Танцы на осколках

Наверное, будь у Джона поменьше гула в ушах, едкого порохового дыма в глотке, и будь Шерлок чуть менее отвлечен тяжестью двух внушительных в общей массе тел, ничего такого не успело бы случиться. Исключить такую вероятность в развитии событий все же было нельзя. Но Джон только что убил человека. Хладнокровно. Безоружного гражданского. Если, разумеется, не считать оружием пары громадных рук, больше похожих на слесарные тиски, чем на человеческие конечности. Но эти руки только что пытались выдавить жизнь из тела чрезвычайно дорогого ему человека. Но Джон только что нашел… спорно, конечно, кто кого нашел, но сейчас это к делу не относится… того, у кого по карманам рассованы не только запасные обоймы и походные ножи, но за кем, как вдруг выяснилось, числился один моральный должок, получить который вдруг оказалось жизненно-важной необходимостью. А потому адреналин в крови стер остатки здравомыслия простого незатейливого мозга, позволяя армейским инстинктам вырваться на оперативный простор. С одним, единственно-волновавшим вопросом «Почему?» - Стой!!! …наверное, это закричал Шерлок, едва начавший выбираться из-под павшего левиафана и безуспешно пытавшийся дотянуться до пистолета, отлетевшего под белоснежное лаковое бюро на изящных ножках… Но Джон смотрел только на то, как Моран, прикуривший сигарету, глубоко и с удовольствием затянулся… как мерцающий голодный огонек ползет по бумажной гильзе, пожирая ее вместе с содержимым… как, еще миг назад зажатый в пальцах окурок очерчивает короткую дугу, точным щелчком отброшенный прочь… и как там, куда упала эта догорающая звезда, гулко хлопнуло, пахнуло дымом, бензином и огнем, как теплая упругая волна лизнула кожу, предупреждая о начинающемся пожаре… пожаре, что устраивают земледельцы, чтобы прогнать змей и очистить делянку от сухой травы. …как усмехнувшись и отсалютовав у гипотетического козырька, Басти метнулся прочь. Но не наружу, а куда-то вглубь, в обход изящной лестницы, изогнувшейся в экстазе позднего арт-нуво. - Стой! Это ловушка!! Последний взгляд на Шерлока… он уже на ногах и тоже знает о пожаре, потому что вместо того, чтобы достать-таки проклятый пистолет, хватает за рубашечный ворот неодушевленное тело последнего из Принс и тяжело волочет по полу к выходу, цедя сквозь стиснутые зубы проклятия на смеси английского и почему-то арабского. Сухой, едкий треск, гудение и расползающийся под потолком седой кудлатый дым, наполняют дом под аккомпанемент сирен… И почему в кино пожарная сигнализация всегда срабатывает вовремя? Время застывает, течет, как холодная патока, и вся его тяжесть ложится Джону на плечи, когда он бросает вмиг ставшее неподъемным тело вслед за беглецом, разгибаясь отпущенной пружиной прямо с колен, как спринтер после стартового хлопка. Ловушка, говоришь? Конечно, ловушка, Шерлок. И лучше ей быть покрепче, потому что Джон полон желания выбить ей зубы и переломать конечности. По старой памяти… - Джон! – отчаянно несется в след, истаивая на самом краю сознания. И мир вокруг теряет свою незыблемую самоуверенность. … Он бежит, стараясь не потерять из виду стремительную, смазанную движением фигуру… коридор, лестница… снова коридор и небольшая, плохо выкрашенная дверь на дрянных петлях, почти оборвавшихся под ударом крепкого ботинка… рассыпающиеся ступени… улица, полная темноты и мокрых, размытых огней… Джон не силен в городской топографии, он быстро перестает ориентироваться, но угловатый, резкий силуэт впереди тащит за собой, как чертов канат маневрового буксира. …дождь, вестник ранней весны, пытается остудить пылающее лицо, но ярость не уходит просто так, она стекает по венам в кончики пальцев, заставляя судорожно сжимать кулаки и ускорять бег… …машин мало, но он едва не