Я помню почти до минуты тот день сентября, Когда я узнал, что утром не стало тебя. Я помню, как рвали на части слова из свинца, Как больно мне было встречаться с глазами отца. И падал я вниз, меняя свой цвет, Осенний лист и мир за ним вслед… Мы тратим всю жизнь ради списков ненужных побед, Есть время на всё, лишь на близких времени нет. Не ценим, теряем и платим слезами утрат. В извечной цепи эпитафий и траурных дат…
В моей душе остался твой свет, Он будет жить, а ты уже нет, Но если был бы шанс что-либо изменить, Я отдал бы всё за то, чтоб ты сейчас был жив. Но тебя уже нет…
С тех пор прошла неделя. Неделя одиночества. Я сидел в комнате, вылезая только по нужде или в ванную. Беспрерывно читая, я пытался хоть чем-то отвлечь себя от случившегося. Но книг на полках становилась всё меньше и меньше, а гнусные мысли не хотели выходить из моей головы. Я почти не ел и не спал — только читал и постоянно очень громко слушал музыку. В голове тихо отдавались арии любимых исполнителей, перебиваемые более ощутимыми мыслями. Я сходил с ума, слыша что-то вроде: «Ты теперь один. Один. Только мешаешь всем. Тебя все ненавидят так же, как и твоего ребёнка-выродка. Сдохни. Сдохни, и всем полегчает!». Каждый раз я отсекал это, но оставался осадок, который вызывал всё больше и больше сомнений. Каждый раз, когда я пытался переосмыслить голос в моей голове, становилось только хуже. Казалось, что я действительно моральный урод. Что только я виноват в случившемся с Питером и его родителями, только я виноват в отвратительной жизни ни в чем неповинного ребёнка. Спустя ещё пару недель полки с книгами опустели. Все, даже самые дешёвые и никогда не интересные книги, были буквально поглощены мной, а некоторые даже дважды. Я всё ещё почти не спал и не ел, всё сидел в своей комнатке один. Ничего не менялось, всё застыло, и я чувствовал себя таким защищённым, будто находился в вакууме от всего. Всего, но не своих мыслей. Пришлось искать другой способ времяпровождения. Спасением на этот раз стало рисование. В старой коробке были найдены кисти и краски времён младшей школы. Там же оказались карандаши, точилки, перо и прочие необходимые штучки. И знаете, это вроде бы и помогало до некоторых пор. Я рисовал много, не отрываясь от бумаги. С каждой идеей, с каждой мыслью один мазок менял картинку до неузнаваемости. Раз за разом кисть находила новый насыщенный цвет, неуклюже, но уверенно ложилась, не рисуя, а описывая моё внутреннее состояние. Первой «работой» было нечто непонятное — на тёмном фоне красовалось пятно света, белое, но с отливом золота и серебра. Всё было бы и ничего, но убирая на рабочем месте я порезался и заляпал картинку своей кровью. На мгновение меня охватила такая лёгкость! Алый цвет стал стремительно наполнять чёрно-белый фон. Один, второй, третий мазок — и появились крылья, окантованные кровью. Когда я вышел из бессознательного состояния, мне жутко захотелось спать. Глаза сами по себе закрывались в надежде увидеть темноту, вновь ничего не чувствовать. Это было впервые за долгое время. Я ведь не хотел и боялся заснуть, но сейчас стало легче. Легче после моей раны. Нечто невообразимое — неужели это может мне помочь?! Если так, то это прекрасная перспектива. Так проходили дни. Каждый день у меня появлялись новые порезы на запястьях. Один, второй, третий, а потом уже совсем не страшно. Это моя месть для себя же за смерть любимого. Наверное, я схожу с ума. Но мне действительно легче, я спокойно могу заснуть. Сегодня был такой же день, как и предыдущие. Новый день после не длинного, но крепкого сна. Я умылся, как обычно нашёл таблетки, которые обязательно должен выпить. Сегодня я увидел то, что не замечал раньше — хаос, который царил вокруг меня. Я не убирался очень долгое время, и мусора накопилось в избытке. Моя комната превратилась в склад макулатуры, а в остальных была грязь скорее бытовая, нежели специально созданная. Я очень не люблю грязь и, как бы мне не было плохо, но в свинарнике я тоже жить не хочу. Так, сравнительно быстро, я убрал в квартире, но не было того ощущения чистоты, что было раньше. Взяв в руки моё самодельное «лезвие», я пошёл принимать ванну. Так хорошо… Ощущение невесомости в воде: я совсем не чувствую тела, но остались мысли в голове, а они так мешают. Одно сильное нажатие лезвием на руку — потекла первая капля, тяну лезвие в сторону от себя — уже из достаточно длинного разреза стекает кровь.***
