Немного Света для Тьмы

Келисан постучал в дверь отцовского кабинета, почтительно дождался разрешения войти и шагнул внутрь, окидывая взглядом привычный строгий порядок. Селтар Ронсен, его отец, владелец двух десятков лавочек, торгующих специями, беспорядка не терпел ни в делах, ни в документах, ни в жизни. — Есть ли вести от Лигео? — сразу же встретил вопросом отец, не скрывая волнения. — В Храме ничего не говорят. — Нет, — вздохнул молодой человек. — Пока ничего. Но я уверен, он обязательно напишет нам. Отец, — Кел поднял глаза, в которых отражалось такое же беспокойство, — ты думаешь, этот Темный… он не обидит младшего? — Я каждый день молюсь, Кел. — Молитвы… Отец, я должен был напроситься в эту миссию! — Кел вцепился в цепочку с символом Света на груди до побелевших костяшек. — Я потерял одного сына, лишиться сразу двух слишком тяжело. Я уверен, что Свет защитит нашего мальчика. Магистр Бертау в этот вечерний час тоже пребывал в тяжких раздумьях: не совершил ли он ошибки, отдав Избраннику Тьмы Избранника Света практически без сопротивления? Была ли угроза князя такой уж значительной? Все-таки война — дело плохое… Но рискнул бы князь? Магистр тяжело поднялся с кресла и прошествовал к секретеру, где хранил переписку с Темным. Разобрал аккуратно сложенные пергаменты, вытаскивая нужный, выглядевший самым потрепанным от частого перечитывания. Он и без того наизусть уже выучил это письмо. Правдивее было бы назвать его ультиматумом: «Мне известно, что на территории княжества Фервинт восемнадцать лет назад был рожден Избранный Света. Он должен быть найден и отправлен в Карайт, в противном случае я сам приду за ним». Что было делать — пришлось отдать мальчика. Не обижает ли его там князь? Тьма без Света не существует, мучить не станет… Но всякие мелкие неудобства доставлять все-таки можно. Темный и сам по себе слишком властная тварь, да и горное княжество — не Поля Блаженных. Суровые обычаи, суровая природа, совсем несхожая с привычным юному Лигео равнинным климатом. — Нужно написать им. Посланный с дипмиссией Стэр еще не вернулся, но он и не должен был так скоро приехать. Дождаться его, узнать, как принял князь невольный «подарок»? Или все-таки написать… Нет, душа болит — надо послать письмо Лигео. Магистр взялся за перо, начав с традиционного благословения. А потом задумался: позволят ли письму попасть в руки пленника? Почему-то ему казалось, что Лигео находится в Элесигнате именно в таком качестве. «Лигео, если ты можешь — напиши, как твои дела. Если ответа не будет… Мы готовы ответить на ультиматум князя отказом и забрать тебя. В конце концов, войны начинались из-за меньшего, а Свет поможет нам». В Архивах хранились легенды о седой древности временах, когда Избранников разлучали насильно, считая, что слияние Света и Тьмы принесет миру не благоденствие, а катастрофы. И катастрофы в самом деле следовали, но следствием чего они были? Магистр покачал головой. Хроники… Архивы… Но сейчас речь идет не о пыльных свитках, а о жизни. Конкретно же — о жизни одного из его паствы. Лигео пришел в Храм по собственной воле, будучи совсем ребенком — шести лет от роду. Магистр увидел его случайно — ребенок, спрятавшись за колонну, пел вместе с хором, и его тонкий голосок вплетался в песнопение так органично, как звук хрустального колокольчика. А дрожащая аура Света, окутывающая малыша покрывалом, подсказала Магистру, кем должен стать этот белокурый ангелочек. Жеребьевка в Храме, указавшая на него спустя двенадцать лет, была лишь подтверждением факта избранности, не более. «Лигео, если через трое суток не будет ответа — Храм заберет Избранника, дитя мое. Хроники могут твердить, что угодно, но мы не оставим тебя». Запечатав письмо, Магистр Бертау вызвал храмового мага: — Это должно быть доставлено в Элесигнат, в руки Избранника Света, не позднее, чем через сутки. — Будет исполнено, — тот долго мешкать не