оказывается под колесами, перекатившись по капоту и отбив ладони об асфальт. Чудо, если назавтра у него не окажется ни одного сломанного ребра… назавтра, назавтра, назавтра… …переулок, безликое офисное здание в три этажа с ровными рядами тускло освещенных одинаковых окон… наверное, помещения убирают по ночам, и ничего странного, что двери остались незапертыми… …этаж, еще… и еще… длинный, нескончаемый коридор… почти туннель, с распахнутыми, как книжные обложки, дверьми… Джон давно потерял свою цель, но точно знает, что движется верно. И сбавляет шаг. Потому что впереди, вместо одной из них, словно подхваченный сквозняком… или горячим песчаным хамсином*… хлопая непристегнутым краем, как птица крылом, вздувается брезентовый клапан полевой палатки цвета пыльного, выгоревшего хаки. … Сознание раздвоилось. Вернее нет, не так… сознание обрело глубину. Словно плоскость внезапно осознала себя пространством - свободным, бесконечно помноженным на себя в новом, неизведанном направлении. Одна его часть только и могла, что твердить «это снится… снится… не может быть…», но рассудок уже не удивлялся и не спорил с тем, что видели его глаза, воспринимали остальные органы чувств – от сухого ветра, знакомо ласкавшего лицо, до странной смеси оружейной смазки, въевшейся в кожу, горькой соли взмыленных сексом тел и полировальной мастики и моющего средства для стекол и напольных покрытий… Джон и не собирался спорить с собой, привыкнув, что мир устроен не совсем так, как описано в школьных учебниках и научно-популярных журналах. Кто он такой, чтобы спорить с Собирателями? За дверью… ладно-ладно, за пологом полевой палатки… на кровати - простой, даже грубоватой, но достаточно просторной для двоих, пара обнаженных тел сплелись на небеленых льняных простынях в брачном танце пустынных змей. Руки, ноги… гибкая ватерлиния сведенных судорогой близкого пика бедер, затылок – мокрый, взъерошенный, мечущийся в попытках жадного рта вгрызться в подставленное горло, наставить пунцовых засосов на взбесившейся синей венке, извивавшейся от уха до ключицы. Золотая кожа, облитая загаром, в побелевших шрамах прошлых сражений, то натягивалась на гребенке ребер и рельефе напряженных мышц, то мягко улыбалась ямочками чуть ниже поясницы, не в силах отвлечь от крепкой, отлично-вычерченной задницы… от ее покачивания в такт упругих, жестких толчков, от потемневших и поджавшихся гениталий между расставленных для устойчивости ног. Капли терпкой, мускусной влаги проступали от плеч вдоль позвоночника, собирались в тонкие ручейки, стекая вдоль боков, срывались тяжелыми бусинами на смятые, потемневшие простыни, на того, кто сладко бился, мучительно льнул, выламывал суставы, добывая себе еще хоть каплю острого, нестерпимого удовольствия, насаженный на крепкое мужское естество… Джон тяжело сглотнул. Поначалу ему показалось, что он видит себя – распятого, растерзанного, разгоряченного… потерявшегося в ощущениях. Фантомное возбуждение, чувственные приливы прокатились по мышцам, венами и нервным окончаниям, поднимая все до единого волоски на теле, оглушенного приближающимся оргазмом совокупляющихся любовников. Вот только нижний… Он определенно не был Джоном. Смуглая, оливковая патина одевала его, как солнце юга Италии. Хрупкие на вид запястья, кисти с аккуратными, ухоженными пальцами впивались в плечи вбивавшего его в скудный походный матрац мужчины, оставляя у того на спине глубокие, кровоточащие отметины. Тонкие лодыжки гибко сплелись на талии, пришпоривая, задавая пятками бешеный, яростный ритм, понуждая к проникновению настолько глубокому, что плоть влажно и смачно шлепала по промежности, оставляя липкие следы и воспаленные потертости, не признавая необходимости в гладких латексных штучках… Когда он задирал