Его смысл

— Я всегда осторожна, Ник, не тревожься, — воркует сестра, мягко приобняв его за плечи; ноздри щекочет легкий аромат розового масла, которое сестра любит добавлять в воду для купания, когда собирается к охотнику. Никлаус высокомерно дергает бровью, холодный и безразличный, будто и вовсе не слышит ее, всецело увлеченный веселым потрескиванием дров в камине. Лишь взгляд потемневших, словно налившихся свинцом, глаз вспыхивает то и дело недобрыми искрами, и золотистые всполохи, кажущиеся не более, чем отсветами сотен свеч, расставленных в его покоях, пробегают в расширенных от гнева… только ли гнева?.. зрачках. Но Ребекка, такая чуткая всегда, сейчас не видит или не хочет увидеть мрачной перемены в настроении старшего брата. Не даром Кол шутливо отмечал порой, что, когда их сестра влюбляется, она будто ныряет с головою в омут, не замечая ничего вокруг себя. — Обещаешь не волноваться? Я ведь всегда чувствую, когда ты слушаешь нас, — продолжает щебетать она, вновь склонившись к нему. — Развлекайся, пока есть возможность, сестра, — натужно усмехается Никлаус, задувая дрожащий огонек на конце свечи, бросавший неровную тень на пожелтевшие от времени свитки пергамента, разложенные перед ним на столе. Ребекка быстро целует его в щеку, успевшую зарасти короткой русой щетиной, и легкокрылой радостной пташкой выбегает из комнаты, оставив после себя лишь сладковатый запах роз. Ему не нужно прислушиваться, чтобы уловить в покоях сестры, что через две двери от его, шорох гладкой, цвета спелых вишен, ткани, сползающей с покатых белых плеч и ее тихий стон, когда сильные руки любовника, должно быть, прихватили изнеженную кожу шеи, пробежали выступающие косточки ключиц, прошлись ниже, спускаясь к часто вздымающейся груди… Воображение услужливо рисует его маленькую Бекку, опустившуюся на колени пред высоким, смуглолицым охотником, изрисованным причудливыми символами, наверняка, несущими в себе тайну погибели их семьи. Вот он опускает ее на широкое, застеленное шелком ложе, ослабляя завязки на штанах; подминает под себя тяжелым телом, а она, такая мягкая и податливая, улыбается нежно и ласково, позволяя мужчине устроиться меж разведенных бедер… Зябкий сквозняк, снующий по замку из угла в угол, доносит до слуха приглушенный вязкой негой вопрос с уст охотника: — Ты рассмотрела мое предложение? Жгучая первородная злоба и подозрение, замешанное на ней, вдруг сжимают виски, впиваются в горло острыми отравленными когтями, и в следующее мгновение резкая боль пронзает спину и грудь, расцветая кроваво алым цветком на белом полотне холщевой рубахи. Клинок проходит насквозь, поразив мертвое уже более века сердце. Тьма едким дымом заполняет сознание, но лишь на миг. Охотники не учли одного — небольшой с виду лазейки, созданной поневоле древней ведьмой Эстер, их матерью, зачавшей некогда дитя от оборотня. Видят Боги, отважный Александр и его братья самолично обрекли себя на столь ужасную смерть.

***

Она лежит такая тихая и безмятежно недвижимая, что можно подумать, всего лишь крепко заснула, если бы не мертвенная серость иссушенной кожи, пугающе уродливой маской легшая на нежное личико сестры. Золотисто-белые волосы рассыпаны по подушкам, вымазанным ее кровью. Тонкая белоснежная туника разорвана точно над сердцем. Ребекка спит, а ее любовник наблюдает за нею окровавленными провалами пустых глазниц — единственное, что ему, уже посмертно насаженному на меч, остается. С долей холодного злорадства Никлаус отмечает в этом определенную иронию. Глупая, глупая сестренка, твой горький опыт так и не научил тебя осторожнее вверять свое хрупкое сердечко… Что он пообещал тебе? Проснись, Ребекка… Непрошенная влага собирается в уголках глаз. Уже много часов прошло с того момента, когда сердце последнего охотника перестало биться, когда он вынул клинок из груди сестры. Неужто можно умереть от любви, сестренка?.. Твое глупое сердечко и вправду разбилось, когда его не стало? Еще будучи смертной девочкой, она мечтала, как в сказке, жить счастливо и умереть в один день, вспоминается вдруг так некстати или же, напротив… Ты нужна мне, маленькая… Он рычит сквозь зубы, злясь на проклятого охотника, на наивность сестры, на себя за то, что не уберег… Элайдже, заглянувшему в покои, хватает одного взгляда на опавшего и сжавшегося у кровати сестры брата, чтобы не вмешиваться сейчас. Глубокий вдох наполняет комнату. Ребекка пронзительно вскрикивает, очнувшись, испуганно прижимает руки к ране на груди, спотыкается ошалелым взглядом о брата, замершего у стены. Брата, с ног до головы измаранного в крови. — Что случилось? — робко, затравленно шепчет она, с немым вопросом вглядываясь в ничего не выражающее лицо брата. — Ник? — Спроси его, — тихо отзывается он, отступая в сторону, давая ей насладиться видом. — Только он не сможет ответить, потому что я вырвал ему язык. И остальным тоже. Она втягивает воздух полной грудью, теперь уже явственно ощущая тяжелый запах бойни, разлитый вокруг, но в следующую секунду уже захлебывается им, когда замечает, куда указывает брат. Дрожащая ладонь взметается вверх, к бессильно приоткрытым губам, будто в попытке удержать рвущийся наружу крик. Первые слезинки мутными грязно-алыми ручейками сбегают по щекам. — Ник, я не знала… — А должна была. Всю твою семью чуть не убили из-за твоей глупости! — ярость разгорается в нем быстро, подобно пожару в долгую жару. Ее слезы, рыдания по тому, кто грозился истребить всю их семью… Неужели после всего она до сих пор продолжает выбирать его… — Что он тебе наобещал? — Ничего… Ничего… — всхлипывает она снова и снова, не замечая, как старший брат все звереет с каждой пролитой ею слезинкой. — Он бы не стал ничего делать, если бы убедился, что ты уязвима. Ты поверила ему больше, чем мне! Что он тебе пообещал?! Отвечай! — ревет ей прямо в лицо, чеканя каждое слово, будто взмахивая хлыстом по оголенной коже. Он и не вспомнит потом, когда начал трясти ее, повисшую на руках, будто безвольная кукла. Трясти, до тех пор, пока слезы не высохнут на ее щеках, потому что Ребекка не имела права плакать. До тех пор, пока собственные боль, отчаяние и ярость, раздирающие в клочья изнутри, не утихнут. Пока она не начнет сползать на пол, увлекая его за собой и пряча мокрое лицо у него на груди. — Ничего, Ник, клянусь, — запоздало обещает сестра, такая слабая и уязвимая сейчас, что не поверить ей он не в силах. Лишь крепче прижмет к груди все еще содрогающееся тело.