Танцы на осколках

Джону показалось, что гость не понял вопроса. И повторил. - Чаю? - Шерлок. Джон видел, как шевельнулись губы, но смысл произнесенного до него все равно не дошел. Появилось неловкое чувство легкого абсурда и тихо подкравшегося помешательства. - Что, прости? – спросил он только для того, чтобы скрасить затянувшуюся паузу и соображая, чем бы поудобнее вытереть с паркета неряшливую молочную лужицу, все ближе подступавшую к краю его ботинка. - Меня зовут Шерлок. – Собиратель вздохнул, плечи его расслабились, и всей осанке вернулось изящное спокойствие и ленивая грация, словно прозвучавшее вслух имя накрыло его защитным куполом. – Я подумал, что так будет легче… эм, сблизиться. Для тебя, разумеется. Ну, да… разумеется. Джону показалось, что явление слегка искажает факты, но спорить с ним не хотелось. Исключительно из милосердия. Кто знает, чего будет стоить их соглашение обеим сторонам? Может, Собиратель не зря нервничает? Разлитое молоко вдруг показалось недобрым предзнаменованием. - Никуда не торопишься? – Джон подхватил с пола разоренные пакеты и махнул ими в сторону кухни. Он ненавидел чувствовать себя пойманным и уличенным, деятельная упрямая натура требовала отпора внешней агрессии и внутреннему смятению. «Мой дом – моя крепость» не праздный слоган для британца. И эта крепость остро нуждалась в чистоте гостиной, обеспеченности стола и здравом уме хозяина. - Я быстро. Слава богу, новая тряпка из микрофибры не позволила миссис Хадсон узнать о пострадавшем паркете, холодильник сыто заурчал плотно распределенным на полках продовольственным запасом – возиться с ужином прямо сейчас было уже глупо. Чайник споро кипел и фыркал крутым кипятком, пара белых, в зеленых завитках, чашек приятно расположилась на большом круглом подносе вместе с вазочкой малинового джема и остатками вчерашнего имбирного печенья… просто удача, что Джон не добрался до него с утра, когда шарил по полкам буфета в поисках быстрого перекуса. Он быстро расставил все на маленьком столике возле дивана, и гость с интересом смотрел на его по-военному отточенные движения, будто Джон не разливал свежезаваренный «Дарджилинг», а собирал L7A2 GPMG – тяжелый, серьезный пулемет, прозванный в британской армии «Гимпи» за безотказную смертоносность*. Джон уложился в рекордные четверть часа и, устало вытянув ноги, опустился в любимое кресло, пристроенное к едва тлеющему камину потертым боком. Подтянув к себе блюдце вместе с чашкой, он заметил, что Шерлок смотрит на свою чайную пару с самым задумчивым видом, сложив под подбородком тонкие кисти рук. - Оу… Извини, - до Уотсона дошло, что возможно, чай – не самое главное, с чем его странный «компаньон» хотел бы познакомиться в первую очередь. – Я не в курсе, что ты уже знаешь. Если есть какие-то пожелания, стоит только сказать. Это… - он осторожно отпил маленький глоток и кивнул на вторую чашку, - это чай. Есть варенье. Сладкое. Хочешь попробовать? Шерлок молчал, не двигался, и Джон опять почувствовал беспокойство. - Хочешь сначала поговорить? – тихонько звякнув, чашка вернулась на стол. Джон устал нервничать по поводу сложившейся неопределенности, загнал поглубже предательский мандраж и воинственно кивнул. - Давай. Он не собирался отступаться от обещанного. Но чем больше думал о том, что именно он пообещал, тем охотнее воспаленное воображение рисовало все более распутные, извращенные, исключительно интимные перспективы. И как бы Джон не убеждал себя, что это унизительно, постыдно, просто немыслимо… тело шептало что-то сладкое, упоительно-грязное, от чего низ живота ныл и требовал прекратить или сделать уже что-то с неуместной теснотой в штанах… И он начал первым, ступив на нейтральную пограничную территорию. - На что это похоже? – Он откинулся на спинку, словно занял укрепленную огневую точку. - Когда мы… когда человек умирает? Шерлок… называть его этим странным словом было легко, приятно… даже мысленно… перекатывая звуки на кончике языка, как гладкие камешки… улыбнулся, хищно щуря абсентовые глаза. И Джон уже засомневался, а видел ли он в них тот самый вкрадчивый, предательский испуг? - Мы НЕ берем за руку и НЕ уводим в свет. Если ты это имеешь в виду. – Казалось, Шерлока тема забавляла и раздражала в равной мере, он едва удержался, чтобы не фыркнуть и только смял губы острым домиком из пальцев. – Не меняем судьбу, не вмешиваемся в законы физики, не предостерегаем от опасных