подбородок, напрашиваясь беззащитной гортанью на новую, страстную грубость, Джон видел его искусанные губы, винно-вишневый истерзанный рот, стонавший так, что у дьявола в аду вскипали похотливые чресла, угольную черноту опущенных ресниц и прилипшие ко лбу волосы… - Возбуждает, да? Наверное, он отреагировал не совсем так, как ожидалось – время удивления безвозвратно прошло – и в сияющих азартом темных, полуночных глазах Джеймса Мориарти, стоявшего так близко, что его безупречный Westwood, вот-вот лишится девственности с джоновой курткой, промелькнуло нечто ужасно похожее на уважение. - О… ревность, - счастливо оскалилась белоснежная улыбка мощностью в тысячу люменов. И Джон не мог оторваться от этого смеющегося мальчишеского лица, все еще вслушиваясь в непрекращающиеся стоны, всхлипы, шлепки и сбившееся хриплое дыхание. – Ты ведь помнишь, каково это - чувствовать его внутри? Принадлежать… подчиняться… - сочные губы выдохнули прямо в лицо, - да-а-а, помнишь… Это же так естественно для вашего вида… желать себе хозяина. Скажи, кого ты ревнуешь больше? И что, если там был бы Шерлок? Тонкие пальцы невесомо повторили линию скулы, любовно коснулись губ, а потом впились в подбородок, заставляя повернуться и смотреть. Горячий, приглушенный парусиной, свет сменился на мерцающий жар камина и колыхание свечных языков, а на черном шелке распинали другое тело – хрупкую перламутровую фигуру с заломленными за голову руками и бесстыдно, на пределе человеческой выносливости, распахнутыми коленями… разметавшуюся в посткоитальной истоме. - На чьем месте ты хотел бы оказаться? На моем? – горячие губы коснулись уха, - или на его? - Не дождешься. Джон повернулся и посмотрел в глаза. Ни страха, ни ненависти… ничего. Даже треклятое возбуждение как-то само собой сошло на нет, истаяло, будто первый опыт с девочкой, которую он и припомнить-то мог с трудом. - Ты забавный, – Джим вскинул бровь и обойдя Джона по короткой дуге, заслонил собой лениво ласкающихся призраков прошлого. – Возможно, теперь я могу представить - что такого особенного они в тебе нашли. Храбрый маленький Джон… - Кто бы говорил, – буркнул Джон. Джим расхохотался. Мир вокруг то становился зыбким, как туман или предзыбытье, то снова сгущался, обретая объем, цвет и звук. И удивляться его метаморфозам не осталось ни желания, ни сил. Не сон. Не наркотик. Не контузия. Персональная его, Джона Уотсона, вероятностная флуктуация. Ненаступивший момент времени. - Ничего личного. Развернувшись на пятках, Мориарти сунул руки в карманы ладно скроенных брюк и отступил внутрь помещения, проступившего обыкновенным офисным кабинетом, с обыкновенным офисным столом, за которым, забросив ноги в потертых армейских ботинках на гладкую столешницу, играл зажигалкой бывший лучший снайпер Пятого Нортумберлендского Ее Королевского Величества полка, бывший любовник, бывший друг Себастьян Моран. Колесико с хрустом чиркало о кремень, искра глухим уханьем подрывала бензиновые пары, но стоило дерзкому ростку подняться до полуторадюймового деревца, стальная крышка падала, как гильотинный нож, отрывая танец голодного синеглазого демона. - Неужели? - сощурился Джон. И шагнул следом. – Убийца и психопат собирался меня поиметь, а любовник выстрелил в голову. Как больной собаке, из жалости. Как думаешь, что у нас троих осталось хоть что-то… не-личное? …пальцы Джима прохладные, почти нежные… Джон не понял, когда тот оказался настолько близко, что дыхание обожгло скулу. Возможно, в другое время, он счел бы их… приятными? …как у смешливой медсестрички в процедурном, как ее там… Лоис? …Элис? …не важно. Но сейчас Джон совершенно серьезно подумал, что задержись они на его горле еще немного… минуты две-три… и полноценный ларингит с осложнениями ему обеспечен. Если