Когда сакура любит

Ичиго проснулась сама и довольно рано: несмотря на то, что она репетировала всю ночь, уснуть спокойно ей не удалось. Она жутко нервничала. Нет, ей не впервой танцевать перед весьма почтительной публикой. Это обычное дело для девушки из знатной семьи демонстрировать свои умения, грацию, красоту, которые как бы дополнительно подчеркивали, что гордость за наследника клана не является голословной. Однако сейчас на карту была поставлена не только честь семьи Кучики, но и — впервые — личные мотивы Ичиго. Несмотря на то, что танцы — единственное из искусств, в котором Кучики, долговязая и энергичная, не особо преуспела, нужно было знать ее не сдающийся нрав: она верно считала, что упорством порой можно было добиться результатов не меньших, нежели талантом. Так, впервые она и оказалась на сцене во время празднования Танабаты[1]. Она хорошо помнила свое первое кимоно для этого знаменательного события — чернильно-синее с россыпью мерцающих серебристых звезд под стать фестивалю. Они переливались самоцветами на шелке, волнующемся при каждом движении и зрители тогда окрестили юную Кучики «Танцующей ночью». Впрочем, Ичиго до сих пор считала, что ей польстили из-за имени. Ну или наряда, на крайний случай. С тех пор прошло много лет, в течение которых она упрямо отказывалась танцевать, но когда на прошлогоднем мацури[2] Совет 46-ти оказал честь клану Кучики, выбрав именного его представительницу для демонстрации «кагуры»[3], тут уж она не смела пойти против. Так в ее танцевальном списке оказался миф о богине Аматерасу, а коллекцию роскошных костюмов для выступлений пополнило золотое, цвета солнца, кимоно, вышитое золотыми нитями, олицетворяющими тысячу солнечных лучей. Ичиго поднялась с футона и проследовала к шкафу, в котором своего часа дожидалось и сегодняшнее одеяние — нежно-розовое, будто рассветная дымка, оно насыщалось цветом постепенно, от верха к низу, от розоватого на плечах до карминового на кромке подола. Удлиненное кимоно, сделанное из тончайшего шелка для летней поры, было украшено излюбленным мотивом клана Кучики — орнаментом кружившихся лепестков сакуры. Сей узор вился вдоль плеч и широких рукавов, спускался ниже, через талию, где одинокие лепестки уже складывались в целый хоровод цветений. Будто выдавленные оттиском на ткани, они создавали иллюзию настоящих осыпающихся цветов, которые, наверняка, в движениях танца призваны выглядеть еще более реалистично. — Отец… — Ичиго прижалась щекой к рукаву с любовью приобретенного кимоно. Отец всегда заказывал для нее наряды лично, и его безупречный вкус никогда еще не подводил ожидания дочери. Она, напротив, будто ребенок, каждый раз с нетерпением ждала, что же такого восхитительного он придумает еще, ведь для его любви, равно как и для богатства клана, не существовало пределов. Седзи легонько отъехали в сторону, и на пороге появилась Аяне с подносом в руке. Смутившись, она поклонилась несколько раз низко, испрашивая извинения. — Все хорошо, — поспешила успокоить девушку Ичиго, подзывая к себе рукой, — я только-только проснулась, так что ты не опоздала, Аяне. Служанка кивнула, получив ободрительный кивок от хозяйки, и поднесла к ней остальные атрибуты для праздничного одеяния: расшитый жемчугом коралловый оби и изящно сплетенный тонкий поясок серо-коричневого цвета, как у коры сакуры; кожаные сандалии-дзори в цвет ремешка, на устойчивой подошве и с едва заметным каблучком. Отец даже в этом плане беспокоился о безопасности своего чада. — Какая прелесть! — Ичиго потянулась за лежавшим на подносе веером-сэнсу. Разукрашенный вручную тысячью мелких цветков сакуры, он также был исписан текстом песни, которая будет сопровождать