Почти два месяца радуг

Несмотря на самое начало апреля и открытый балкон, на котором ветер своим касанием осторожно трогал занавески, словно стараясь проникнуть в комнату, мне было нестерпимо жарко и душно. Простыня под спиной казалась мокрой и липкой, а задранная до пояса сорочка почему-то царапала кружевами соски и живот. - Моя сладенькая… - бормотал Соичи, уткнувшись в мою грудь, двигаясь при этом резко и бестолково, - моя малышка… моя самая вкусная девочка… По противоположной стене метались тени от работающего телевизора – улыбающаяся во весь рот ведущая жизнерадостно, но беззвучно предлагала телезрителям какой-то жизненно важный в хозяйстве прибор. Я пожалела, что попросила Соичи выключить звук – его шумное тяжелое дыхание, влажные шлепки кожа о кожу и скрип кровати навевали скуку. Выйдя из душа, мы перекусили, посидели немного в гостиной, обсуждая какие-то пустяки, а потом он погасил свет, и мы плавно переместились в спальню, где все, как обычно, началось с поцелуев, а закончилось… тем и закончилось - вполне предсказуемо. Соичи нависал сверху, время от времени одаривая меня поцелуями, стонал, стараясь сдерживаться, возбуждал себя какими-то непристойностями, а я лежала под ним на смятых влажных простынях и, сжимая ногами его за бока, смотрела, как милая ведущая из телемагазина расхваливает уже следующий товар. - Тебе хорошо, Мич?- он мокро лизнул меня в ухо, - тебе же хорошо, да? Я просто балдею от тебя… - Давай, давай, - зашептала я. - Двигайся, Мич,- торопливо рычал Соичи, - давай же, сучка…ну, еще чуть-чуть… получай, получай еще… ноги раздвинь, я сказал… Картинка в телевизоре сменилась какой-то рекламой, тени по стене стали ярче и замельтешили быстрее. Мне очень хотелось, чтобы все поскорее кончилось, и я, скучая, лежала под ним, спрашивала себя и не могла понять, зачем я разрешила ему остаться на ночь? Из… благодарности? Чувства вины перед ним? За то время, что мы стали близки, наши отношения, казалось, так и не сдвинулись с мертвой точки. Соичи не захотел переезжать ко мне - его не устраивала Кьярра. Но и к себе жить тоже не звал. Мы оба были слишком заняты работой, чтобы играть в семью. Но все равно, то время, что нам удавалось проводить вместе, за совместными ужинами или разговорами – секс занимал едва ли не последнее место. То есть если Соичи на этом не настаивал, я сама никакой инициативы не проявляла. Вроде как меня все и так устраивало. Поэтому это было нечасто и без особых изысков. Наконец, он тонко и протяжно, как-то скуляще застонал и затрясся, откидывая назад голову, его пальцы, блуждающие в моих волосах, судорожно сжались, причиняя боль, и мне показалось, что это длится не несколько секунд, а пару часов. - Мичиру… - Соичи скатился на бок и дотянулся до пульта. Выключил телек. Стало совершенно темно. Я лежала, вглядываясь в белеющий потолок и невольно вслушивалась, как он дрожащими пальцами снимает презерватив и пытается завернуть его в фольгу. Мне хотелось встать, чтобы пройти в душ и смыть с себя отпечатки его пальцев и все запахи, но я продолжала лежать и не двигаться. - Тебе понравилось?- спросил он, как спрашивал всегда после того, как у нас случался секс. - Да, - машинально ответила я, думая о чем-то своем. - Я тебя люблю, Мич. Ты меня слышишь? А ты? - И я тоже. *** начало апреля (четвертый день моей новой школы) 20……года Ужас какой-то. Ненавижу себя за это фантастическое «везение» влипать в неприятности, прямо как муха в варенье. Почему именно мне с этим так везет? Ладно-ладно, лучше обо всем по порядку. Напишу побыстрее и сяду делать уроки. Здесь просто жесть, сколько всего задают... По отдельности – это все мелочи, конечно, зато в совокупности – хуже не придумаешь. Итак. Мои похождения в новой школе. Первое – это Хитоми, та рыженькая. Моя первая неприятность. Я даже про себя называю ее не по имени, а именно так – рыженькая. Она, конечно, хорошая, симпатичная, умненькая, с ней легко, а по сути она такая же, как и все они. Какая-то навязчивая, что ли. Сегодня четвертый день, как мы сидим с ней вместе на всех предметах. Она великодушно дает списывать, и меня уже похвалили на ненавистной мною химии. Снег не выпадет? Угощает завтраком на перемене. Отмазала от дежурства. Кокетничает. А вчера, когда мы всем классом шли из корпуса в корпус, прижалась, ненавязчиво взяв меня под руку. Ситуация, честно говоря, довольно