эти самые пальцы не сомкнутся и не свернут эту самую шею ко всем чертям. Во избежание ларингита. - Хочешь почувствовать, каково это - видеть, как мы? – чуть растягивая гласные, мятный южный акцент лизнул ухо. Джон ничего не смог с собой поделать, его передернуло, - видеть, как Шерлок? Узнать, от чего он добровольно отказался? Голос обволакивал, соблазнял, затягивал вокруг горла приторно-сладкую, ядовитую петлю. Джон, не в силах оторвать ног от пола или хоть сколько шевельнуть руками, повернул голову, с трудом выдираясь из цепкой, парализующей власти. …глаза в глаза… пряный, шоколадный омут с привкусом горького миндаля и солоноватой меди… «нет» - Да. «Нет!» Джим расплылся в плотоядной ухмылке, и появись у него пара вампирских клыков и адское пламя в зрачках, Джон не почувствовал бы даже намека на удивление. Способность удивляться он утратил, как однажды девственность с… - Расскажи, Джон, какого цвета были ее трусики, когда она положила твою руку себе между ног? «я не…» Он даже открыл рот, но буквально почувствовал, как болезненно расширились его зрачки. …крошечные четырехлистные незабудки, голубая кружевная кайма вдоль оката бедер… теплая, шелковистая ткань под пальцами... и влажная испарина, когда он внезапно понял – что именно чувствует ими… у Синтии аккуратный, чуть вытянутый сверху вниз пупок – прямо над резинкой тугих трусиков… он смотрит на него, а потом на ее губы с персиковой помадой… она смеется, и он замечает небольшой просвет между передних зубов… ничего особенного, но отчего-то это кажется ужасно сексуальным… Он не мог этого помнить. Он даже ее фамилию припоминал с трудом. Но сейчас, совершенно не напрягаясь, он видел все, что происходило с ним в те забытые дни, так отчетливо, будто через увеличительное стекло или подзорную трубу. Или полевой бинокль. Или телескоп. Ярко, в мельчайших подробностях, так отчетливо – протяни руку и дотронься. И стоило только пожелать… …мир превратился в бесконечное поле идеально подстриженного английского газона. …маленький Джон… он и ходить-то научился всего как неделю… лежит на спине Нельсона – бассета, обладателя невероятно длинных ушей и ангельского терпения… что именно хотел от собаки Джон, выяснить не удалось, но когда их нашла миссис Уотсон, Джон крепко спал, зажав в кулачке обмусоленный, поцарапанный новым зубом собачий жетон. …раскрытая полость рядового Стайлза… осколочное ранение живота, сегментоэктомия… ушивание разорванного пищевода… кровь бьет короткой, острой струйкой, как маленький алый гейзер, и Джон протягивает руку за новым зажимом… секундная заминка, он поднимает взгляд и видит бледное до синевы лицо операционной сестры мисс Беннет… Абигейл… Кровь перечеркнула ей лоб и щеку, будто нарисованная молния, а целая россыпь ярких капель расцвела на медицинской маске… в левом ухе у нее серьга в виде полумесяца… …Шерлок. Он все еще дуется, засев в своем кресле и притянув колени к груди… Джон переворачивает отбивные на шипящей, плюющейся маслом сковороде. Он так отходил их молотком для мяса, что вряд ли им потребуется нож… Раскаленная капля попала ему на рукав, и Джон беззвучно ругается. Мало того, что он обжегся, так еще и рубашку теперь надо отстирывать… а еще весь этот бардак в гостиной… Шерлок учинил разгром, потому что «Джон остался на подмену, и ему стало скучно»… раздражение поднимает голову, разрастается холодным комом, заставляя сердце болезненно стучать о ребра… И в тот же миг две бесконечно-длинные руки обвились вокруг груди, острый подбородок виновато улегся на плечо и губы попросили прощения… Он видел все, что только мог пожелать. Один ментальный поворот – и не только прошлое, но и настоящее становится нестерпимо отчетливым – на каком бы отдалении оно не находилось. …подземка, последний