Немного Света для Тьмы

Первое, что сделал Лигео, влетев в комнату, где разместили его отца, это бросился ему на шею и разревелся. Само так получилось. — Ну что ты, маленький… Ну что ты, — его гладили по спине, ерошили волосы. — Как ты вырос. Красавец такой. — Отец, мне так стыдно… Я так виноват перед тобой и братом, — всхлипывал юноша. — В чем же ты виноват? — брат тоже обнял его. — Я забыл вас, не писал, не приезжал… Я не должен был забывать! — Но ты же воспитывался, ты учился всему, — его так и не выпускали из рук. — Ты не понимаешь, — Лигео поднял глаза, мокрые и несчастные, - я, в самом деле, забыл. Будто вас никогда не было. Вспомнил только здесь, и то, после того как мне напомнил Элеин. То есть, вспомнил как о родных, а не обычных людях. Отец вздохнул и погладил его по волосам: — Но ведь все-таки вспомнил. Не вини себя, малыш, ты — Избранник Света. Свет требует многое. — Но не это! Я знаю, что многие Избранники до меня были сиротами. Но я-то нет, и это было жестоко — заставлять меня приносить обет «единственной радости», — сверкнул глазами юноша. — Ты же нас вспомнил, малыш Лигео, — Келисан улыбался ему. — Расскажи лучше, как ты тут живешь. — И что за свадьба, — проворчал Селтар. — Какие условия? — О, папа! — Лигео закатил глаза, но на губах проступила улыбка. Точно таким тоном отец всегда говорил о важных вещах. В основном, конечно, о сделках, но свадьба — это и есть сделка. — Надеюсь, ты не пойдешь к князю требовать изменения условий, если они не придутся тебе по душе? — Если они хоть в чем-то тебя ущемляют — пойду. И мне наплевать, кто он там: князь, император, хоть сам древний бог. — Не думаю, что Элеин меня в чем-то ущемит, папа. Просто брак будет первоначально неравный. — Это неважно. Важно, что у вас обоих здесь, — отец приложил ладонь к его груди. — Только любовь способна укрепить любой брак, уравняв обоих супругов. Лигео покраснел, но Келисан, поймав его взгляд, фыркнул: — Похоже, за этим самым цементом дело не станет, любви у малыша Лигео столько, что я удивлен, почему она еще из ушек у него не капает. — Тогда меня все устраивает. Ну, сынок, рассказывай… Они устроились втроем на кровати, так, как, он помнил, устраивались в его сопливом детстве: отец посредине, Кел под его правой рукой, Лигео — под левой. И он принялся рассказывать, перескакивая с события на событие, с истории на историю. О людях, о работе в здешнем лазарете, о советнике-наге, библиотекаре-демоне, о тихой и незаметной горничной Соне, которая чудесно расчесывает волосы и плетет косы, о старом лекаре и двух его учениках, которым он помогал. Отец и брат слушали, кивали, Кел подшучивал над Лигео, отец спрашивал более серьезные вещи: как Магистр все это воспринял, как прошло путешествие, как друзья Лигео. — Вот не знаю я, как Магистр Бертау к этому отнесся, — развел руками юноша. — Я первое время сам не знал, как отнестись. Все трясся, как мышь. — Но не обижает тебя князь? — Нет. Он и не смог бы обидеть, он ведь Избранник Тьмы. Моя вторая половинка души. — Что? Он… Он — Темный? — Вторая половинка? — отец мыслил более здраво. — И что же, он сам это сказал? Или какие знаки магические? — Я чувствую. Когда он рядом, мой Свет сплетается с его Тьмой во что-то иное, новое, единое целое. Это так… так прекрасно, что у меня нет слов описать. — Значит, нашел себе любовь по сердцу. Что ж, благословить тебя на свадьбу могу, если это имеет значение. — Для меня — еще как имеет, — горячо заверил юноша. — Спасибо, папа! Отец лишь усмехнулся, ероша ему волосы: — Порадовалась бы за тебя мама. Может быть. Если б радоваться хоть чему-то умела. — А она… ты никогда не рассказывал о