стал, заряжая магического вестника. Крохотная серебряная птица, которой обернулось письмо, искрой света выпорхнула из окна, уносясь на северо-восток, к смутно видимым на горизонте горным грядам княжества Карайт. Лигео, получив письмо, которое, разумеется, передали ему сразу же, не вскрывая и не мешкая, долго его перечитывал, хмурясь. Он не совсем понимал, что за ультиматум князя имелся ввиду. А забота Магистра была приятна, что и говорить. К тому же, письмо пробудило его совесть: он совсем позабыл, что о нем могут волноваться не только в Храме, но и родные. Так что вскоре Избранник Света уже отправил послание семье, в котором на много страниц писал, что все хорошо, описывал погоду, природу, еду, мебель, упоминал о чудесном исцелении Ладдара. Магистру ушел такой же обстоятельный отчет, в котором Лигео уведомлял о скорой помолвке и свадьбе. Рука, правда, подрагивала, выводя эти строки: юноша начитался о брачных обычаях карайтцев, или карани, как называли себя жители княжества. И даже уверения друзей, что не все так страшно, половина обычаев устарели, а вторая не является обязательной, не помогали. Жесткость и почти жестокость оных пугала до безъязычия. Чего стоили только упоминания о прецедентах: измена каралась смертью не только поправшего брачные обеты, но и того, с кем был совершен грех. Прилюдной казнью, расписанной в своде законов с ужасающей детальностью. Изменять Лигео не собирался, но на общем фоне в ужас повергало все. — Мы еще можем сбежать, — говорила Тенья, которой совсем не нравился настрой будущего жениха князя. Хотя о помолвке уже было объявлено, в замке готовился пир, а в окрестных поселениях — праздники, которые продлятся неделю до свадьбы и неделю после. — Нет… Мы остаемся, — бормотал Лигео и снова погружался в чтение, а по ночам Арис не спал, успокаивая его. Самого князя в эти дни в Элесигнате не было — он тоже готовился к свадьбе, ведь ему предстояло принести младшему супругу богатые дары, а также отправить такие же дары его семье, наставникам и Храму. Может, к лучшему, что он отсутствовал, Лигео нервничал меньше. А может, будь Элеин в доступности, юный Избранный пришел бы к нему и потребовал объяснений, получил их и успокоился гораздо быстрее. Арис от Избранника Света не отходил вообще, Ладдар читал, наслаждаясь обретенным зрением, Мара улаживала какие-то дела с церемонией, Тенья помогала ей. Все были при деле, Лигео это удручало еще больше — свадьба надвигалась неотвратимо. — Вот вы все будете такие красивые, — заложив страницу пальцем, протянул Ладдар, глядя на валяющегося в прострации на постели Лигео и Ариса, который осторожно разбирал его волосы. — Один я, как дурак — лысый. А между прочим, карани считают, что в волосах человека кроется его жизненная сила. — Именем Света, — протянул Лигео, внезапно развеселившись, — пускай у тебя будет коса до пола. Золотая!!! Сверкнула вспышка: Свет с радостью отозвался возлюбленному Избраннику своему. Ладдар ахнул: тяжелые, густые и в самом деле золотистые волосы оттянули его голову, рассыпаясь по плечам, по креслу до самого пола, сворачиваясь там лужицей шелка. — Ого, — восхитился Арис. — Теперь будешь ходить и наступать, наступать… — О, Высшие! Арис, — Ладдар заискивающе заглянул в глаза паладину, — заплети? У тебя единственного тут получается плести косы так, чтобы это было похоже не на мочало. — За тобой все карани будут бегать и умолять дать дотронуться, — продолжал паладин, сноровисто заплетая другу все его новообретенное великолепие в тугую толстую косу. — Да сдались мне они, — буркнул Ладдар, жмурясь и невольно подаваясь назад, поближе к рукам паладина. — А что ж так? Ты у нас собой весьма хорош. — Толку от этой «хорошести», если единственный, кто мне нужен, никогда даже не взглянет… — молодой человек прикусил губу и уткнулся в книгу, не поднимая головы. — Да наш книгочей, никак, влюбился? — Арис рассмеялся. — И в кого же? — Не