Когда сакура любит

В последнее время Ичиго выглядела ужасно рассеянной. Слушала в пол-уха, спала в пол-глаза, за столом ела плохо, а на занятиях постоянно делала вовсе не то, что от нее требовалось. — Ичиго?.. — тихо и тактично позвал Бьякуя дочь, витавшую явно далеко от этого места. В кабинете Архива Общества душ на территории родового поместья, отец и дочь обычно совершали укомплектование архивных записей всего Общества душ, история которого испокон веков была вверена именно их клану на хранение. Однако сегодня Ичиго отличалась странной молчаливостью и слабой производительностью. Она едва ли успела переписать четыре манускрипта, тогда как Бьякуя закончил с двенадцатым. И это при всем при том, что у них у обоих имелась превосходная скорость писания и качественный почерк. — И-чи-го? — снова повторил старший Кучики, уже несколько раздосадованный: это его пятая по счету попытка достучаться до любимого чада, пребывающего в прострации. — А? Папа? Что-то случилось? — моргнула Ичиго, будто спросонья. — Ты что-то хотел? — Да в общем-то ничего, — потянул он за кончик ее лист бумаги на себя и подвесил тот в воздухе аккурат перед ее лицом. — Не подскажешь, что это? У Ичиго порядком округлились глаза, затем внушительно покраснели щеки и плавно отъехала челюсть вниз. Опомнившись и прочтя написанное, она закусила губу со стыда и потупила взгляд. Бьякуя чуть улыбнулся на это и повернул лист к себе. Пробежавшись еще раз по ровным строчкам и красивым иероглифам, выведенным старательной рукой дочери, он бережно положил лист на колени и даже рукой пригладил любовно. — Нет, я ничего не имею против, — добавил он после этого. — Более того, я даже горжусь вдруг проявившимся в тебе поэтическим талантом, но сочинять экспромты… на истории клана Шихоин я бы не рекомендовал. Под испытующим взглядом отца, Ичиго сдалась: прыснула от смеха и воспрянула духом, ловя в ответ и его полуулыбку. — Думаю, Шихоин переживут подобное святотатство с моей стороны. Ты, вон, кляксу на портрете Йоруичи-сан давно поставил и ничего. До сих пор ее не вывели, потому как никто и не заметил. — Интересно, — Бьякуя нисколько не смутился, но все же полюбопытствовал насчет кандидатуры «предателя», — и кто рассказал тебе о том случае? — Дедушка конечно! — хитро усмехнулась ему дочь, торжествующе глядя на застуканного на не должном поступке отца. — Ах, дедушка… — У Бьякуи нервно дернулись пальцы. — Хм, странно, раньше дедушка не был таким разговорчивым. — Да? Наверное, он просто меня больше любит, — слукавила девушка и подтянула обратно бумагу к себе. — Ну, а если серьезно, пап, я перепишу. Обещаю. Хоть до сих пор не понимаю, кому нужны все эти архивы. Мне сдается, ты один переписал столько информации, что хватило бы наш пруд чернилами залить. А толку? Столько сил и времени потрачено просто так. На всякий там какой-то эфемерный случай. — Ох, Ичиго, это наш долг, возложенный на клан Советом 46-ти, — Бьякуя снова отобрал бумагу со стихотворением и положил на стол. — Мы не вправе уходить от ответственности или роптать по этому поводу. Бьякуя поднялся и поставил переписанную рукопись на нужную место согласно систематизированным обозначениям, когда-то именно им и созданным. Рубрики, каталоги, структурированные папки, полки, стеллажи. Архивы Общества душ ныне, под опекой 28-го главы клана Кучики, были приведены в идеальный порядок. Как и все в жизни Бьякуи. Ну почти все. Ичиго не поддавалась никакому влиянию и уж тем более принудительной организации. Отец развернулся и уверенным шагом пересек комнату по направлению к дочери. Сегодняшнее ее поведение заставляло его метаться в догадках, но Бьякуя не из тех, кто станет терзаться неопределенностью. Он уселся на татами перед Ичиго, взял ее за тонкие чуть холодные ладони и спокойным ровным взглядом заглянул на самое дно рубиново-карих глаз. Ичиго смутилась и поежилась от его проникновенных намерений выискать в ней даже самые потаенные мысли, однако она не смела отвести