— Джим! Джим! Джим, ну пожалуйста, открой глаза! Ты меня слышишь? Джим!!! — что-то размытое… такой нежный голос…***
Почему нет прежней невесомости? Голова так болит, и руку что-то пережимает… Я не в кровати?! Что я здесь делаю?! Это всё был сон? Но нет. На руке окровавленная тугая перевязка. Это всё ясно, но кто меня вытащил? Это точно не родители. Когда я встал с кровати, мой живот резко заболел. Было ощущение, что кто-то вытягивал из меня все органы, забирая с собой и ребёнка. Ничего не соображая, я буквально на коленях подполз к зеркалу и привстал на ноги, ухватившись за подлокотник кресла. В зеркале, которое я закрыл тканью после смерти мужа, но сейчас открытом, отражалось дистрофическое, измученное тело. Сквозь тонкую кожу просвечивала почти каждая косточка. Единственной округлостью, которая была не особо большой для семнадцатой с половиной недели беременности, был живот. Он был. Я не убил своего ребёнка. Слава Богу этого не случилось. Всё так же ища опору, я пошёл на кухню. Кто мог бы быть здесь? Не родители, не воры. Медленно приоткрыв кухонную дверь, я заметил старшего брата Питера. Он мыл посуду, а на кухне возносился великолепный запах еды. Я мог бы ещё долго простоять незамеченным, но у меня заурчал живот. Мне стало опять очень плохо, и я медленно сел на стул. — Добрый день, Джим. — Привет… А сколько ты здесь? — Сегодня — уже третий день. — А почему ты здесь? — Думал, что приду к тебе отдохнуть от семейных обязательств, пока Том с сынишкой уехали. Но мои ожидания обернулись не в ту сторону. Я был немного шокирован, когда увидел тебя в окровавленной ванной. Зачем ты это сделал? — … — промолчал я. — Я расскажу тебе то, о чём ты не знал. Когда я вышел замуж за Тома, оказалось, что забеременеть я почти не могу. То есть я был фактически бесплоден. Мы жили так около полугода, лечились, делали всё, что только было возможно. И однажды я напился. Наговорил мужу всяких гадостей, сказал, чтобы он искал себе кого-то другого. Он хотел мне тогда сказать, что у нас всё вышло и у нас будет ребёнок, но я об этом не знал. Я уже был готов умереть. Но на следующее утро Том обнял меня, поцеловал и протянул одну бумажку, которая изменила всю мою жизнь. Я понял, что только вчера хотел убить не только себя, но и ребёнка от поистине важного мне человека. Ты теперь должен жить ради ребёнка. Ради его будущего. А вдруг он будет похож на Питера? Ты об этом не думал? — Нет. Я не думал об этом. Прости, мне нужно подумать… Я приду домой через час. — Там дождь идёт. Да и вообще, это не самая лучшая идея в твоём состоянии. — Это даже лучше, что идёт дождь. Поверь мне, я вернусь ровно через час. Приведя себя в порядок, я оделся в первую попавшуюся одежду — узкие жёлтые брюки, которые сейчас были велики, и не менее большую толстовку белого цвета с голубым рисунком. Как только кеды оказались на ногах, а наушники были в ушах, я как можно быстрее пошёл к аллее. На улице почти никого не было, только редкие машины нарушали тишину опустевшего города. Большинство людей гуляют только в солнечную и светлую погоду. Не всем нравится дождливый мрачный день. Я тоже таким был раньше. Но почему я не замечал красоты этого времени прежде? Ведь это прекрасно — выйти на улицу, поднять лицо и насладиться мелкими капельками дождя, которые падают на всё тело. Я промок, а прохладный ветер позволяет в большей мере ощутить это. Пепельное небо, которое украшали почти угольно-черные тучи. Они стремительно уплывали куда-то вдаль, давая место солнцу. Я не знаю, сколько прошло времени, сколько песен из плэйлиста я переслушал, но, подняв голову вверх, я увидел радугу, которая озарила небо вместе с солнцем. Всё ещё серое небо, а на нём яркое солнце и радуга. Я снял наушники и прислушался к шелесту листьев на почти лысых деревьях. Еле уловимый шепот напоминал самые нежные мелодии. Посмотрев на небо, я улыбнулся ему и закрыл глаза, а слезинка пробежала по моей щеке.