идиотская. Хитоми совсем не похожа на тех, кому нравятся другие девушки, во всяком случае, это ведь никогда не делают столь открыто, что даже слепой не заметит. Тем более, здесь, в школе, у всех на виду. Но она как будто явно не комплексует по этому поводу. Да что там! Вчера, стоило мне появиться на пороге, она просто засветилась от счастья, так что всем нашим местным сплетницам ничего не оставалось, как начать над нами подтрунивать и хихикать. Дураки. Мне она совсем не нравится. Ну, если только просто как человек, как одноклассница. Как бы с ней поговорить, чтобы она не обиделась и остаться друзьями? *** Соичи поцеловал меня в шею и, замотавшись в одеяло, заснул быстро и крепко, а я еще долго лежала рядом, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к его дыханию, хотя знала, что до утра он не проснется. Скомкав влажную сорочку, я осторожно встала и на цыпочках пошла в ванную. Притворив плотно дверь, зажгла лампу. С непривычки свет резал глаза. Огромное, во всю стену зеркало отразило взъерошенную, усталую девушку с плотно сжатыми губами и пламенеющими засосами на предплечьях и груди. Да уж… К черту этот дурацкий инстинкт любопытства! Я схватила большое банное полотенце и завернулась – отчего-то сейчас было противно смотреть на саму себя. Казалось, что отражение вот-вот усмехнется, поправит растрепавшиеся локоны, сложит на груди руки и посоветует отправиться к сексопатологу. Или кто там занимается вопросами женской фригидности? Мне уже двадцать семь. Солидный возраст, так сказать, для того, чтобы уже хоть что-то иметь в жизни. А я? Ни семьи, ни детей, ни успешной карьеры, как таковой, как показал сегодняшний день. Пустышка. Ничтожество. Я и моя жизнь. Что я в жизни уже сделала и сколько всего упустила? Я словно давно проглядела что-то очень важное. Просто отвернулась от него, не желая замечать и видеть. Нет-нет, это уже… неврастения какая-то. Ведь у меня все нормально. Насколько это может быть, конечно. Да. У меня прекрасные родители, своя квартира, какие-то дальние и близкие друзья, я люблю ездить в путешествия. Есть Кьярра. Есть работа и даже не одна, потому что путешествия стоят денег. Есть Соичи, который наверняка защитит диссертацию и станет моим мужем. Рано или поздно, так или иначе. Иначе… Я усмехнулась, и отражение послушно сделало то же самое. Нет, это просто я редкостная дура. Мне завидуют, а я сама не знаю, чего хочу… Я открыла в ванной кран, дождалась, пока вода из теплой станет умеренно горячей, и свернулась калачиком на дне. Разве стоило всю жизнь быть примерной, послушной, домашней девочкой, чтобы в итоге никого не любить и чтобы никто не любил меня, и чтобы все всегда оказывалось во взаимоотношениях просто и спокойно, без слез и боли, ревности и страсти, известное на много шагов вперед?.. Места засосов и между ног немного щипало от горячей воды. Кто-то говорил, что от нее кожа портится быстрее, но сейчас мне было все равно. Последнее время это стало не таким болезненным, как в самые первые – в женских журналах в разделах для взрослых писали о том, что природой предусмотрена для этого естественная смазка, однако даже в дни предполагаемой овуляции я оставалась суха, как Сахара. Это было неприятно. Неприятно и больно. Правда, в тех же журналах нашелся и выход – пара капель интимной смазки, купленной в аптеке. Соичи этого никогда не замечал или не хотел замечать. Я оставила только тонкую струйку и откинулась на бортик. Вокруг было тихо, и чем дальше, тем мной больше овладевало чувство какой-то неправильности происходящего. Отдаленные воспоминания. И шушуканье девчонок на выпускном. Они немного перебрали, держатся стайкой и разговаривают негромко, думая, что их никто не слышит. И я со своей вечной скрипкой в белом вуалевом платье с оборками за мраморной колонной – так странно, мрамор холодный, но моментально теплеет от прикосновения ладоней. Они шепчутся совсем рядом, только протяни руку и можно дотронуться до волос и платья главной счастливицы. Они хихикают. Трогают ее, точно она стала другой. Она и правда другая. Эти воспоминания терзают до сих пор, как и десять лет назад, на том школьном крыльце. «Клубника со сливками, - смеялась она, кружась, и ее распущенные волосы, завитые на концах в кудряшки, и капроновое платье летели вслед за ней, – теплое купание в ночном море, самая лучшая в мире музыка, невесомость