ней. Расскажи сейчас? — Редкая красавица была — волосы как вызревшая пшеница, крутобедрая, пышногрудая, голос как ручей звонкий. Польстился на красоту, сосватал ее. Родила она мне первенца. Неласковая была к ребенку, а я все понять не мог, что же такое, другие матери детей с рук не спускают, а жена к малышу и не подойдет лишнего раза. Я решил, что это у нее блажь такая бабья, пройдет однажды. Когда Келисану было пять, Мариса снова понесла, родился ты. Думаю: ну, теперь-то уж материнская любовь проснется. Куда там. Вернулся я из лавки как-то раньше времени, а у жены любовник в постели, в нашей спальне. Обсуждают, как меня отравить. Я бы все стерпел, только Мариса не к добру сказала, что сыновей после моей смерти на купании утопит, — Селтар развел руками. — Вот через пару дней и утонула она в реке, поскользнулась, видимо. Лигео замер в шоке, пытаясь осмыслить сказанное. Как же так? Он раньше, когда был маленьким, столько раз представлял себе мать, какой она могла быть: с ласковыми руками, нежным голосом, добрыми глазами. Думал, что она могла бы ему рассказывать сказки и петь колыбельные… — А тебя через шесть лет в Храм забрали, мол, трижды смерти избег, значит, Свет благоволит. — Трижды? — еще не отойдя от шока, переспросил юноша. — Первый раз ты при родах чуть не задохнулся, пуповина вокруг шеи обмоталась. Второй раз тебя Мариса уронила, ладно хоть, она не заметила, что внизу дворовые собаки спят, так ты на них и свалился. А третьего раза уже я не допустил. — Уронила? — снова переспросил Лигео, словно не мог понять, как это возможно — уронить ребенка. — Откуда… уронила? — Из рук выронила, когда у окна стояла. Голова у нее закружилась от свежего ветра. «Ложь… он лжет. Свет, я хочу знать правду!» — взмолился бедный Избранник. — «Всю правду, как она есть!» Свет словно погладил его теплой мягкой громадной лапой. Не лжет. «Не лжет, я не так сказал. Отец… выгораживает… ее?» — он даже мысленно не сумел выговорить «маму», словно это слово больше не ассоциировалось с нарисованным отцовскими словами образом. Он старается не причинить тебе лишней боли. «Да куда уж больше. Впрочем, я и так все понял. Она пыталась меня убить, да? А потом он ее утопил…» Свет снова погладил, обогрел. — Я понял, папа, — глубоко вздохнув, Лигео уткнулся в отцовское плечо лицом. Зря он начал этот разговор, но и не зря — тоже. Теперь он знал все о своей семье, имел право, если так можно сказать, любить отца еще сильнее. И гордиться тем, что он — его сын. Келисан прильнул к другому плечу, руки мальчишек встретились и сплелись в объятии, и Селтар обнял их обоих, ощущая умиротворение. Тревога за младшенького, наконец, отступила. Так они просидели с полчаса, потом явился Арис и снова потащил примерять свадебный наряд, расспрашивать про прическу, про цветы — бедный паладин уже никакой свадьбе не радовался. Бертау не спалось. Видимо, возраст сказывается, решил он. Или место новое. Магистр вздохнул, перевернулся набок. И сам не заметил, как сон пришел. Не заметил он и чужой магии. Утром в трапезную тяжелым шагом вошел незнакомый Лигео мужчина, мрачный, как грозовая туча. Паладина юноша в этом высоченном темноволосом мужчине узнал лишь по доспеху. — Утра всем, — громыхнул он. — Лигео, рот закрой. — Я его убью, — прошипел прижавший ко лбу руку князь. — Видят Высшие, убью… Доброе утро, Магистр Бертау. Как спалось? — Несладко, князь. — М-магистр… — пролепетал Лигео. — А вы такой красавец. Бертау отвел глаза и покачал головой: — Ешь молча, дитя. Лигео закрыл рот и принялся есть, но усидеть на месте было просто невозможно, он ерзал и вертелся, то порываясь спросить у князя, что случилось с