глаз. Этому не учили аристократов. Напротив их учили быть надменными, бесстрастными, сдержанными и стойкими перед лицом любого, будь то самый заклятый враг или горячо любимый родитель. В то же время, его реакция не могла не вызвать со стороны Ичиго ответных волнений. У них редко случались вот такие откровенно-близкие моменты, а разговоры по душам вообще были у Кучики не в чести, но сейчас что-то недосказанное повисло в воздухе. Один из них требовал это услышать. Другая — выговориться. Но фамильная гордость, будто стеной, как всегда мешала их диалогу. — Ичиго, дочь, ты не хочешь со мной поделиться тем, что тебя беспокоит? — Кого? Меня? — Ичиго наигранно округлила глаза, слыша, как ее пульс мгновенно зашкалил, а ладони вспотели в отцовских руках: один его взгляд был хуже всякой пытки. — В каком смысле? — Она с трудом проглотила вставший в горле ком, заставлявший дрожать голос: ксо, прозорливый отец читал ее, как открытую книгу! Бьякуя слегка повел бровью, прикрыл глаза, беззлобно хмыкнул и пригладил успокаивающими движениями ее руки. — Возможно, есть что-то, о чем твой отец не знает?.. — ненавязчиво вопрошал он снова. — Или, быть может, упустил из виду? «Это что, новая шутка такая?» — Ичиго покосилась на отца не то с опаской, не то с подозрением: чтобы он и чего-то не знал о ней? О любом, кто живет в поместье? А то и во всем Сейрейтее? — Да н-нет, с чего ты взял? — отвела она взгляд в сторону и стала с повышенным интересом рассматривать его кабинет при Архиве, будто впервые находилась здесь. На самом деле, она знала в нем все до последнего сантиметра, с малых лет забегая сюда без спросу и отвлекая дорогого родителя от работы. Ичиго помнила наизусть пружинистый скрип тугосвязанных татами под ногами. С закрытыми глазами могла воспроизвести их фамильный герб, очертания которого выучила именно здесь, по свитку, висевшему на стене за спиной отца. Она исследовала до мельчайших подробностей и ту икебану, что стояла под свитком, вплоть до количества почек на побегах глицинии и каждого лепестка примул, которые хозяйка дома вплела в свое творение для дорогого супруга. Ичиго некстати задумалась, что неплохо было бы соорудить самой что-то из цветов и преподнести этот букет отцу. Просто так, от чистого сердца, а не в знак подлизывания. Все-таки после смерти матери она теперь являлась хозяйкой поместья, а значит, она должна была уделять ему максимальное количество времени. Как отец. Никто не любил свое жилище так, как любил его Кучики Бьякуя. Об этом знали все. Об этом судачили, втихомолку посмеивались, но никто не смел упрекнуть его в излишнем перфекционизме. Наоборот, любой из гостей, стоило ему переступить порог их дома, приходил в полнейший восторг от восхитительной красоты усадьбы и чувства вкуса ее владельца: бесспорно, он вкладывал большие деньги в родовое гнездо, но ни в какое сравнение не шло другое — Кучики все как один вкладывали в свой дом душу. И в клан. И в семью. Вздох Бьякуи вновь приковал к себе внимание, заставляя Ичиго смутиться пуще прежнего: да уж, не повезло отцу с такой-то нерасторопной, вечно всякой ерундой занятой наследницей. — С чего взял… — повторил он ее последние слова, растягивая по слогам, и потянулся снова за листком со злосчастным хоку. — Шиба Кайен. — Бьякуя ожидаемо увидел на щеках дочери вспыхнувший румянец, проявившийся от одного лишь упоминания этого имени. Все было так, как он и думал. — Знаешь, когда мы учились с ним в Академии, он любил сочинять что-то подобное… Ичиго кисло усмехнулась: ее порой задевала надменность отца к остальным, ведь она знала и любила его совсем другого. — Почему сразу не скажешь, что он стишками бумагу марал? Это больше подходит твоему тону. Ты с таким снисхождением говоришь о нем. — Зато ты излишне восхищаешься им после минутной встречи, — попенял справедливо ей отец. — Ичиго, не стоит забивать себе голову этим человеком. А уж сердце свое — тем более. — Пф! — Ичиго рассмеялась вопреки полоснувшей внутренней боли. — Что