Его смысл

— Ты слишком много думаешь. Просто стреляй, будто как промах, так и удача не будут значить для тебя ровным счетом ничего, — Элайджа осторожно поправляет тяжелый отцовский лук в руках младшего брата, чьи пальцы уже дрожат от нарастающего напряжения и усталости. — Ну, разумеется, — раздраженно бурчит Никлаус. — Может быть, мне также стоит смириться и со званием куска дерьма? Или это слишком грубо для твоих ушей, брат? Ему ядом в пору плеваться, думает про себя Элайджа, но вслух произносит: — Ты совсем не веришь в себя, Никлаус. — Да, неужели? Проверим. Он сдувает со лба мешающую прядь светлых волос и, не думая более ни секунды, отпускает стрелу. Наконечник крайне упрямо, но вполне ожидаемо вонзается в землю в паре метров от места, где паслась молодая лань, ныне спугнутая выстрелом. Оружие падает к носкам мягких кожаных сапог братьев, заставляя сухие листья недовольно зашуршать. И старший Майклсон еле удерживается от порыва приобнять его за плечи, чтобы этот импульсивный и гордый, так напористо стремящийся быть совершенным во всем и ненавидящий собственные ошибки мальчишка перестал кривить капризно очертанные губы, закусывая их до густых капель крови. — Отец прав, я все делаю не так, — яростно потирая переносицу, цедит Ник сквозь плотно стиснутые зубы. — Ты слишком большое знамение придаешь его правде, — внезапно мрачнея, замечает Элайджа. — А ты так красиво лжешь мне, Элайджа. Услада слуху моему и бич моего разума… Он приваливается спиной к широкому стволу многолетнего дерева и улыбается, едва-едва приподнимая уголки рта, почти не заметно, будто шепотом. И серое небо над их головами становится синим, как море, о котором рассказывала мать в своих сказках когда-то давно, когда закрадывается в его широко распахнутые глаза. «Жестокие проделки богов, не иначе» — думается Элайдже. Он отдал бы нежную любовь милой Татии и воинскую славу, напророченную ему отцом за то, чтобы защитить мальчишку, бьющегося за стеклом усталых глаз мужчины, которым он вот-вот станет, пусть даже от самого себя. — Ты уценяешь мою любовь к тебе до лжи, брат? — тихо, почти вкрадчиво, касаясь бледной гладкой щеки. — Брат ли? Целует, неумело, коротко, опасливо, но с головой окуная старшего в чан их общего, темного безумия. Элайджа едва успевает запомнить горьковато-хмельной вкус его губ. Защитить — во все времена в этом приглушенно звучало порочное контральто.