Магистром, то у самого Магистра, почему он так мрачен. Арис прятал глаза и старательно жевал, чтобы на губы не вылезала ухмылка, Тенья была спокойна, как камень, Ладдар и Мара недоуменно таращились, забыв о стынущих блюдах, приглашенные на завтрак Селтар и Келисан Ронсены хлопали глазами, но молчали. После завтрака Магистр удалился на тренировочную площадку, сопровождаемый Теньей. В этот раз наблюдатели были разочарованы: Тенья оказалась повержена за десяток минут. Как ни хотелось князю самому взять в руки свой меч, он с сожалением отказался: слишком много дел было, чтобы тратить время на пустое. Поэтому он, закопавшись в последние приготовления к свадьбе, не видел, как в тренировочный зал спустился Иритис. Магистр Бертау как раз прощался с Теньей. На Иритиса он и не взглянул, вернулся к оружию, подобрал его и кивнул решившему сразиться рыцарю. Меч того зазвенел по полу скоро, самого рыцаря, сбитого с ног, Магистр притиснул к полу коленом. Демон медленно захлопал: — Браво, молниеносная атака. Это было красиво. Магистр поднялся: — Благодарю, — на Иритиса он не смотрел. — Звание Магистра не дается так просто, верно? — вкрадчиво предположил демон. В зале прибавилось народу, не всякий раз удается полюбоваться художественным раскидыванием сильнейших рыцарей озверевшим светлым. — Именно так. Магистр должен быть достоин. Иритис сбросил на пол просторную серую хламиду, оставшись в штанах и рубашке, выбрал на стойке два изогнутых клинка, как те, что любили наги-двумечники. — Давно не брал я в руки боевую сталь. Станцуйте со мной, шан-Нэрэ. — Я не танцую на потеху демонам. — А с демонами? — усмехнулся тот. — Иногда. Но не с библиотекарями точно. — Боитесь проиграть скромному Хранителю знаний? Не то, чтобы Иритис надеялся взять его на «слабо», но дразнить-то никто не запрещал? — Тренировка не игра, в чем тут проигрыш? Хорошо. Вставайте напротив. Демон прикусил губу, чтобы не рассмеяться, вышел на середину зала, поклонился, сведя лезвия клинков перед собой. Бертау коротко кивнул и атаковал, прощупывая противника. Ему казалось, демон неуверен в себе и осторожен, больше уповает на защиту, чем нападает. А еще изумляло и даже немного злило, что в этой защите он не мог пока отыскать брешь. Время растянулось, как застывающая смола. Для зрителей в зале они двигались слишком быстро, пожалуй, только паладины да рыцари могли отследить все выпады и блоки. Схватка мечника и двумечника — не тот бой, который может долго длиться, оружие тяжелое, доспехи — тоже, даже зачарованные на легкость. Но по этим двоим было совершенно не заметно усталости. Наконец, Бертау отступил, роняя меч. — Довольно. Он устал, все тело ломило. И было обидно: проиграл какому-то библиотекарю. Нет, его не обезоружили. Просто измотали схваткой, и, не остановись он сам, через пару минут демон выбил бы из его руки меч, как у ребенка. — Прекрасная тренировка, — ухмыльнулся демон. — Благодарю вас, Магистр. — Взаимно, — Бертау отвернулся, понес меч на стойку. Плечо болело. На душе было отчего-то муторно. У стойки они почти столкнулись плечами, демон втянул запах крепкого мужского пота, разгоряченного схваткой тела, ощутил в нем оттенок боли. — Вам нужно вправить сустав. Это моя вина, я помогу. — Ничего. Я обращусь в лазарет, — Светлый отвернулся. — Вы уже… помогли. — Что? О чем вы? — сделал невинный вид Иритис. — Ни о чем. Благодарю за бой, демон. Иритис вздохнул, успокаивая невесть откуда взявшееся раздражение, подождал, пока светлый выйдет, и последовал за ним, подхватив свою хламиду. В ней, двигаясь неслышно и пригасив свои силы, он становился невидимкой в сумрачных коридорах Элесигната. И когда