Неповиновение

Звуки рояля наполняли комнату, и стены, казалось, жадно впитывали каждую ноту, стремясь запомнить каждый отзвук и оттенок. Из-под пальцев Изабеллы выплывала мелодия, порхала, как лёгкая цветистая бабочка – вот она приземлилась, чуть подрагивая блестящими тонкими крыльями, на плечо к единственной слушательнице, вот она уже мерцает где-то под высоким потолком, слегка задевая лепнину и ярко контрастируя с её белизной, такой скучной и неинтересной по сравнению с ней. Флоренс заворожено слушала с едва приоткрытым ртом, сидя на широком подоконнике и поджав одну ногу. Сейчас она протянет руку и поймает бабочку-мелодию, захватит в плен её яркую полупрозрачную сущность, однако уже почти сжавшиеся на крылышках пальцы девушки ощутили лишь воздух. Она улетела, ускользнула куда-то вверх и растворилась в тишине, рассыпалась эхом. Девушка вздохнула и перевела взгляд на Изу, которая закончила игру и, помедлив секунду, поднялась со стула с довольной, почти победной улыбкой. Как будто она прекрасно знала, что Флоренс не удалось совершить задуманное коварство и перехватить мелодию, ту яркую бабочку. В любое другое время она бы рассердилась, что радуются её неудаче, но только не на Изу. Вдова была единственным человеком, на которого невозможно было сердиться. - Ты сыграла великолепно, - искренне восхитилась Флоренс, глядя в большие серые глаза молодой женщины, чётко сознавая, что так и не научилась спокойно заглядывать в них. Всё-таки ни у кого таких она не встречала. Да и вряд ли встретит. - Спасибо, - улыбнулась Изабелла, - хотя я всё же не понимаю, почему ты восторгаешься моей игрой. Она не особенно чем-то выделяется, честно сказать. - По-моему, если бы играла виртуозно, и тебе не было равных по технике, то я бы и слушать не захотела, не вкладывай ты в это столько чувства, - возмущаясь подобной самооценке, ответила старшая Уэлч. - Ты в точности повторила мои слова, сказанные мною, когда я впервые услышала твоё пение, - усмехнулась Иза, заставляя Флоренс смутиться и немного покраснеть. Вдова находилась в гостях у семьи около двух недель, и ни с кем у неё не сложились такие отношения, как с Флоренс. С леди Эвелин возникла неопределённая ситуация, когда один из собеседников повторяет истории по нескольку раз, забывая, что рассказывал их ранее, а другой – внимательно слушает, но из вежливости. При этом у первого неизменно оставалось мнение, что более интересного человека он никогда не знал. Впрочем, Изабеллу это вполне устраивало, так как слушать она могла что угодно, при этом выражая искренний интерес, а леди Эвелин была вне себя от радости, что обнаружила бесценную собеседницу. О ней она так и отзывалась при других, поэтому миссис Саммерс могла также не переживать по поводу рекомендации, данной ей хозяйкой. С мистером Уэлчем дело обстояло не так хорошо, потому что сей консервативный господин решительно отказывался признать Изу равной себе, такой же, а, по правде говоря, куда более эрудированной. Любой разговор с вдовой оборачивался тем, что она высказывала противоположное мнение спокойным тоном, подчёркивая свою правоту и неизменно давая ироничной нотке просочиться в слова. Что же касается сестёр, то с ними было легче всего – скажи гостья им сущую глупость и откровенную чепуху, то девушки приняли это чуть ли не за заповедь в Библии. Если с их матерью главной обязанностью было слушать, то здесь – говорить без умолку, подкрепляя изящной шуткой. Грейс, например, была в полнейшем восторге от Изабеллы, о чём успела поведать Флоренс тысячу раз. Братья предпочитали не вступать с женщиной в дискуссии и вообще держались на известном расстоянии, хотя и не слишком отчуждённо, что было бы и вовсе невежливо. Среди них выделялся лишь Джон, практически влюбившийся в такую непохожую на других Изу, но терялся в догадках, как же показать это. Но проблем не доставлял, а это было главным для вдовы. Флоренс была тем самым человеком, который понимал её полностью, с которым на удивление быстро установились доверительные отношения. Можно сказать, музыка сблизила их ещё больше. Общий творческий процесс, схожесть во взглядах и взаимная честность – что ещё требовалось для идеальной дружеской связи? И всё же в последнее время чувство, зародившееся в душе Изабеллы еще при первой их встрече, сейчас снова дало о себе знать, бередило мысли и постоянно привлекало к себе внимание. Однако женщина отказывалась уделять этому лишнюю минуту и просто пыталась загнать его подальше, всё время обещая