ее танец. Ичиго просияла: эти аккуратные мазки кисти невозможно было спутать ни с чьим иным почерком. — Хозяин сам расписывал его, — подтвердила ее мысли Аяне, — никому не стал доверять этого. Выходит, госпожа выбрала «Куроками»[4] для сегодняшнего празднества? — Да, — кивнула Ичиго и попробовала взмахнуть пару раз веером, вторя заученным наизусть па. — Восхитительная легкость и звук: веер будто сам нашептывает песню… — Вы будете очень красивой, Кучики-сама, в этом образе, — позволила себе лишнее Аяне, но она не могла не выразить свое искреннее восхищение. — И ваши длинные черные волосы так подходят этому танцу. Ичиго только улыбнулась в ответ загадочно, с интересом пробегаясь пальцами по искусно сделанным заколкам для волос. Пару серебряных шпилек-кандзаси венчали цветки сакуры в натуральную величину и выглядели как живые; оги-бира[5] в точности повторял форму и узор веера; ну, а гребешок-куси был стандартным — маминым: покрытый черным лаком и расписанный ярко-розовыми цветами. Ичиго всегда носила его, как и подвязывала под свой оби мамин пояс. Так она верила, что дух дорогого ей человека находится с нею в самые волнительные для нее моменты. — Ох, многовато украшений конечно, но что поделать, — пожаловалась Ичиго, проводя ладонью по своим густым длинным волосам: чтобы уложить такую гриву, как у нее, двух шпилек ей просто не хватит. Посему взглянув на Аяне, она кивнула: — Тогда не будем медлить, ибо это может занять у нас много времени. Не успели они и обернуться, как седзи с шумом распахнулись и в комнату влетела Натори-сенсей — женщина импозантная, но с замашками фурии и громогласным голосом. — Ичиго! — звучно сложила она свой веер и хлопнула им по ладони. — Я надеюсь, у тебя имеются оправдания за вчерашний прогул. Будь уверена, что уважительной причиной для меня являются только смерть и… больше ничего! — прошипела она ей уже в лицо, метнувшись молнией. — Ааа! — Ичиго отпрянула и затараторила: — Не кричите только, Натори-сан! На меня вчера напал пустой! И вообще я потянула но… гу… — Ичиго с Аяне синхронно глянули на ее лодыжку, на которой исчезли абсолютно все следы припухлости. «Это чудо, что ли?» — Кучики непонимающе осматривала ногу со всех сторон, но ничего не менялось: ушиб сошел, боли не было, и потому она даже не вспомнила о них, когда проснулась. Девушка вопросительно посмотрела на Аяне, но та мотнула головой, пожав плечами: она никого не звала, да и никто не приходил в поместье к молодой госпоже. Аяне бы точно оповестили об этом, как ее личную служанку. — Ну и? — фыркнула Натори и опасно сузила глаза. — Я честно отрепетировала все, — заверила Ичиго наставницу по танцам. Натори сверкнула глазами и исчезла, не сказав больше ни слова. — Ох, если я не справлюсь, она меня заставит на горящих углях танцевать, точно, — вздохнула Ичиго, опускаясь на татами перед Аяне. Та обмакнула полотенце в воду с ароматными и целебными травами и протерла им уставшее лицо госпожи. Румянец и свежесть сразу же настигли ее, будто они потерялись до этого на пути из царства сна в реальность. Однако ее припухшие и не выспавшиеся рубиново-карие глаза требовали более продолжительных процедур. Но и тут Аяне не впервой спасать хозяйку от следов недосыпа — та обычно спала плохо, то тяготясь думами прошлого, то мучаясь странными кошмарами. Но лед и ромашковая вода справлялись с отеками отлично и всегда были на подхвате. — Вы со всем справитесь, Ичиго-сама. — Девушка положила валик из полотенца со льдом на глаза госпожи и взялась расчесывать ее длинные пряди. — По-другому вы просто не умеете. Ичиго кивнула и отдалась в руки верной помощнице: может, многое ей, как Кучики, и было под силу — от природы или