поезд мягко выдохнул, закрывая двери, втянулся в туннель, оставив после себя затихающий рельсовый гул и пожилого мужчину, задремавшего на жесткой скамье… откуда-то Джон точно знал, что он нарочно выключил телефон, потому что поссорился с сыном. …девонширская пустошь. Пастух, греющий на сложенном из камней очаге пирог с бараниной, потер пальцами козырек кепки, видавшей лучшие времена. Он в последний раз смотрит вниз, на пологий травянистый склон, где лениво перетаптываются чернорунные, короткошерстные овцы, которых пара сторожевых собак согнала в плотную кучу… дорсетдаун… это название породы, и оно совершенно ничего не говорит Джону. Мужчина не спеша отвинчивает колпачок на жестяной фляжке и делает пару больших глотков. У него закружилась голова, когда в легких закончился кислород. Джон судорожно вдохнул. «Матричное исчисление»** - услужливо подсунуло давным-давно забытый термин распоясавшееся сознание. С математикой у него были натянутые отношения, но то, что к алгебраическим премудростям определение не имеет никакого касательства, он знал точно. Матрицы. Единицы человеческого сознания, крошечные осколки, соединенные в четырехмерный, бесконечно-сложный, редкой красоты фрактальный узор с таким количеством переменных и констант, что от единственной попытки представить его целиком, у него случился мозговой коллапс. А потом его обожгло. Шерлок! Он оставил его в горящем доме, и хотя серьезного ущерба до прибытия полиции огонь вызвать бы точно не смог… Рука на его шее сжалась так, что Джон закашлялся, и мир в один миг схлопнулся, как книга прежде, чем он успел разобрать пару очень важных строк. Он почувствовал себя ослепшим и оглохшим, будто все вокруг поблекло, истаяло, превратилось в грубые, примитивные наброски. Плоские, скучные подделки. Потрясение на его лице было настолько очевидным, что Мориарти выпустил его шею из стального захвата и рассмеялся, запрокинув голову. Но когда его смех оборвался, в глазах, цвета ночи не было ни тени веселья. - Ты бы предпочел его видеть калекой. Слабым, отчаянно нуждающимся в твоей бесценной заботе, - последнее слово он процедил сквозь стиснутые зубы, как ругательство. – Ты тоже подсел на это… Майкрофт был прав, когда считал, что «забота - не преимущество». Но откуда ему знать, что забота – это власть. И ты знаешь, доктор Джон Уотсон, насколько сладка эта власть… власть над Шерлоком. Джон насупился, Морана в комнате уже не было, но может, это и к лучшему? На войне и в любви хороши все средства, и кто он такой, чтобы предъявлять претензии бывшему любовнику. Им было хорошо вместе. Джон с его обостренным чувством странного обязательно почувствовал бы фальшь, окажись он «всего лишь» новым заданием. А как жил, и с кем спал Себастьян до и после него… - Что ж, - Джеймс курсировал перед ним, как акулий плавник, хищный, опасный, голодный. – Ты заставил его отказаться от себя. А я заставлю его отказаться от тебя. Изящное решение. Заметь, он сделает это добровольно. На этот раз я облегчу ему задачу, лишив возможности выбирать, а ты мне поможешь, дорогой Джон… - Я не… - Извини, - шепнул на ухо теплый моранов баритон, щедро сдобренный теплым, наглым мурлыканьем. Джон всегда плыл от этих щекочущих нервы ноток. И не повернуть голову он не мог априори. Голубые, пронзительные, как небесная насмешка глаза, как и прежде, поймали в прицел, а тонкие, изломанные в пепельную трещину губы, шевельнулись у виска… смотри-ка, он успел забыть, насколько велика у них разница в росте. - Иди в за… - он не договорил, тонкая игла ткнулась в шею с другой стороны, впрыскивая в мышцу вязкую, чернильную тьму. Пол рванул из-под ног и, обвисая в подставленных руках, Джон уже не видел, как задохнувшийся от бега Шерлок застыл перед освещенным во все этажи