важно. Он не ответит мне взаимностью. — Потому что остался в Храме? — Потому что… — Ладдар закрыл книгу, отложил ее на столик и поднялся, не глядя ни на кого в комнате. — Потому что он принадлежит Свету. Пойду я… пороюсь в библиотеке. Может, найду что-нибудь не столь мрачное. Молодой ученый вышел, тихо прикрыв за собой дверь. — Лигео, кажется, Ладдар в тебя влюблен, — Арис растерянно посмотрел на Избранника. — Это вряд ли, — покачал головой юноша. — Тогда он сказал бы, что его возлюбленный принадлежит Тьме. — Остаюсь лишь я… Но кто в здравом уме полюбит паладина, пусть даже и не прошедшего последнего обряда посвящения? — А кто сказал, что влюбленные находятся в здравом уме? — философски пожал плечами Лигео. — По-моему, влюбленные — самые настоящие сумасшедшие. Это же как прыгнуть с обрыва, не умея летать и уповая на чудо Высших. — Что ж, тогда мне жаль Ладдара. — Мне тоже, — вздохнул Лигео. — И Мару. — Мара тоже влюблена в меня? — Нет. В твою сестру. Арис застыл на месте: — В Тенью? Мара? — Я сначала думал, что ошибся. Все-таки, я еще слишком юн, чтобы читать в сердцах так, как Магистр. Но сейчас… Когда Свет сливается с Тьмой, у меня будто шоры с глаз падают, все так четко становится видно. — Значит, в нашей компании двое несчастных влюбленных… — Арис опустился в кресло, вздохнув. — Самое поганое, что я могу это изменить. И князь может, пусть и по-другому, — Лигео говорил словно сам с собой, сжимая пальцы на косе и дергая ее. — В его власти — вырвать из их сердец ростки этого чувства. В моей… Только не станет ли это не решением, а болью? — Не самое мудрое решение — возвращать чувства тем, кто полжизни прожил без них, Лигео. Юноша ничком рухнул в подушку, пробормотав оттуда: — Я знаю. Это не добавляет мне радости. — Думай о свадьбе. Это будет твой праздник. Наверное, ты рад? — Я боюсь. Хочу этого и боюсь до дрожи. Я знаю, что Элеин не причинит мне зла, ведь оно вернется к нему стократ. Он так же зависим от моего Света, как я — от его Тьмы. Избранники изначально были единым целым, Арис, знаешь? Об этом пишут летописи, об этом говорят легенды. Одна душа на двоих. Представь, сколько он мучился, прежде чем дождался моего рождения? Четыреста лет! — Тогда чего ты так боишься, Лигео? — Что не справлюсь. Банально, Арис, я боюсь ответственности. Паладин улыбнулся: — Это недостаток, проходящий с возрастом. Научишься всему. — А теперь скажи это себе, — Лигео сел, исподлобья глядя на паладина. — Вот иди и скажи это сам себе. Все, меня нет. Буду спать, во сне натворить глупостей нельзя. — Вряд ли научусь тому, на что ты намекаешь. Спокойной ночи, Лигео, — Арис поднялся и вышел из комнаты, притворив дверь. Избранник снова с размаху уткнулся лицом в подушку и разревелся, как ребенок, стараясь, чтобы этого никто не услышал. Ему было больно и обидно сразу за всех своих друзей. Как Ладдара и Мару вообще угораздило влюбиться в близнецов? Зачем Свет и Тьма посылают им такие испытания? Или это испытание для него? Он боялся, что провалил его: он не мог решать за них. Что, если Арис прав, и, разрешив паладинов от обетов, Лигео лишь причинит им страдания, а вместе с ними и влюбленным в них людям? Или это и есть та самая ответственность? Решить, освободить. Или не освобождать и смотреть, как мучаются Мара и Ладдар. «Подскажи мне, Свет!» — с отчаянием подумал Лигео. Но Свет не бывает милосердным, это прерогатива Тьмы. Кого выбрать из друзей? А если он потеряет сразу всех четверых? Уснуть в эту ночь ему так и не удалось. В постели тоже не лежалось, и Лигео поднялся, накинул теплый плащ, подарок князя, натянул сапоги и отправился бродить по мрачным коридорам Элесигната, как неупокоенный призрак. Тихий шорох привлек его внимание. Звук был похож на тот, что издает песок, пересыпающийся из ладони в ладонь. На самом деле, звук издавали чешуйки на хвосте советника, медленно перетекающего от угла одного коридора к