благодаря упорству, — но вот некоторые вещи аристократка не могла бы сделать самостоятельно. К примеру, собрать свою копну волос в симаду или еще более сложную прическу. Не говоря уже о том, чтобы надеть все атрибуты праздничного наряда и завязать чрезвычайно хитроумный узел из оби за спиной. В этом плане Ичиго являлась совершенно беспомощной. По правде, если бы выбор зависел исключительно от нее, то она бы всю жизнь проходила в юкате на голое тело и с высоким конским хвостом, украшенным лишь шелковым шнурком и только. Она не любила излишней роскоши, хотя, вполне естественно, красивые вещи нравились ей как и любой другой девушке. Однако лишняя мишура казалась ей смешной. Быть может, по молодости, а то и от рождения. Если теперь учитывать простое происхождение ее матери, а не присущий ее отцу пафос. Тем не менее, как представительница знатного и богатого клана, она вынуждена была держать планку, и выглядеть безупречно. А потому, как и всегда, принялась безропотно одеваться в бесчисленное количество одежд. Сасоеке и хададзюбан, нагадзюбан — нижнее белье были традиционно белоснежного цвета, чтобы оттенять цвет кимоно. После этого Аяне извлекла из шкафа то самое, потрясающей красы хикидзури[6] с длинным шлейфом и стала аккуратно надевать его на хозяйку. Наряд шел той: нежно-розовые тона перекликались с легким румянцем на ее щеках и ягодным цветом уст, не испорченных не нужным для ее цветущей молодости гримом. К тому же этот цветочный оттенок кимоно так выгодно контрастировал с темным насыщенным цветом ее волос, что внимание к ним еще больше приковывалось, а это было идеально для избранного госпожой танца. — Погоди! — Ичиго остановила Аяне, принявшуюся закреплять на ней сложную конструкцию из поясов и шнурков, которые фиксировали кимоно. — Где мамин оби? — встревожено забегала она взглядом по разложенным вещам. — Я без него никуда не пойду! — возмутилась Ичиго, которая и без этого была вся как на иголках. Аяне усмехнулась и молча раскрутила коралловый оби, в который уже успела вложить пояс фиалкового цвета, принадлежавшей покойной Хисане-сан. Аяне давно служила у Ичиго и знала, как важен сей предмет для молодой госпожи. — Что бы я без тебя делала? — осклабилась Ичиго, заворожено глядя, как умелые пальчики Аяне легко справляются со всеми этими примочками. Та еще несколько минут колдовала над огромным бантом сзади, после — набросила ей на плечи цветочное в тон основному кимоно хаори и наконец-то подвела хозяйку к зеркалу. Ичиго ахнула, прикрывая ладошкой рот: в такие моменты она и впрямь понимала, что красива и что походила на своих родителей. А еще она не переставала восхищаться новым костюмом для выступления: теперь, надетый на тело, он выглядел еще удивительнее и величественнее. Стоило ли говорить, что от любимых мужчин — отца и дедушки — Ичиго получила тоже заслуженные комплименты. Впрочем, она не забыла, кого нужно было благодарить изначально и за наряд, и за веру в ее силы, и за ту подчеркнутую гордость за нее, которую испытывал капитан Кучики по отношению к своему чаду. Чтобы показать себя во всей красе и величии, глава клана Кучики в окружении семьи, охраны и почета отправился неспешным ходом в поместье Касумиодзи, отказавшись от повозок, чтобы вдоволь насладиться теплым летним утром и ароматным воздухом Сейрейтея, цветущего ныне гвоздиками и гортензиями. Остальной народ потихоньку также прибывал на торжество: весь цвет аристократии Общества душ собрался здесь, и члены Совета 46-ти, и капитаны с лейтенантами Готэя-13, а также Отряда кидо и Тайных операций. Множество музыкантов, артистов и слуг уже мелькали меж ними по территории поместья то тут, то там, заканчивая последние приготовления