Почти два месяца радуг

Конечно, уехать нам по-тихому утром не удалось. Пока я умывалась, Харука опять куда-то удрала. Было тихо, только легкая занавеска колыхалась в открытое окно, да покачивалась на веранде конусообразная люстра. После ночного дождя прибитая пыль оседала на дорожки. Не играла по соседству музыка, не гудели в отдалении машины, даже лодки и те, казалось, дремали на легком взмахе доходившей до берега ленивой волны. Утро еще только начиналось, рожденное первыми лучами солнца, показавшимися из-за далеких, скрытых в ажурной туманной дымке, гор. Я варила на веранде кофе. В окно было видно, как над забором вдруг показалась встрепанная белобрысая макушка. Показалась и пропала. Показалась снова, но уже вместе с шеей, руками и белой, чуть распахнутой на груди рубашкой. Харука. Одна ее рука была чем-то занята, и карабкаться на каменный забор ей, наверно, было неудобно. Но она все-таки забралась, спрятала что-то за пазуху, зашипела, как дикая кошка, откинула с лица волосы, отряхнула ладони. Посидела немного наверху, оглядывая наш сад, а потом оттолкнулась и спрыгнула вниз, в заросли дикой сливы и жимолости. От поднявшегося шума из гамака, что висел между двух старых раскидистых яблонь, высунулась сонная Майя. Повертела головой в разные стороны. Чего это она сегодня делает в саду так рано? С Акирой поссорилась? Или читала, а потом ненароком заснула? Харука начала медленно отходить от нее на цыпочках. - Я еще сплю, но все равно тебя вижу, - сказала Майя и шутливо погрозила Харуке пальцем. – Тебе от меня ничего не получится скрыть. - Вот еще, - фыркнула Харука и, морщась, принялась вытаскивать из-под рубашки букетище белых чайных роз. Примятые лепестки чуть тронутые румянцем дразнили ноздри чуть уловимым, нежным ароматом. – Это с клумбы перед пятым домом. Я нарвала, - и добавила с вызовом, – без спроса. Прошла мимо Майки и демонстративно положила букет передо мной на открытое окно веранды. Любопытная Майка окончательно проснулась, рассмеялась и села в гамаке. - Это ты зря, - сообщила она, - у соседей напротив розы красивее. Харука иронически приподняла бровь, почесала исколотую розами шею и ушла в дом. Я сполоснула ту банку, в которой пару дней назад жили рыбы, налила из бутылки воды и поставила цветы в воду. *** Если говорить откровенно, то я совсем не помню того дня, когда в школе появилась Харука. Я давно заметила одну странную вещь – начиная заниматься новым делом, первые несколько дней или недель помнишь чуть ли не поминутно, отчетливо запоминаешь малейшие, ничего не значащие детали и время тянется, точно резиновое. А потом дни, уроки и фамилии учеников словно сливаются в один бесконечный разноцветный поток, и ты с трудом можешь вспомнить, что было до какого-то дня, а что – после и было ли оно вообще… Мысли путаются, перетекают одна в другую, как вода, цепляясь корнями за какие-то смешные и несущественные пустяки, то растягиваясь, то сплетаясь друг с другом. Кто же знал, что это в один прекрасный день это может стать для меня таким важным? Честно, не помню. Кажется, это было самое начало учебного года или чуть позже? Все как-то разом совпало – окончание гастролей, недельный отпуск и возвращение с очередной командировки Соичи, решившего, что последний уикенд перед началом нового учебного года нам нужно непременно провести вместе, и еще тот большой школьный педсовет, о котором я как-то со всем этим благополучно позабыла. Что было на тот момент в моей голове? Да все, что угодно. Оркестр. Весь год я работала как проклятая, чтобы попасть в основной состав. Папа, я волновалась за него – хоть он и держится бодрячком, но ему почти шестьдесят семь, да еще аортокоронарное шунтирование в недавнем прошлом. Мой дорогой любимый папочка! А еще Соичи. Такой милый домашний Соичи, что утром в моем переднике готовит кофе с тостами и перемывает оставшуюся с вечера посуду. Приборы теперь лежат на своих местах, а не свалены вперемешку, полотенца в ванной свежие, подобраны по цвету и висят по линеечке, кружки в шкафчике смотрят ручками строго в одну сторону. Идеальный порядок во всем. Смотришь на него и возникает неуклонное чувство, что рядом именно с таким мужчиной и следует любой порядочной девушке растить детей, содержать дом в уюте и чистоте и готовить разные вкусности. Зато когда на следующий день показалась в школе, лихорадочно соображая, как бы поубедительнее соврать про педсовет, ничего не придумала и была почти сразу поймана заведующей учебной частью. Которая и поделилась радостно: - Доброе утро, мисс Кайо. Вы уже знаете? Нет? Классная наставница 9 «Б» Кейко-сан подала прошение об отставке. Да, вышла замуж. Поэтому, мисс Кайо, раз уж вы ведете в этом классе два предмета, мы решили оказать вам особенное доверие и передать класс вам. Конечно, коллектив там непростой, успеваемость на фоне остальных классов в параллели так себе, но вы хороший учитель, мисс Кайо, а ребята вас уважают и слушают. Нам кажется, вы сумеете найти к ним особый подход. Наша завчастью - полная румяная дама в возрасте от пятидесяти. Немного рыхлая, но при этом все еще моложавая. Встречая ее, я почему-то всегда удивлялась, как на ее лице странным образом уживались энергия и разочарованная утомленность жизнью, словно она всегда все знала наперед. Наверное, таких, кто всю свою жизнь проработал в школе, уже ничем не удивишь. Слегка ошарашенная новостью, я пробормотала в ответ что-то про доброе утро и чудесную новобрачную. Девятый, мать его, «Б». Только мне его для полного счастья не хватало. - Разве вопрос о классном наставничестве не решается голосованием? – спросила я. Чувствуя себя при этом распоследней, безнадежной дурой. Вот это я влипла… - Конечно, решается, - улыбнулась заведующая.- К сожалению, в связи с вашим отсутствием на педсовете некому было подать самоотвод. А подавляющее большинство педагогов проголосовали именно за вашу кандидатуру, мисс Кайо. И директор школы, Андо-сама просто исключительно, очень лестно отзывался о том, какой вы хороший, талантливый учитель. Знаете, я полностью согласна с Андо-сама, мисс Кайо. Если желаете, в секретариате вы можете ознакомиться с протоколом педсовета… И еще речь ее… всегда такая громоздкая, тяжеловесная, похожая на пункты какого-то невыполнимого плана. Я подняла голову и встретилась глазами с заведующей. Та покраснела, отвела взгляд, но все-таки не удержалась, съехидничала: - Линейка в понедельник в девять, мисс Кайо. Постарайтесь в этот раз не опоздать, - и, словно что-то вспомнив, многозначительно приложила два пальца ко лбу. – Да, мисс Кайо, у вас в классе целых трое новеньких. Пока они не влились в коллектив, большая просьба, уделите им особенно пристальное внимание. Я усмехнулась. Мне очень хотелось съездить ей по физиономии. Мысленно, разумеется, натянув при этом на лицо одну из самых обворожительных улыбок. Черт, да кто бы в этом сомневался! Про 9 «Б» (теперь уже почти 10 «Б») была наслышана вся школа. С ним, как с прокаженным, никто не желал связываться, учителя менялись в нем, как перчатки. До мисс Кейко, которая подобрала их на пороге девятого, после начальной школы у них успело поменяться четыре классных руководителя. Почему-то именно в этот класс когда сразу, а когда на «испытательный срок» любили помещать новичков, пришедших из других школ. Потом, конечно, кто-то из них переходил в другие, более сильные и стабильные профильные классы, а кто-то уходил из школы совсем, но в целом небольшая горстка мальчиков и подавляющее число девчонок даже с точки зрения руководства школы представляли собой «развинченную неуправляемую толпу», а не вышколенный учебный коллектив. - Не волнуйтесь, Эйко-сама, - ответила я бодро, стараясь попасть в тон. – Будет сделано, уделю самое, что ни на есть пристальное. Всем троим. Эх, кто бы тогда знал… А пока я сидела в своем кабинете, тупо перебирая личные дела своих новых учеников, и заполняла необходимую документацию. Солнце приветливо светило в окно, словно напоминало, что дожди позади и скоро лето. В школе пока пусто и тихо, никого нет. Я сидела за столом, и злость словно распирала меня изнутри. На эту самодовольную мисс Эйко, на директора, что так легко дал меня вчера «сожрать» моим же приветливым коллегам на вчерашнем педсовете. Лицемерные завистливые гадины! Знаю, менять что-либо уже поздно, но все равно – не хочу. Я отложила в сторону журнал и уставилась в окно. Как все-таки паршиво, когда на тебе отыгрываются вроде не совсем чужие тебе люди, даже не спасая при этом свою собственную шкуру! Ненавижу… 10 «Б»… Я еще раз пробежалась по страницам личных дел. Говорят, учитель должен входить в свой класс, как в храм, так вот, в этот класс почти весь прошлый год я входила как в клетку. Большинство все те же, знакомые мне по прошлому учебному году. Плюс трое новеньких – девочка из спортивного интерната, у которой после травмы карьера спортсменки была закончена и интернату она оказалась больше не нужна – скорее всего, ничего не знает по программе, а оценки за прошлые годы «нарисованы»; девочка из