наркотика – это все не то, по сравнению с этим… » То, что делает ее недостижимой. То, от чего не удается избавиться. Иногда даже в мыслях – это невыносимо. Радость. Эйфория в чистейшем виде. Сладостная пытка, становящаяся на миг вечностью. Оргазм. У меня никогда не было оргазмов. Никаких и никогда. О них писали в любовных романах, их инсценировали актрисы в тех самых фильмах для взрослых. У меня вообще никогда не было ничего подобного. Может, это совсем не любовь, потому что нет страсти и физического влечения, и это совсем не клубника со сливками и не купание в ночном море, а скучно, монотонно и утомительно. Я выключила воду, когда она норовила выплеснуться за край бортика. Потрогала засос, который стал из красного лиловым. Соичи бывал порой до дотошности методичен, терпелив, но даже и тогда… я притворялась изо всех сил, чтобы он ничего не заметил и не разочаровался. Или главным все-таки было не это? Нет, я никогда не имела ничего против Соичи. Как и против кого-то другого, кому я нравилась и кто старался завоевать мое расположение. Соичи ведь такой хороший. Положительный. С ним чувствуешь себя как за каменной стеной. Он обязательно защитится. Потом мы поженимся. Станем жить здесь или у него, а Кьярру я отдам соседке. Человек всегда дороже собаки. Мы будем изредка ходить в ресторан и на торжественные мероприятия, общаться с друзьями, потом у нас родится парочка симпатичных детишек. По воскресеньям мы будем проводить с ними время в зоопарке или кататься на роликах. И все так и будет – замкнутый круг – семья, дети, встречи. А однажды мне захочется надеть свое самое лучшее платье, налить полную ванну воды, вот как сейчас, и самой темной ночью перерезать себе вены – поглубже и вдоль, чтобы не было глупого шанса спастись, а потом остаток жизни провести где-нибудь в психушке. Крепко сжав зубы, я застонала и закрыла лицо ладонями. Почему же так все получается? Мой мир вокруг – хороший, правильный, знакомый с самого детства, но почему я не могу назвать его своим?.. Только вот я не знаю, что это такое, когда все правильно… *** Полосатый пляжный плед был весь в крошках от орехового печенья. Я наблюдала, как Харука очень энергично вытряхивает его в саду около ограды, а потом складывает в сумку. Майка, к тому времени уже переползшая на веранду пить кофе, лениво спросила: - Вы что, куда-то собираетесь? - Ага, на тот берег. - В заповедник? Ух ты! И надолго? А я? - Да пока сами не знаем. Но к обеду можешь не ждать, - я улыбнулась, припомнив, что сегодня Майка дежурит по кухне.– Так что ты отдыхай. - Вы загорать будете? Или купаться? - Ну… и это тоже. - Ясно, - она усмехнулась, оглядывая с ног до головы застывшую в ожидании около меня Харуку. – Компания, я так понимаю, вам особо не нужна. - В другой раз, - сказала я, забирая у Харуки одну сумку. – Извини. - Да ладно, чего извиняться, я бы и сама…- и тихо, не договорив, себе под нос добавила: - все-таки удивительно красивая девочка. Прямо цветочек. Харука услышала, переглянулась со мной и фыркнула. А потом все-таки покраснела. Но уже не так сильно, как раньше. Видимо, начала привыкать. - Там белки, - сказала она таким тоном, будто бы оправдывалась, - маленькие и почти ручные. Я читала. Правда, давно. - Да-да, - усмехнулась Майя. – Биология – наше все. - О чем это вы? – не поняла Харука. - Да так, мысли вслух. Я уже, увидев розы, сразу догадалась, что вам наверняка задали написать какой-нибудь доклад о флоре и фауне родного края. К началу нового семестра. Так ведь? Передавай от меня привет белочкам, Хару-чан. Харука посмотрела на Майку так, словно считала раньше Майку нормальным человеком, а теперь в этом усомнилась и не знает - говорит ли та серьезно или издевается. Но Майка уже повернулась к нам спиной и сосредоточенно размешивала сахар в кофе. Мы стояли на мокром песке, наслаждаясь прохладой, и ласковые волны осторожно лизали наши ноги. Океан жил своей жизнью. Ему не было дела до людей, он смывал оставленные на кромке прибоя наши следы, заполняя их водой и ажурной пеной, и волны, как и столетия назад, точно также и после нас будут ласкать этот оживленный берег. Океан жил, наполняя залив легким плеском и журчанием воды. Подобно просыпающемуся человеку, он еще помнил свои ночные сны и забывал вчерашние проигрыши. Он не верил ни во что, кроме свободы, и как бездонное, опрокинутое над головой небо, разбивал