другому. — Получеловек-полузмея. Привидится же… — Доброй ноч-ш-ши, Ис-с-сбранник С-с-света, — поклонился наг, обернувшись к нему. Невыразительное лицо его не изменилось, только на скулах и шее кожа покрылась крохотными чешуйками, блестевшими серебром в отблесках магических светильников. Ну, и вместо нижней половины тела сейчас был толстый и длинный хвост, с помощью которого советник передвигался. Вместо сутаны или мантии, в которых Лигео уже привык его видеть, торс нага прикрывали меха — короткая пелерина. — А почему вы не падаете? — любознательно спросил Лигео. — Человеческая половина должна перевешивать. — Это не так, — качнул головой наг. — Мой хвос-с-ст тяш-ш-шелее. И цс-сентр тяш-ш-шести рас-с-сполош-шен инач-ш-ше. — Понятно. А язык тоже раздвоился? Вместо ответа советник, усмехнувшись — впервые на памяти Лигео — показал ему кончик утончившегося и в самом деле раздвоенного языка. — Тогда понятно, почему вы шипите. А вы с охоты? Мышей ловили? Советник, Лигео с трудом припомнил правильную последовательность звуков в его имени — Шсирсш, рассмеялся, повергая юношу в трепет. — Я не питаюс-с-сь мяс-с-сом, Ис-сбранник. — А чем вы тогда питаетесь? — Я — фруктами, овощами, молоком и с-с-сыром, яйцс-с-сами. Но другие наги могут ес-с-сть вс-с-се. — А почему вы мясо не едите? Вместо ответа наг приподнял и отодвинул в сторону край своей накидки, обнажая место, где человеческий торс переходил в змеиный хвост. От левого подреберья до того места, где у человека был бы пах, его серебристую чешую вспахивал широкий бугристый шрам. — Мне нельс-с-ся. — А почему вы к целителям не обращались? — удивился Лигео. — Цс-с-селители такое не с-с-сумели бы ис-с-сцелить, — пожал плечами наг. — Это с-с-сделал за них мой гос-с-сударь. Ш-ш-шрам — память мне о предательс-с-стве. — Вас предали? — Это удивляет вас-с-с? — снова усмехнулся Шсирсш. — Наверное. Что ж, не буду вам докучать более. Наг качнул головой: — Вы не докучш-шаете-с-с. Ч-ш-што вас-с-с тревош-ш-шит, Ис-с-сбранник? Лигео подумал и честно рассказал все. — Зс-с-сначш-шит, вы боитес-с-сь с-соверш-шить ош-ш-шибку, — медленно, словно смакуя каждый длинный шипящий звук, сказал советник. — Это правильно, бойтес-с-сь. Но дейс-с-ствуйте, иначш-ше никогда не ус-снаете, где ис-с-стина. — Но если ошибка будет непоправима? Если… Если что-то случится? Арис и Тенья не простят меня. — Тьма милос-с-стива — она умеет отнимать память, — четко, почти без акцента сказал наг, глядя в глаза Лигео своими — темно-зелеными, как мох в расщелине скалы. Лигео кивнул. Спрашивать паладинов, хотят ли они снять обеты, бесполезно, это все равно что у незрячего интересоваться, на что он предпочитает смотреть, на рассвет или на радугу. Он только не знал, позволит ли Мара своему чувству пробиться, как цветку сквозь камни, если Тенья станет обычной женщиной, а не паладином в сияющих доспехах? На Ладдара он мог положиться, тот без колебаний подхватит Ариса так, словно тот слеп, так же, как Арис подхватывал его и нес на руках в минуты слабости. Но если не попробовать — никогда не узнаешь, так ведь? Лигео мысленно воззвал к Свету: «Я готов освободить их от обетов». Ощущение прокатившейся по телу силы было приятным, но непривычным. Словно Свет спрашивал, уверен ли он в своем решении. Советник стоял рядом, свернув хвост кольцами, смотрел, не мигая, на залитую мягким свечением фигуру Избранника. Вмешиваться не собирался. «Уверен. Я снимаю обеты с двух своих паладинов». На ладонях жарким золотом вспыхнули знаки. На левой и правой, словно врезанные в кожу нити металла. — Думаю, вам нуш-ш-шно прилош-ш-шить это к груди того, с-с-с кого вы с-с-снимаете обеты, — кивнул наг. — Ус-спеха, Ис-с-сбранник. Лигео слабо улыбнулся и отправился искать близнецов. Арис нашелся в библиотеке, помогал Ладдару снимать книги. Ладдар прятал глаза и неловко улыбался, паладин был спокоен и мудр, как всегда. — Арис, на два