вернуться к этому позже. Вот и сейчас, видя перед собой лицо Флоренс, она упорно пыталась отвлечься от непонятных и немного пугающих мыслей. Например, с чего бы ей постоянно отмечать про себя, как красивы её глаза? Или зачем наблюдать за ней, но так, чтобы девушка не подозревала об этом? Но снова задумываться об этом в эту минуту совсем уж не хотелось, поэтому Иза поспешила сбросить оцепенение и спросила: - О чём ты думаешь? - Да так, - неохотно отозвалась Флоренс, оборачиваясь, - ни о чём особенно важном. - Расскажи, - попросила вдова, сразу заинтересовавшись, - тем более, что я уже научилась различать, когда тебя тревожат мысли. Сейчас именно такой момент. «Она слегка хмурится или прищуривается, глядя в окно или стену, сжимает губы в тонкую линию и иногда заламывает пальцы, но всегда стоит прямо, очень прямо». - Ну, хорошо… Быстро же ты научилась определять моё настроение, - заметила девушка, опуская до этого поджатую ногу и поправляя платье. Движение немедленно отпечаталось в памяти Изы. – В принципе, я думаю об этом часто. А именно о том, что мы подружились из-за нашей непохожести на других. Звучит хвастливо, правда? Но я просто констатирую факт. Мы чем-то похожи на изгоев, которых терпят в обществе, или индейцев в резервации. Оба сравнения не выглядят привлекательно. К примеру, взять мою семью – сейчас вместе с нами никто не сидит, потому что мать с сёстрами выехали в город на прогулку, а отец у себя в кабинете, братья непонятно где, и никому не приходит в голову просто отвлечься и послушать музыку. Никто из них, клянусь, не делает ничего полезного в эту минуту. И снова мы оказываемся отдельной группкой, вечно скрывающейся на втором и третьем этажах. - А тебе хотелось бы уподобиться им? Если тебе в тягость твоё положение, ты можешь изменить его, - подумав, произнесла Иза, пристально вглядываясь в собеседницу. - Нет-нет. Я не смогу что-либо изменить, даже если бы и хотела, ведь быть в обществе, где только и могут, что сплетничать, выдавать пошлость за остроумие и впустую молоть языком выше моих сил. Лучше уж быть одиночкой, но оставаться при своём мнении да изредка находить себе подобных. Я имею ввиду, почему люди упорно отказываются принять отличающегося от них человека, не желают хотя бы банально задуматься, почему же он считает так или иначе, но предпочитают верить в общепринятое? - На то оно и общепринятое, Флоренс. Легче верить в то, у чего тысячи приверженцев, а не жалкие десять человек. Это негласный закон. Право большинство, а не меньшинство. Появляется ощущение, что у тебя есть своё мнение, которое разделяют и поддерживают остальные. - Я всё это прекрасно понимаю, но смириться не могу, - тряхнула головой Флоренс, опираясь спиной об оконную раму. – Но это ещё не всё. Почему женщина в глазах чуть ли не целой планеты должна обходиться без права голоса? Почему я не могу надеть брюки, сесть в седле по-мужски, завалиться в паб и надраться, как последняя свинья? Да-да, если я захочу, то могу перестать укладывать волосы и не расчёсывать их! Я не могу считаться слабее или глупее мужчины только потому, что слабее физически. Я в силах отказаться рожать детей и готовить еду до конца своих дней, имею право путешествовать по всему миру, и с чего бы это кому-то меня сдерживать?! Вот ты, Иза, ты после смерти мужа осталась одна. Как ты всё ещё находишься одна и живёшь, имея своё мнение и не обращая внимания ни на кого? Изабелла чуть нахмурилась, глядя на возбуждённую Флоренс, требующую ответа сейчас же. «Она всегда хочет быть честной и не терпит, если ей не отвечают этим же. А когда она упрямится или отстаивает свои взгляды и мысли, то мгновенно краснеет, сжимает кулаки, так и норовит толкнуть или ударить тебя». - Видишь ли… Я долгое время не была и даже не помышляла становиться такой, как сейчас: придерживалась тех мировоззрений, которые считались издавна понятными, принятыми, и у меня никогда не было проблем с окружающими. Я считала непреложной истиной, что моё место возле мужа, а потом и вправду оказалась на этом самом месте в двадцать лет. Примерно в то же время я имела наглость усомниться в том, что сказал мне муж. Начав думать об этом, я не могла понять, как же мужчина на тридцать лет старше меня не может понять простейшей вещи. С того момента я очень медленно начала меняться. И было особенно тяжело выслушивать от мужа слухи, которые ходили обо мне. Знаешь, когда тебе приписывают троих любовников только из-за того, что ты не удержалась и поспорила с ним при