ты говоришь, пап? Я увлечена Шибой Кайеном? Он же стары… — Она вовремя прикусила язык: как оказалось, лейтенант Тринадцатого был ровесником капитану Шестого. — В смысле, он взрослый, занятый службой, мужчина. Какие меж нами могут быть общие интересы? Скажешь тоже! Ичиго выдернула пальцы из рук отца и суетливо засобиралась. Убрала все письменные принадлежности в коробку, не переписанные ею материалы вернула на место, готовые — оставила стопкой на половине стола отца. Перевязав хвост лентой наново, она нервно заправила длинную челку за уши и уже собралась улизнуть, как наткнулась на лист с воспроизведенным ее рукой любовным посланием, оставшийся лежать на коленях отца. — Я… эмм, пойду? — испрашивающе уточнила она. — У меня еще занятия по музыке. Не хочу, чтобы Ханасаки-сенсей волновался. — И, присев на колени перед родителем, чмокнула его мельком в щеку. Поцелуи редки для их семьи, но не запрещены. К тому же так она смогла без труда забрать нужную бумагу, быстро скомкать ее в руке и забросить в рукав кимоно. Не говоря ничего опешившему от ее поступка отцу — и вряд ли его смятение касалось спонтанного проявления ее чувств, ведь импульсивные поступки для Ичиго — норма, — она юркнула в приоткрытые седзи. И не бегом, а в сюнпо, будто отец должен был броситься за ней по пятам. Это в принципе выглядело бы абсурдно, а потому Ичиго еще больше разозлилась на себя. Ей следовало бы быть более осмотрительной в своих душевных переживаниях. Одно дело, когда отец знал о каждом ее шаге. Но другое — вмешиваться в ее сердце. Ичиго не хотела, чтобы его тайны прознал отец. Тем более еще скорее, чем она сама это сделает. Ичиго была совершенно растерянна. Еще с детства ей прививали дисциплину и обязательность, и чувство долга, и, конечно, гордость к своему имени, статусу, происхождению. Поэтому с малых лет, она знала то, что не имеет права подвести семью и клан. Училась прилежно, оттачивала любое мастерство до идеала, по максимуму развивала имевшиеся у нее таланты и упорно брала те, к чему не лежала у нее душа с рождения. Тогда, в детстве, все было проще: делать то, что тебе говорили или требовали, и верить, что это правильно, что так и должно быть, что взрослые знают лучше, что для нее хорошо. Однако юность все кардинально изменила в ней. Будто взяла и перевернула ее жизнь с ног на голову в одночасье, пробудила какие-то дивные бурные чувства, заставила кровь в венах бежать быстрее, а характер попрать все устои и вспыхивать приступами свободолюбия. Дедушка Гинрей неоднократно сравнивал ее с отцом, когда тот был в таком же возрасте, и говорил, что со временем это пройдет. Но где-то в глубине души Ичиго не хотела, чтобы это проходило. Это что-то — своенравное, никому неподвластное, сильное — делало ее жизнь ярче, беспокойнее, желаннее. Ее пробудившийся нрав требовал задора, скорости, мощи. И не потому ли дед с отцом взялись ее обучать умениям синигами? Она до сих пор помнила то потрясающее чувство собственной силы, когда у нее впервые удалось кидо и поступь. А бой на мечах? Пускай и на деревянных. Это же настоящее искусство! Своего рода тоже танец. Да еще такой, что внутри дух перехватывало! А потом она совсем потеряла голову, увидев шикай отца. Случайно. На одной из тренировок офицеров его отряда. И Ичиго впервые влюбилась. В Сенбонзакуру. В его нереальное могущество, заставлявшее трепетать все сущее в душе, а мурашек бежать по телу. Совсем недавно ее восхищение занпакто отца увеличилось в сотни раз, когда она узрела банкай Сенбонзакуры и его сокрушительные способности. Но Ичиго показалось этого мало — просто видеть. Ей захотелось ощутить эту силу в собственных руках, окунуться в атмосферу настоящего поединка с врагом… Девушка вздрогнула, когда учитель музыки звучно постучал кулаком по столу и напомнил ей о нотах, которым она не следовала. Кучики выдохнула сердито, обняла гриф и стала заново перебирать на струнах сямисэна[1] требуемую к уроку нагауту[2]. Ичиго должна была сыграть ее безукоризненно, чтобы занятие закончилось на сегодня. Так подобало наследнице лучшего из кланов. К тому, что она должна была делать все идеально под стать отцу, ее тоже приучали с детства. И она, в принципе, не жаловалась. До последнего времени. Да, раньше все было проще, когда уклад ее привычной жизни не шел вразрез с ее желаниями. Теперь все старое и изученное вызывало в Ичиго скуку. Она хотела брать новые вершины, хотела новых знаний и умений, и впечатлений хотела новых, и незнакомых прежде эмоций тоже хотела. Стать синигами. Новый выбранный ею путь мог помочь ей достигнуть этого всецело. И Ичиго мучилась этой идеей вот уж несколько дней подряд, стараясь все силы, мысли и время приложить к исполнению затеянного. Однако в тот день, на свадьбе в усадьбе Касумиодзи, что-то еще, другое, захватило ее, всколыхнуло, да так, что сердце Ичиго стало разрываться где-то на половине: с одной стороны, с каждым днем она все больше уверялась в твердости своего решения стать синигами. Даже наперекор воли отца, если тот воспротивится. Ведь уж если что она возьмет в голову, то не отступится ни за что. Но с другой стороны, Ичиго тянуло к совершенно противоположному военной службе — к чему-то нежному, мирному, ласковому, точно прикосновения лепестков сакуры, опадавших снегопадом в апреле. «Ну Шиба Кайен. Ну и что? Ну и пусть… А что здесь такого?» — Ичиго пыталась мысленно не то себя переубедить, не то досказать отцу то, что утаила. Кайен действительно симпатичный мужчина, а возраст для душ значения особого не имел, если уж не пускаться в самую древность и не вспоминать Ямаджи… Кайен веселый, открытый, заводной. Он подкупал этим. Наверняка, с ним не соскучишься. Ко всему, он, пожалуй, способный, раз сам Укитаке-тайчо взял его к себе в лейтенанты. Немножко нагловатый и бесцеремонный конечно… Ну, можно посчитать, что такая вот в нем имелась изюминка. Да, он больше не аристократ. Но это ведь только по статусу. По крови он оставался благородным и знатным, и это шло ему в явный плюс, если сравнивать теперь с происхождение матери Ичиго. А вообще какая разница? Девушка закусила губу, чуть не сбившись попутно с аккордов снова. В глубине заплескалось вздорное негодование. И тут не юность, а нрав Кучики взял свое: раз отцу можно было пойти против устоев и полюбить простую женщину, то почему ей нельзя? «Ксо! А как он посмотрит на то, если я Ренджи ему, к примеру, приведу? Если возьму и влюблюсь в него по уши, если уже… не сделала этого…» Сямисэн жалобно ойкнул, и по резко стиснутой от раздражения руке больно ударила лопнувшая струна. Ичиго нервно фыркнула и вылетела из комнаты, в пол-уха слушая ругательства учителя музыки. Ей было не до него и уж точно не до чарующих мелодий. Она была удручена: слишком ошеломляющей оказалась правда, в которой она призналась только что сама себе. Ураганом преодолев поместье, переполошив вновь всех слуг и охрану, Ичиго вышла из сюнпо аккурат перед всегда распахнутыми седзи спальни матери… Сейчас та больше походила на часовню или комнату памяти, поскольку в окружении свечей и цветов здесь красовался на алтаре портрет почившей хозяйки дома, Кучики Хисаны. Сюда всем был открыт ход. Слуги любили эту кроткую и жалостливую женщину. Учителя, которые сейчас научали Ичиго, тоже захаживали в это место почтить память усопшей. Но чаще всего, естественно, здесь можно было заметить ее близких. Отца и дочь. Грустивших по ней в равной степени, но зачастую по отдельности. Слишком гордые, они не хотели выдавать своей боли никому. Ее и так несложно было заметить тому, кто умел видеть. — Мама… — Ичиго с благоговейным трепетом переступила через порог и замерла на какое-то время перед портретом человека, которого ей так и не посчастливилось увидеть в живую. Долгое время Ичиго винила себя в смерти матери, ведь если бы она не появилась на свет, то та бы не умерла… Однако отец запретил ей даже думать о подобном; он убедил дочь, что ее вины в том нет: у Хисаны всегда было слабое