к объявленному торжеству. Свадьба аристократов — это довольно пышное и многолюдное мероприятие. Когда пробил час, невеста в белом палантине и свадебных одеждах вместе с женихом в дорогом и роскошном кимоно темных тонов с вышивкой родового герба на груди заняли место в небольшом синтоистском храме при доме одной из знатных аристократических семей, уступавшей по статусу лишь четырем Великим Домам. Молодожены заметно выглядели смущенными тем количеством гостей, что пожаловали к ним на торжество, но в то же время и счастливыми, когда их взгляды касались только друг друга. Ичиго наблюдала за ними всю церемонию и пришла к выводу, что, наверное, выходить замуж по любви гораздо приятнее, чем по принятой в их кругах договоренности. Она то и дело косилась на сосредоточенный профиль отца и думала о его поступке: а что же заставило его пойти против традиций и жениться по зову сердца? Неповиновение чужой воле или же и впрямь охватившее его столь сильное чувство, как любовь? Девушка зарделась от подобных мыслей. Да еще и вся эта свадебная атмосфера действовала на нее смущающе. Она и так отдавала себе отчет в том, что являлась едва ли не самой завидной невестой в Сейрейтее, и что даже сейчас многие поглядывали на нее, как на выгодную партию, но на деле Ичиго не хотела подпасть под приказ старейшин и вступить в династический брак с таким же безвольным наследником одного из Великих Домов, как она сама. Ичиго не хотела этого. Она не знала еще, что такое любовь, но уже середкой чувствовала, что не пойдет на подобное, что выберет себе избранника по сердцу и по духу, чтобы улыбаться так же счастливо у алтаря, как сейчас делали явно влюбленная друг в друга новоиспеченная чета Касумиодзи. — Ичиго, ты готова? — рука Бьякуи осторожно коснулась напряженного плеча дочери, задумавшейся о чем-то своем и даже не заметившей, что церемония уже подошла к концу, а все гости принялись понемногу перемещаться к подготовленной в саду сцене для выступлений. — А? — дернулась Ичиго и судорожно огляделась по сторонам. — Ах, да, конечно, отец. — Она тряхнула головой, будто пыталась от чего-то избавиться. Это «что-то» оказалось лицом красноволосого наглого парня, которого она видела всего каких-то пару минут там, в Руконгае, но все равно сохранила в памяти. Бьякуя подал дочери руку и помог ей дойти до места. Ичиго и впрямь выглядела потрясающе и разве могла не справиться с поставленной задачей? Поставив себе за идеал талант матери, которую она даже не видела ни разу, Ичиго зря недооценивала собственные таланты и силы. Она сама не понимала, что вчера доказала эту истину, когда всю ночь оттачивала не удававшиеся ей движения вопреки нестерпимой боли в ноге. Он видел это, разрываясь между желанием избавить тотчас любимого ребенка от мук и рвением воспитать в наследнице несокрушимую стойкость, присущую их крови. — Волнуешься? — Отец остановился у подножья сцены, забрав у Ичиго ее хаори и пропуская вперед, вверх по ступеням, на которых она оставила дзори. Танцевать на татами было удобнее и привычнее в таби. — Нет, я в порядке, — твердо заявили ему: настоящая Кучики никогда не признается в страхе или сомнении, и Ичиго не станет исключением из этого правила даже с учетом своих юных лет. — Ты выглядишь потрясающе, — повторил комплимент Бьякуя и поочередно прижался губами к ее ладоням, мягко потирая те пальцами — едва заметно, но тоже дрожавшими от волнения. Он переживал за родное дитя не меньше, но старался не высказывать ей этого, а наоборот невозмутимо желал ей удачи одними глазами. И даже если со стороны этого не было видно, Ичиго одна из немногих, кто могла понимать его даже такого, закрытого и безмятежного, и глядеть в ответ с благодарностью. — Удачи, Ичиго, — промолвил он тихо, отправляясь к Гинрею. Из первых рядов, отведенных для именитых аристократов, он, боясь пошевелиться, стал смотреть на сцену, на которой вскоре его гордость предстанет во всей красе. Музыканты заняли свои места. С первыми аккордами трогательно-печальной музыки гости, занявшие места в некотором подобии амфитеатра в парке поместья, стихли. Вторя капитану Кучики, они все, как один, сосредоточили взгляды и мысли на фигуре девушки, занявшей позу для приветственного танца во славу сочетавшейся браком пары и всех пожаловавших гостей. Ичиго выдохнула с дрожью и прикрыла глаза, настраиваясь на мелодию. Смотреть «в зал» не хватало сейчас смелости: перед таким огромным количеством людей она еще не выступала. Но отступать было некуда. Как тогда, перед пустым. Ей следовало так же собраться и показать все, чему она обучилась у Натори-сенсей, которая вопреки неприязненному виду, все равно тоже переживала за ученицу. Сжав покрепче веер, Ичиго замерла до первых звуков пролившейся песни, которая поведала о том, как принцесса Тацу ждет любимого сегуна обратно — ждет вечность, посеребрив свои черные, как смоль, волосы в снежную седину. Ичиго плавно поднялась с первым пропетым солисткой словом и обернулась медленно к гостям. Руки мягко качнулись влево и волной вернулись вправо, раскрывая веер, олицетворяющий вечную весну. Шаг. Легкий. Шаг еще. Поворот и взгляд на публику. Сердце сжалось от сотни пар следивших за ней очей, но Ичиго выдержала сей натиск. Неторопливо скользнув в сторону, Ичиго возвела руки к небу, прикрываясь веером от лучей воображаемого солнца: мир дарил его принцессе, и она ждала своего возлюбленного с такой же радостью, с которой человек встречает рассветы. Но вскоре все для принцессы изменилось. Ичиго поддела шлейф ногой и снова опустилась на татами. Улыбка исчезла с ее уст, и мир горой взялся давить на ее плечи. Ичиго прилегла на бок, укрываясь широким рукавом кимоно и оставаясь в полном одиночестве и тиши. Вдруг песнь зазвучала снова, и Ичиго, встрепенувшись, оглянулась по сторонам. Она снова принялась искать пропавшего человека глазами и движениями, пересекая сцену то мелкими шажочками, то опасливыми поворотами. Веер поник у нее в руках, как и ресницы, легшие тенью на щеки. И ее принцесса вновь замерла с растерянным отрешенным взглядом. И только мерцание сакуры на подрагивающих плечах ее заговорило, что время не вечно — оно опадает, как и бренная жизнь. Внезапно песнь прекратилась опять, и вместо нее раздался колокол. Ичиго прижала руки к сердцу в кульминации и поднявшись резко на ноги, она повернулась спиной и решительно потянулась за заколками в волосах. Первая, вторая, третья. Гребень и сдерживаемый прическу шнурок пали тоже на пол. Слова пропели о том, что безутешная печаль пленила девичье сердце столь сильно и так надолго, что оно не заметило, как вместо черных прядей, на плечи выпал белый снег… Под последние строки Ичиго уронила водопадом свои тяжелые и лоснящиеся волосы цвета воронова крыла и на них тут же откуда-то сверху посыпались порошей тысячи мелких снежинок. Она обернулась, тут же упала на колени и обняла руками лицо в отчаянной печали, навек застывая в поклоне перед судьбой. И перед всеми присутствующими. Когда музыка стихла, сад Касумиодзи взорвался благодарными откликами и похвалой, средь которых Ичиго услышала новое имя, данное ей в благодарность за доставленное удовольствие. «Влюбленная сакура», — повторяли голоса то тут, то там, а сама Ичиго не могла вымолвить и слова. Она просто смотрела на отца, улыбавшегося ей и только ей: теперь каждый, как и он, увидел в ней это удивительной красоты и стойкости дерево…