фасадом, как в один миг все окна погасли, и как все до одного стекла вдруг взорвались чудовищной ударной волной, разлетаясь мелкой, сияющей шрапнелью от его отчаянного, бессильного крика. … «Не хочу… отстань… иди к черту» шипел-шептал Джон… Но не потому, что действительно «не хотел». Временами, когда ночная сырость и нелепое одиночество и усталость от бега в бытовой карусели, пробирались в позвоночник, в сердце, в каждую клетку плоти, когда «вечно занятому» Шерлоку было «ни до чего», кроме нового увлекательного самого-самого интересного дела, Джону нестерпимо, жизненно-важно требовалось почувствовать себя не просто нужным - завоеванным, плененным, покоренным и принужденным. И Шерлок, бросив все свои «самые-самые», коротким СМС послав Лестрейда с его новым маньяком «к Андерсону», вступал в настоящую войну, выкручивал Джону руки, ломал оборону и жестко, если не жестоко пресекал яростное сопротивление, доказывая его исключительную ценность… Джон сколько угодно мог брыкаться, махать кулаками, нарочно метя в лицо, но разбитые в кровь оба бойца спустя бесконечно-долгие полчаса, рыча и постанывая, сплетались ногами-руками в почти звериное торжество распаленной плоти, пытаясь сожрать друг другу болезненно искусанные губы… а потом была нежность и глухое воркование, а потом был тихий, убаюкивающий покой… «не хочу… отстань… боже, да…» Шерлок возлежал в холодной, темной гостиной, закрыв глаза и сложив у подбородка ладони, старательно игнорируя постукивание кончика зонта у порога, как парламентерский барабан у демаркационной линии. Память играла с ним дурную шутку, подкидывая самые болезненные моменты их отношений, как доказательства его, Шерлока, вины в том, что случилось с Джоном. И то, что именно теперь его драгоценный родственник явился с нотациями, не добавляло оптимизма. - Убирайся. Глаз он открывать так и не стал. - Я предупреждал, Шерлок. – Зонт процокал до дивана, и пружины ознаменовали посадку высокопоставленного тела на свободный от бардака край. – Ты поставил его на линию огня, когда не пожелал воспользоваться своими возможностями. Ты все еще думаешь, что справишься с ситуацией? Оставаясь человеком? Шерлок промолчал. - Ты всегда считал себя слишком независимым, чтобы следовать советам, но… - Мне не нужна твоя помощь. - Ты мог воспользоваться собственными силами. Ты не можешь не знать, насколько они велики, но слишком боишься… Тихое, на нижней границе звука, фырканье. - …боишься подсесть. Потому что, та, другая сторона сильнее всех твоих расследований, сильнее героина и сексуального удовольствия, сильнее всего, что ты успел испытать. Мягкий, спокойный голос не имел ничего общего с обычной снисходительностью. Но от этого было еще хуже – признаться себе, что Майкрофт прав, было нестерпимо. Впрочем, как всегда. - Ты не уверен, что сможешь вернуться к нему. Что Джон Уотсон не перестанет быть для тебя более важным, чем безграничная свобода. - Лестрейд. Шерлок даже приоткрыл глаза, потому что Майкрофт замолчал на целых десять секунд. И даже в утреннем сумраке выглядел озадаченным. - Что – Лестрейд? – он все же потрудился уточнить. - Насколько он важнее твоей свободы? - Я… Телефон ожил так внезапно, что Шерлок уронил его на ковер. Холмсы смотрели на то, как вибрация заставляет его двигаться, как странное живое существо, пока оно, как слепой, новорожденный щенок, не уткнулось в ногу, обутую в ботинок – все еще влажный от ночного вояжа по талому снегу. «Входящее сообщение» Шерлок поднял его так осторожно, будто это был не обычный кусок пластика с электронной начинкой, а гироскопический детонатор. Палец нажал кнопку «принять» раньше, чем отреагировал перенапряженный мозг. «Крыша Бартс. Приходи поиграть. Ставка – одна жизнь. У меня есть Джон. А что есть у тебя? Д.М.»