слова, — юношу потряхивало от осознания того, что сейчас он может совершить самую большую в своей жизни ошибку. Но отступать он был не намерен. — Да, Лигео, что-то случилось? Ты так бледен… — Р-рубашку! — Что? — паладин удивленно приподнял брови. — Рубашку долой! Быстро! Арис послушно стащил означенный предмет одежды. Лигео глубоко, до головокружения, вдохнул и впечатал ладонь ему в грудь, туда, где чуть заметно мерцал символ Света, являющийся ключом ко всем покровам обетов паладина. Мимолетно Избранник подумал: это очень хорошо, что Арис так и не принял последний обет, делающий снятие прочих процессом опасным для жизни отрешаемого. Крик Ариса заставил Ладдара разронять книги и метнуться к ним: — Что происходит? Арис, пошатываясь и мотая головой, отступал все дальше, тонкие золотые нити вытягивались из его тела, вливаясь в ладонь Лигео. Тому не понадобилось ничего говорить: Ладдар, хвала Высшим, сообразил сам, обхватил паладина со спины, поддерживая. И будто ускорил этим процесс: Ариса выгнуло, тряхнуло, нити обетов превратились в ручейки золота и иссякли. Он осел вместе с Ладдаром наземь, тяжело дыша и болезненно морщась: — Что это было, Лигео? — Это? — юноша бесстрастно посмотрел на правую руку, с которой исчез знак отрешения. — Твоя свобода выбора, Арис. Всего лишь. Он чувствовал себя так странно, будто в коконе. Звуки доходили как из-под воды. — И что именно мне предстоит выбирать? Лигео перевел взгляд на Ладдара, тот, все правильно поняв, кивнул. — Мне надо идти… — юноша схватился за стену, левую руку ощутимо припекало. — Хорошо, — Арис все еще пытался понять, что произошло. Краем глаза, выходя из библиотеки, Лигео видел, как стоящий рядом с паладином (а бывших паладинов все равно не бывает, даже без обетов) Ладдар склоняется к нему и целует. Мысленно попрыгал и покричал: надо же, смелый, соображает. Главное, чтобы Арис его не оттолкнул, испугавшись. Арис не оттолкнул: его просто на пару минут парализовало обрушившейся лавиной ощущений от этого короткого поцелуя. Почему он раньше не замечал, какие теплые ладони у Ладдара? И пахнет от него книжной пылью и свечным воском, а еще чернилами. И чем-то непонятным, но приятным. А у губ привкус горечи и соли. Внутри что-то трепыхалось, до боли стуча в грудь изнутри. Арис поднялся, неуверенно обнял Ладдара. В светло-серых глазах ученого вспыхнул Свет, тот настоящий, неподдельный, теплый, к которому Арис тянулся с детства, как к звезде. А взамен получил… яркий светильник, тепла не дающий, но обжигающий. Почему он только сейчас это понял? Арис крепче сжал руки: он больше не ошибется. Вот же его Свет, родной, теплый. — Научишь меня чувствовать? — Научу, — Ладдар прильнул к его плечу, пряча заблестевшие от слез глаза. — Обязательно. Паладин неловко погладил его по волосам и потянул в библиотечный зал. Лигео шел по коридорам замка, как слепой, не обращая внимания на то, куда идет. Но откуда-то знал, что Тенью и Мару отыщет в комнате последней. — … надо жемчуг положить, — Тенья оторвалась от обсуждения. — Лигео? Что-то случилось? — Да. Снимай рубашку. Паладин хмыкнула, но скинула рубашку, встала, красивая, высокая, сильная — просто статуя воительницы. Лигео снова вдохнул, уверенности в собственной правоте не прибавилось ни на йоту, но отступать было некуда. Ладонь сама собой впечаталась в женскую грудь, почти в ложбинку между крепких, как мрамор, округлостей, стянутых полотняной повязкой. Тенья с любопытством смотрела, пока тело не скрутило так же, как и Ариса недавно. Мара вскрикнула вместе с ней, и юноша с облегчением понял: все получится, даже у них, пусть и не так легко, как у Ариса и Ладдара. Удержать крепкую воительницу хрупкой Маре было не под силу, она просто плюхнулась вместе с той на постель. — Мать твою, Лигео, ты сдурел? — возмутилась Тенья. Избранник Света нервно хихикнул: Тенья — и крепкие выражения? Это что-то новенькое. — Совсем уже