преграды. Только морю и небу знаком покой. Океан, эта древняя колыбель жизни, не имеющая границ, дышащая прохладной чистотой и свободой, лежал перед нами, обманчиво покорный, способный в одночасье изменить целый мир. Харука подошла к маленькой деревянной стойке, где хранились спасательные круги и весла. Дерево было сухим и теплым – волнистые прожилки и гладкость сучков, отшлифованные многочисленными чужими ладонями. Оглянулась на меня, протянула руку, и мы вместе ступили на дощатый мостик. Харука кашлянула, облокачиваясь на выбранные весла. Спросила: - Как ты думаешь, а сюда раньше приплывали пираты? - Пираты? - Ага. Если они здесь бывали, то на дне могут лежать самые настоящие сокровища. Правда? Вот бы достать? - А не боишься? Там ведь глубина… метров десять, наверное. До самого дна не донырнешь… В это утро она снова была ребячливой, фантазеркой и выдумщицей. Харука спрыгнула с мостика вниз, ничуть не боясь испугать окружающую тишину и поднимая веер мелких брызг. - Нужно с камнем нырять, - упрямо сказала Харука. – С камнем в руках. Я украдкой любовалась ей. Улыбалась, а сама думала, как и все последние недели о том, что слишком много стоит между нами. Ей всего шестнадцать, а я старше ее больше чем на десять лет, и может, это сейчас не так важно, а потом… Спустя пять лет или пятнадцать, когда большая часть жизни моей окажется позади, и я уже мало что смогу, потому что не останется ни сил, ни вдохновения на новое… Хотя, может быть, ко всем женщинам рано или поздно приходит этот страх? Или только ко мне, а к остальным не приходит вообще? Ничего более конкретного я в это радостное и светлое утро сформулировать не смогла, только на самом донышке, в глубине души остался какой-то мутный осадок. Было очень тихо. Так тихо, что было слыхать, как далеко-далеко силуэт белого катера мчался к горизонту, в самое сердце океана, разлинованного тонкими шипучими гребнями. Волны там смыкались с рассветной дымкой, что-то мерцало голубовато-зеленым цветом. Наверное, это были какие-то очень большие рыбки, поднявшиеся слишком близко к поверхности, или… Что это? Серебристые гибкие тела, освещенные всполохами первого утреннего солнца... Харука, в этот момент придирчиво осматривающая одну из лодок, выпрямилась, приложила ладонь козырьком к глазам. - Мичиру, а ты веришь в русалок? – спросила она, тоже заметив этот странный блеск. Я улыбнулась. - Верю. Иногда спрашиваю себя, не одна ли ты из них. - Я? Ну что ты... – она покачала головой. - Такая же быстрая, гибкая, светлая, порой безрассудная и при этом потрясающе притягательная, - если честно, мне очень хотелось понаблюдать за ее реакцией. Скажет ли она что-нибудь? Покраснеет? – И очень хорошо плаваешь. Что на суше, что в воде тебя мало кто догонит. - Но только у меня нет хвоста, - покачала головой Харука, посмотрев на свои загорелые исцарапанные ноги. - Я вдруг почему-то вспомнила…ну, ты помнишь, самое начало. Когда я… Школа и все такое… Я сжала ее руку в своей, заглянула в глаза. Что-то странное со мной происходит. Иногда книжные герои живут среди нас своей обычной жизнью, незаметной рядовому обывателю, нелюбопытному взгляду. Как ей сказать, что в своем противостоянии миру она порой, как и та русалочка, идет по остриям ножей, но от них болит больше не тело, а душа… Это теперь я понимала, что она тогда старалась для меня, а мне было почти все равно. В общем, не все равно, но я многого просто не замечала. Сказала почти виновато: - Я помню, Харука. Только вряд ли это русалки. Просто огоньки над морем. Как мираж. - Или дельфины, - сказала Харука, и я согласилась: - Да. Конечно, это дельфины. Я смотрела на нее, на ее тонкие, почти прозрачно нежные черты лица, на короткие соломинки светло-пшеничных волос, ее хрупкую фигурку. Любовалась ею из-под опущенных ресниц, ловя себя на том, что на нее очень приятно смотреть. Куда приятнее, чем было смотреть на Соичи или какого другого парня. Порою мне казалось, что я знаю ее не пару месяцев, а очень-очень давно. Нет, тоже неправильно. Что я ее знала всегда, с самого начала, просто почему-то забыла… Последние мысли кольнули меня, словно предчувствием какой-то скорой разлуки. Но я прогнала эту мысль – до возвращения в Токио у нас оставалось еще несколько дней, и не стоило грустить раньше времени. Мы, наконец, облюбовали хорошую лодку, взяли весла и поплыли на другой берег.