, совсем девчонку в его объятиях, в макушку, неосознанно зарываясь носом в темный шелк волос, что пахнут лаймом и безразличием. — Холодает, я погляжу. Ты забыл в прошлый раз. Плавно ведет плечами, позволяя грубой ткани спасть с тонких плечей. Клаус едва-едва дотрагивается кончиками холодных нервных пальцев изнеженной полупрозрачной кожи ее спины, подхватывая струящееся по ней пальто. Их обоих прошибает озноб: Кола — от трезвого осознания, что он не в силах отвести взгляда от воздушной племянницы в руках собственного брата; ее — от жара, что пускают родные руки по стремительно ослабевающему, наливающемуся сладостной негой телу. — Останься, Кол, — требует Клаус, не оборачиваясь. — Твои губы пахнут яблоками и агонией.