других, то хочется просто… как бы так выразиться… раздеться догола и пройтись по центру какого-нибудь крупного города или столицы, завести себе в два раза больше этих чёртовых любовников и вообще уйти из дома. После смерти Бенджамина давление усилилось и приходилось всё чаще прогибаться под ним лишь для того, чтобы не быть изгнанной из общества. Нельзя постоянно идти наперекор, ибо тогда ты теряешь возможности одну за другой. Я и так потеряла много ещё при жизни Саммерса, а уж тогда… Сейчас я могу позволить себе всё, что угодно, да и то в разумных пределах, могу наплевать на окружающих, так как у меня есть деньги и дело. Но отличаться от других тяжело. Если ты собралась быть непохожей на других – то лучше заранее приготовиться у невероятному количеству грязи, которая не преминет вылиться на тебя, вот и всё. Флоренс долго молчала, отвернувшись и глядя в окно. Иза чувствовала себя едва ли не разбитой долгой речью и откровением, которого требовала девушка. Обе ощущали себя выброшенными на берег после бури, приходили в себя, но постепенно, с превеликим трудом. Наконец, Флоренс первая тихо сказала: - Я восхищаюсь тобой. Никогда не встречала таких людей, а, вернее, женщин, во многом сильнее большинства мужчин. Любой бы сломался на твоём месте… - Не спорю. Однако ради возможности иметь свои взгляды и думать своими мыслями, стоит сбросить с себя шелуху общепринятого. Это как чёрт, сидящий у тебя на спине и не позволяющий разогнуться, хотя всё, что требуется – приложить усилия и сбросить его. Освободиться. * «Всё, что требуется – сбросить его». Флоренс сидела на третьем этаже, в той комнате, где застала её две недели назад Иза, и писала эту строчку снова и снова на клочке бумаги, не зная, правда, зачем она это делает. Сама светловолосая женщина тоже не шла из головы, её лицо стояло перед глазами девушки и не давало сосредоточиться. «Если тяжело постоянно ходить с чёртом на спине – сбрось его». А вот это уже было интересно. Флоренс наклонилась к листку бумаги, будто пытаясь лучше вчитаться в строчки. Нет, что-то не то. Что? Какая же она прекрасная, сильная. Сожалела ли она хоть раз о своём решении не подчиняться законам и правилам людей? Конечно, сожалела. И плакала, наверное, не видя выхода, задавала вопросы самой себе. И всё-таки верила, что только перед ярким, чистым рассветом всегда ночь наиболее тёмная и беспроглядная... Может быть, она хотела застрелиться, если было вовсе невмоготу, и у любого её начинания был бы лишь один финал. А потом она сбросила это с себя, хотя и это было равно тяжело, освободилась и начала танцевать. «Если тяжело отплясывать с дьяволом на спине – сбрось его». * Она ворвалась в её комнату, словно ураган, сверкая глазами и размахивая листком бумаги, вкривь и вкось исписанным мелким почерком, больше похожим на неразборчивые каракули. Иза даже испугалась на секунду и благоразумно отступила в безопасный угол комнаты. А Флоренс в попытках что-то сказать, принялась ходить по комнате, прижимая к груди драгоценный листок. Через минуту она подскочила к тихо стоявшей в ожидании Изабелле и, протягивая ей кусок бумаги, выдохнула: - Я не знаю, что на меня нашло, но просто прочитай. Это для тебя. Исключительно для тебя. Женщина осторожно взяла листок, принялась читать строчку за строчкой, медленно разбирая до ужаса непонятный почерк, и каждое слово было как открытие, откровение, равное тому, которым сама Иза поделилась с девушкой утром. «И сейчас я разделалась со своим сердцем, Я вырву его и начну всё заново». Дочитав до конца, вдова снова возвратилась к началу и принялась снова за текст, угадывая между строк собственные слова, чувства. Будто Флоренс умудрилась пробраться в дальние уголки её воспоминаний и выудить оттуда всю боль и сконцентрировать в стихах. Неожиданно Иза начала плакать. Спокойно, тихо, просто давая слезам литься и литься, пока строчки смешивались перед глазами, подёргивались туманом. - Иза? О, Боже, не плачь! Она слышала слова, словно находясь под водой. И даже когда Флоренс обняла её, сжала в своих руках, пытаясь унять её рыдания и принимая на себя боль, так и хлещущую потоками вместе со слезами. Ядовитыми слезами. - Не плачь, ну, пожалуйста, прошу тебя, извини меня за это, - повторяла Флоренс и вдруг поцеловала Изабеллу в щёку, обнимая за плечи и укачивая, словно ребёнка, тем самым вызывая ещё более сильный плач. А Иза рыдала, рыдала, рыдала, прижимая к себе черновик со стихами, дрожа всем телом и прижимаясь лицом к плечу девушки.