здоровье, но она так хотела ребенка, что умирала, родив, совершенно счастливой. Ичиго поменяла цветы в вазах на алтаре и вновь с любовью посмотрела на портрет матери. Та ласково усмехалась ей в ответ; в обрамлении своих любимых синих примул, которые подчеркивали цвет ее глаз, она выглядела такой милой, нежной и домашней. И эта прелесть в ее чертах, взгляд доброжелательный, трогательная смущенная улыбка были в стократ важнее, чем какое-то-там-происхождение… — Ты знаешь, мам, это ничего, что ты из Руконгая. В конце концов, неважно, откуда мы родом, главное ведь, что у нас в душе, верно? Опустившись на колени, Ичиго неловко пожала плечами. Ей очень не хватало вот таких вот задушевных бесед. И не просто с родителями. Отец души не чаял в ней и был в курсе практически всех ее дел, однако Ичиго банально требовалось женское общество, чтобы можно было с кем-то поговорить более доверительно, раскрывая сердечные тайны и спрашивая слишком личные советы… В этом плане Ичиго, как нигде, чувствовала себя обделенной. Ей не доставало бесед матери и дочери, и успокаивающих объятий материнских рук и чувственного понимания ее очей… Эта комната — все, что было у Ичиго. Да еще воображение, которое могло нарисовать слушающую ее Хисану, сидевшую прямо напротив нее вместо своего портрета. — Мама, — девушка опустила глаза, слегка краснея, — недавно я встретила человека, парня из твоего района. Он славный. Сильный. Невоспитанный, конечно, даже дикий… — Ичиго усмехнулась, вспоминая обладателя прически «красноволосый ананас». — И все же он забавный. Такой живой, человечный, импульсивный, не то, что мои друзья из благородных семейств. — Ичиго смутилась больше и пригладила складки кимоно на коленях. — Нет, Юширо точно не такой, но он как вечный младший братец для меня. Да и Изуру тоже хороший. Только он такой неженка… И выкает постоянно, будто мы только познакомились. Впрочем, и среди аристократов есть неординарные личности. — Щеки Ичиго вспыхнули жаром: — Чего только Кайен стоит… «Ксо! И о чем я только говорю!» — Она выдохнула рывком и собралась. Тряхнула головой и неуверенно покосилась на мать. — А еще я собралась поступать в Академию духовных искусств, — сменив тему и понизив до полушепота голос, проронила Ичиго. — Мама, я хочу стать синигами. Таким же сильным и замечательным воином как отец. Но еще… я очень хочу найти того человека, кто посвятил мне стихотворение. — Ичиго прижалась ладонью к груди, чувствуя, как за ней трепыхается так взволнованно горячее сердце гордой аристократки. — Мне кажется, я… уже… его люблю… Мама? — Ее глаза испуганно забегали. — Это страшно любить? Почему мне кажется, что убить тысячу пустых гораздо легче, чем признаться кому-то. А Он взял… и так открыто написал мне… — Кх-кх, — раздалось осторожное покашливание у дверей. Ичиго мгновенно обернулась назад: на пороге стоял отец, и на его всегда невозмутимом лице отражалось явное замешательство. Неужели он стал свидетелем доверительного разговора меж матерью и дочерью? Сколько он был здесь? Что мог услышать? Ичиго предпочла бы сейчас же провалиться сквозь землю или тотчас сигануть в сюнпо прямо на самый край Общества душ, только бы не смотреть в серые требовательные глаза родителя. — Отец? Я… — звонкий голос дрогнул от разом нахлынувшего стыда и обиды. — Думаю, нам нужно серьезно поговорить, Ичиго, — в ответной интонации все было обыденно: с прохладцей, с толикой порицания и неминуемого удивления. Бьякуя не переставал открывать новые горизонты в душе своей дочери, но услышать ее тайны и желания, пускай и невольно, даже для ледяного капитана оказалось слишком волнительно, хоть он и старался держаться бесстрастно. — Жду тебя за ужином, — повернулся он к ней спиной и исчез в поступи. Ичиго повесила голову и по-детски шмыгнула носом. «Мне конец», — подумала она, но поднялась и поплелась следом: пусть и не с гордо поднятой головой, но Кучики всегда стойко принимают свою смерть, даже если им грозит гнев другого Кучики.