другого города, одни сплошные пропуски, часто болеет, слабенькая; и еще одна – я взглянула мельком и ахнула – пять школ за последние два года, оценки тоже так себе – кем это надо быть, чтобы оказаться таким вечным скитальцем? Наверняка какая-нибудь агрессивная, драчливая, импульсивная особа, неспособная нормально ужиться в коллективе сверстников. Я захлопнула папку, посмотрела на часы. Я все еще злилась, но уже больше на себя. Несмотря на то, что в классе я была совсем одна, я чувствовала себя так, словно я была голой, а на меня пялились десятки ехидно-насмешливых глаз. Какая я все-таки доверчивая дура… Потянулась к лежащему на столе мобильнику, набрала номер. - Соичи? Привет, милый. Да, я уже закончила. Сможешь за мной заехать?.. Ненавижу чувствовать себя беззащитной. И все-таки, оглядываясь назад, я очень хочу понять, когда же это все началось, и Харука вошла в мою жизнь. Такая непосредственная. Жестокая. Ласковая, как кошка и такая же удивительно непредсказуемая. Закрытая наглухо на сотни замков. Честная. Смешная. Не принадлежащая никому, порой даже себе. Харука. К ней даже слов-то подходящих не подберешь. Вошла в нее, ворвалась, как врывается весенний ветер, без предупреждения распахивая форточку и приводя в беспорядок вещи и мысли, которые, казалось, всегда находились на строго отведенных им местах. Это чертовски неприятно, особенно поначалу, но ведь глупо злиться на ветер, когда мы все выросли с ошибочным осознанием того, что любовь за деньги, карьера и стремление к комфорту способны заполнить пустоту наших рано осиротевших душ. Я не понимала ее слишком долго. Может, просто боялась, нет, не ее, а саму себя - мы ведь и так разминулись с ней почти на целую жизнь. Мы были слишком разными. По-разному чувствовали, по-разному реагировали на события, придавали разный смысл одним и тем же словам. Но разве при этом каждый из нас не мечтает ли о том, чтобы однажды хоть раз встретить того, кто сможет обнажить нашу закрытую душу так глубоко, чтобы суметь там прочесть самое сокровенное? Наверно, ради этого не страшно и умереть. Гораздо позже, когда замаячила эта странная неделя на заливе, Харука снова поставит меня в тупик своим полупризнанием – полузагадкой. Вечер плавно переползал в ночь, на улицах давно зажглись фонари, а Харука, какая-то задумчивая в тот вечер, забралась на подоконник с ногами и что-то писала, подложив под тетрадку учебник по алгебре. Я распахнула двери шкафа и уставилась на него в задумчивости. Надо, оказывается, столько всего с собой взять… И вздрогнула, услышав неожиданно тихий раздавшийся позади меня голос: - Когда ты уезжаешь? Как она ни старалась это спрятать, но в голосе ее была какая-то растерянность и может, даже недовольство, когда вдруг понимаешь свою ненужность и какую-то бессмысленность, что на самом деле, что бы ты ни делал – все это напрасное, пустое и лишнее. - Харука… - начала я. Она неопределенно передернула плечами. Уперла подбородок на сцепленные пальцы, посмотрела на меня исподлобья. - Когда? – повторила она, чуть нахмурившись. Меня давно угнетала эта неопределенность. Что дальше? Отказаться от моря, никуда не ехать, сидеть всю неделю с ней в душном городе, когда запросто можно валяться на пляже? Сколько я времени не была на море? Два года или три, не помню уже. Если честно, эта идея не вызывала у меня особого восторга. Или все-таки поехать, права Майка, ну что с ней за эту неделю может случиться? Верну ее обратно домой. Она давно уже взрослый человек. Отдохну от всех – от нее тоже - на полную катушку – сяду с мольбертом на пляже и буду смотреть, как катятся на песчаный берег волны, а потом убегают обратно, оставляя на песке полоску белой клочкастой пены. Если честно, море тянуло меня, как живая добрая сказка. А после возвращения всегда проще начать жизнь с нового листа. Как ей обо всем сказать? - Откуда ты знаешь? – фальшиво удивилась я. – Ну… в общем, послезавтра и это совсем ненадолго… Всего неделя, Харука. Одна неделя. - Неделя…а я… - Я обещаю, что вернусь очень быстро, - стараясь поймать ее взгляд, сказала я, подходя к ней почти вплотную. Взяла ее руки в свои. Харука грустно улыбнулась и ничего не ответила, сворачиваясь клубком на подоконнике. Ее тетрадка с тихим шелестом упала на пол. И внутри у меня мгновенно стало пусто и гулко, как ночью в каком-нибудь соборе. Тишина не угнетала, но в воздухе висело слишком много невысказанного. Интересно, а существует ли третий путь? - Харука, я обещаю, что все будет по-прежнему. Ты веришь? Веришь