черепица посыпалась, — Тенья принялась одеваться. — Может быть. Ну, я пошел, — он бочком отполз к двери. — И что ты так уставилась? — Тенья перевела взгляд уже на Мару. — У тебя грудь красивая, — брякнула та и покраснела. — Да ты что? И с чего ты на мою грудь так таращилась, а, маленькая Мара? — Я не маленькая! И почему бы не потаращиться? Тебе же все равно! — Теперь мне не все равно. — Ах, теперь? Что изменилось-то? Раньше тебя не трогало, что кто-то увидит. — Если ты еще не заметила, с меня сняли обеты. — Сня… Что? — Мара поперхнулась вопросом и заморгала. - О! Это же замечательно! — Что замечательно? Что у меня в голове клубок ежей? Мара хихикнула так же нервно, как ускользнувший за дверь Лигео. — И что они там делают? Ты сейчас себя своей же рубашкой придушишь, дай, я сама зашнурую. Тенья позволила ей заняться шнуровкой, с любопытством прислушиваясь. — У тебя руки холодные. — Ну, так не лето. У меня они всегда холодные. Как в детстве отморозила, так и посейчас проблемы. Ноги тоже, думаешь, я просто так в трех парах вязаных чулок хожу? — Ледышка. Сама Тенья ходила и зимой и летом в одних и тех же доспехах, менялись лишь поддоспешники. — Меня в приюте так и называли, — фыркнула Мара, завязывая ей шнуровку на сорочке кокетливым бантиком. Не удержалась от шалости — провела ледяными пальцами по сильной шее паладина. Тенья не выдержала, сунула ее руки себе на живот, под рубаху. — Ой, ты горячая! Мара, пользуясь расположением Теньи, и вовсе улеглась на нее, руки просунулись аж до груди паладина, она ощупала плотную повязку. — А зачем это тебе? — Стягиваю, чтоб не мешалась. — Ну, это в бою. А здесь-то зачем? — По привычке, наверное, заматывала. — А сними? Да, жизнь на улице, да и в приюте тоже научила Мару лицедейству, щенячий взгляд она умела выдавать просто сногсшибательно, правда, действовало не на всех, пришлось научиться различать, с кем прокатит, с кем - нет. С паладинами прокатывало. Тенья хмыкнула, стянула повязку, выпуская на волю грудь. Мара жадно смотрела, потом перевела взгляд на свою — маленькую, почти незаметную. Так, прыщики какие-то, как говорила ее наставница. — Ух, какая-а-а. Наложить согревшиеся ладони на это великолепие или нет — вот что мучило девушку посуровее вопроса «Быть или не быть?» — Какая? — Тенья оглядела. Мара зажмурилась и все-таки обхватила ладонями крепкие груди, сближая их. А потом нырнула лицом в ложбинку, потерлась, как кошка. — Это еще что? Мара хихикнула: надо же, крик души — паладина лапают! Но рук не отняла, наоборот, сжала пальцы. — Мара! Перестань! — Не-е-еа, не хочу. А если вот так? У Теньи маленькие для такой роскошной груди соски, нежно-розовые, а в комнате прохладно, и они съежились, как изюминки. А на вкус? Мара лизнула на пробу. Паладин возмущенно-удивленно что-то промычала. Но отпихивать подругу не стала. Ей было не до того — разобраться бы в себе и взбесившемся теле. Что еще за фокусы?! Ощущения какие-то непонятные. Мара еще… да что она вообще… зачем это? — Что ж ты делаешь, а? Мара, причмокнув, оторвалась от ее груди, подняла невинный взгляд: — А что? Только что ж в ее глазищах демоны так и скачут? — Мне… Мне не нравится, — неуверенно произнесла Тенья. — Совсем? Вот даже ни капельки? Однако, чтобы не искушать судьбу, руки Мара убрала и с паладина скатилась. Жалко, почти обидно, хотелось продолжения, но обижать подругу? Ни за что. — Н-наверное. Я не знаю. — А что ты чувствуешь? А если вот так? — Мара принялась гладить коротко, по-мужски стриженые волосы Теньи, осторожно проводя кончиками пальцев за ухом и по шее. — Щекотно… И тепло… — Это не нравится? — девушка прижалась ближе, зарылась в темные, с рыжей искрой, прядки носом. — Нравится… — призналась паладин. — А так? — тихо-тихо, чуть слышно, на ухо, Мара аккуратно прихватила губами нетронутую мочку, думая, что серьги Тенье в самом деле не подошли бы. — И так нравится… Мара! Ну что ты… делаешь…