рядом с Магистром никого не оказалось на пути к лазарету, в три скользящих шага настиг его, толкнул к стене, перехватывая руку. — Стой, упрямец! — Какой Тьмы, — взрявкнул Бертау. — Какая, в Бездну, Тьма! — ответно рявкнул Иритис. — Я не служу никому из Высших, ты, человек! Рука мужчины — крепкое, жилистое, широкое, как полтора демонских, запястье — была горячей, под кожей бился пульс, учащаясь. Иритис облизнул внезапно пересохшие губы. — Что тебе от меня нужно, демон? — Мне? — книжник нахмурился. А ему нужно? Он никогда прежде не лгал самому себе, и сейчас не стал, уразумев, что да, нужно. — Не от тебя. Ты. — Что ты имеешь в виду? Вместо ответа Иритис сцапал его за подбородок когтистыми пальцами и поцеловал. Губы магистра были горькими и прохладными, под поцелуем они дрогнули, приоткрываясь, кончик языка скользнул по губам Иритиса. Внутри поднялась волна жара, демон перестал даже пытаться быть нежным, сжал коротко стриженый затылок мужчины, царапнув когтями. Паладин сомкнул руки на его поясе, вжимая в себя, еще ближе. Демон вклинился коленом между его ног, потерся, запуская когти левой руки в выбитое плечо: пока паладин не обращает внимания, исцелить его. Потом будет не до того, как он подозревал, а боль может помешать. Сустав щелкнул, вставая на место. — Спасибо, — спокойно сказал Бертау, отстраняя демона. — Самое приятное исцеление на моем веку. Иритис сощурил полыхнувшие глаза. Он почти восхищался этим человеком: такая воля, такое самообладание, притом, что желание обновленного тела демон ясно чувствовал, такое не скрыть простыми одеждами паладина. Да и запах, ток крови, биение пульса — все говорило предельно ясно. И все же он сопротивлялся, глупый. Бертау отвернулся и пошел в свою комнату. Тело ныло, требуя разрядки. И вспоминался вкус губ демона. «Это невозможно!» Он пытался отыскать хотя бы обрывки обетов, завернуться в них, как нищий в лохмотья, но тщетно: Свет не оставил своего верного последователя, но словно отстранился от него, наблюдая. «Я же паладин…» …выбирают, Свет или жизнь… «Я уже давно выбрал!» Наивное дитя. Выбор — это вся жизнь. «Он демон. Я не смогу снова привязаться. И потерять». Ты противоречишь сам себе, дитя. Подумай. Хорошо подумай… Магистр опустился на колени, сжимая руками виски. «Он — демон, Хаос во плоти! Зло!» Упрямый глупец. Нет Зла и Добра, кроме тех, что в сердце твоем. Бертау поднялся, опершись на стену. Демон. Но привлекательный. Голову кружит от его поцелуя. Демон. Красив, умен. И может, пока есть шанс… «О чем я думаю…» Горячие губы с привкусом меди. Гибкое тело, изменчивое и наполненное внутренним огнем. Он застонал, прижал ладонь к паху, будто к ране. «Надо уйти из коридора. В комнату». В каком-то тумане он добрался до отведенных ему покоев, захлопнул дверь и привалился к ней спиной. «Это невыносимо…» Одежда казалась раскаленными доспехами, сдуру натянутыми на голое тело. Магистр разделся моментально. Не помогло. Жар не ушел, а когда он прикоснулся к себе, его чуть не подкинуло. На задворках сознания мелькнуло сочувствие к Лигео. И сгинуло в очередной волне желания, топящей сознание, как океан — заблудившуюся в шторм рыбацкую лодку. «Я не хочу… хочу…» Не помогала даже боль от зубов, вонзенных до синяков в ребро ладони. Бертау невольно застонал. Пол леденил босые ноги, и он отступил к покрывающей камни огромной шкуре. Она была теплой, приятной наощупь. Мех касался тела, возбуждая еще больше. Он и не заметил, как оказался лежащим на этом меху. Дурман в голове и теле уже не накатывал волнами — бился вместе с учащающимся пульсом. Хотелось, чтобы не приходилось ласкать себя самому, чтобы рядом был кто-то.