мне, Хару? - Знаешь, я вот иногда думаю, - не отрываясь от окна, за которым начиналась бесконечная ночь, заговорила Харука. Совсем о другом. - Почему же так получается? Мы то и дело бьемся головой о стену. -Что?.. - Вернее, пытаемся пробить ее головой. Вот смотри: дети воюют со взрослыми. Взрослые тоже воюют. Они воюют и с детьми и с друг другом. И от этого всюду только растут лицемерие и ложь. Вместо мостов между людьми вырастают стены. Между нами, подростками и вами, взрослыми. Вы учите нас врать с самого детства. Везде: в школе, дома, на улице… Кто может позволить себе быть искренним и при этом не выглядеть полным придурком или чьей-то жертвой? Почему же так? Я удивленно обернулась к ней, чтобы возразить. Харука положила обе ладони на оконное стекло, за которым глухо шептались разбуженные ветром деревья. Может… может, взять ее с собой, невзирая на то, что Майка уже познакомилась с ней в качестве моей ученицы?   - А потом я поняла кое-что, – она снова замолчала. - Поняла что?.. - Ведь чаще всего врут не другим, а себе. В смысле, что врут-то другим, а вот думают в этот момент о себе. Говорят вот: я добрый, заботливый, честный, еще какой… Или про богатство придумывают, про вещи разные или подвиги. В общем, ложь – это получается как мечта. А мечта ведь должна быть красивой, без изъянов, только тогда в нее можно легко поверить. И обмануться. Это для дураков. А правда… вот правды и боятся, потому что она бывает не такой уж красивой и даже уродливой. - Ты иногда говоришь ужасные вещи. Ты сбиваешь меня с толку. Откуда такое в голове маленькой девочки? Харука выставила между нами ладонь, словно от чего-то защищаясь. - Не такая я уж и маленькая. Впрочем, да, когда рано остаешься один-одинешенек, самое время быстренько повзрослеть. Наверно, да, я не очень хорошая. Но разве я виновата, что я так рано стала взрослой? - Ты вовсе не одна. Что за глупости? У тебя такой замечательный отец… - Замечательный, - она усмехнулась. – Он совсем не такой, каким кажется, но у меня нет другого. А кроме него до меня мало кому есть дело. - А как же я? – искренне огорчилась я. – Выходит, и я, по-твоему, тоже… - Ну что ты! Я же не про тебя, я же вообще, про всех. На деле каждого интересует только он сам. А ты... ты не такая, я знаю. Хотя… ты раньше тоже… - Что – тоже? - Ты первое время совершенно не замечала меня. Я вздрогнула от ее прикосновения. Ее слова словно обожгли меня. Погладила по холодной и немного шершавой руке. - Не замечала, - покорно согласилась я. - А почему? Я пожала плечами. - Ты делала вид, что в упор меня не видишь! - Не преувеличивай. Я смотрела на тебя не больше, чем на других. - А я уже тогда сидела и думала, что бы мне сделать такого, чтобы ты смотрела на меня больше. Не так как на них. - И придумала? - Сначала нет. А потом… Помнишь, ты заболела, и мы приходили тебя навестить всем классом? - Помню. - А я у тебя тогда на кухне кружку разбила и полчайника на скатерть пролила, а ты даже тогда ничего не заметила. - Не заметила, - снова согласилась я, прижимая ее сильнее к себе, чтобы немного отогреть. А она снова была в каком-то своем мире. Нахохлившаяся, как большой птенец, а я обнимала руками ее голову и целовала в макушку, в ее тонкие пшеничные прядки и шептала, что теперь я ее никогда не отпущу и никогда не забуду. - Ты сидела с остальными, и всем им улыбалась, а потом я с ними со всеми даже разругалась. Они все моральные уроды. Уроды и гады. Они при учителях все такие добренькие и в рот заглядывают, а за глаза говорят такое… А сами хуже зверей. Ты не представляешь… А ты… ты словно ничего этого не замечаешь. - Они это не со зла, Харука. Ты повзрослеешь и сама это поймешь. Я не обижаюсь на них. Это просто… возраст такой. Они не такие плохие ребята, как может показаться. Правда. Она смутилась, когда я поднесла к губам ее руки и поцеловала. Подняла на меня глаза, в которых при свете уличных фонарей светились непролитые слезы. А может, мне это только показалось, не знаю. Сказала тихо: - Вот бы посмотреть на настоящее море. Никогда не была я там. Хоть одним глазком. Я знала, что дело не в море. Просто она боится остаться одной, но никогда не признается в этом. И Харука это тоже понимала. А потом мы еще долго сидели вдвоем на этом подоконнике, пили остывший чай и смотрели, как в темноте колышутся деревья. Как волны. Как кусочек будущего нашего моря. Харука обняла меня, потерлась носом о плечо. - Почему, Мичиру? – пытливо спросила она. - Почему ты так долго ничего вокруг не замечала?..