затей. Спасти заведомо обреченного человека нам тоже не под силу. Нет, можешь даже не спрашивать - крыльев, чтобы прикрыть от пули или взрыва у нас тоже нет. Его усмешка Джона не задела, лишь заставила испытать легкое разочарование - он поймал себя на мысли, что по-детски надеялся посмотреть, как фантастическим пологом раскрываются у того за плечами большие, иррационально-настоящие крылья… Жаль. - Жаль, - повторил он собственным эхом. И встрепенулся. – А как же Себастьян? Или эта дикая история с термитами? - А что с ними? – Шерлок опустил руки на свои возмутительно-идеальные колени и уставился абсолютно удивленными глазами. – Ты знал все и без меня, но просто не успел воспользоваться. Вы, люди вообще не слишком умны. – Джон даже не успел возмутиться. – Прости, но это правда. Вы видите, но не наблюдаете… Ладно-ладно, - он примирительно взмахнул руками, - с твоим капитаном я слегка изменил вектор событий, но это вовсе не значит, что я нарушил правила… тот осколок – он мог выйти сам. Один к восьми тысячам ста двадцати пяти. Что касается термитов… Он укоризненно посмотрел на Джона и вздохнул. - Ты и так все знал, я просто расчистил дорогу к твоей памяти – откуда приехала семья, симптомы отравления… почему при поступлении анализ не показал причину? - Травма, большая потеря крови, а соединение нафталина быстро распадается… печень взяла весь удар на себя – отсюда и тромбы… - Джон автоматически забормотал, словно на экзамене, поражаясь, что и правда – знал это с самого начала. – Две недели пациента кормили внутривенно, и яд из жировых клеток стал поступать в организм… кровотечения, отказ печени, почек… кома. Я не догадался бы сам. - Догадался. Но тебе не хватило бы времени. Я просто… - …изменил вектор, - закончил за него Джон. - Изменил вектор, – согласился Шерлок. И опять – неловкая, холодная тишина повисла, как лондонская слякотная изморозь. - В той комнате, - Джон сделал еще попытку, - с мертвой женщиной… Тебя видел только я. Он вовсе не спрашивал, он хотел понять – почему. - Маленькое помещение, недалекие свидетели… Это было несложно. – Шерлок отмахнулся. – Нас вообще почти никто не замечает, люди по природе невнимательны и эгоистичны. Вас волнует только собственное благополучие. Мы перемещаемся по граням реальностей, как среди стеклянных стен. Для вас мы просто смутные тени, случайные отражения, если кому-то пришло бы в голову всмотреться. А ваш мир… - его взгляд опрокинулся в себя, стал отстраненным и усталым, - можно смотреть, слушать, даже почувствовать запахи и тепло дыхания… Но в общем - это как бесконечный фильм на экране старого телевизора с неважной фокусировкой – плоско, блекло… скучно. - И ты захотел сам узнать, каково это на вкус? Он сказал это вслух и их глаза встретились, намертво примерзнув друг к другу взглядом. Джон вдруг понял – все эти реверансы… чай, нелепые разговоры, ненужные оправдания… все лишь дым и зеркала, маневры в прифронтовой полосе… танцы на битых черепках – шаг вперед, шаг назад, легкое дыхание в такт… И все для того, чтобы не приблизиться к главному ни на дюйм… Стоп. Хватит с него танцев. - Чего ты хочешь? – взгляд Джона потяжелел, запекся глянцевитым кобальтом, пальцы сами потянули верхнюю пуговицу, позволяя ей выскользнуть из прорези, как птице из ловчего силка… Шерлок зачарованно уставился на бронзу загара в ямочке, мгновенно вспотевшую и доступную… - Этого? Вторая пуговица отпраздновала свободу. И следующая. - Нет. Пальцы замерли. - Нет? - Не это. Не так. …похоже, чувствовать себя идиотом он будет по гроб жизни… Пряча взгляд на иранском ковре домовладелицы, Джон пытался застегнуться, но петли как назло, словно заросли, а пуговицы уворачивались наглыми, скользкими обмылками. - Зараза… - Джон. Руку остановили тонкие, прохладные пальцы. Он поднял голову и вздрогнул. Шерлок оказался совсем близко – склоняясь с высоты своего бессовестно-идеального роста, опускаясь на колено, и теперь уже он смотрел на Джона снизу вверх, перебравшись пальцами на пылающие скулы. - Джон, у тебя сотни вопросов. Клянусь, что отвечу на каждый, но сейчас позволь мне… Голос обволакивал, проникал в тело прямо через кожу, заставляя сердцебиение пуститься вскачь, а дыхание загустеть пряной патокой. - Да, - Джон сглотнул. …все, что угодно, пожалуйста, только пусть эти прикосновения не закончатся так скоро… Жизнерадостное джоново «би» только что поставило жирный, безоговорочный крест на своей гетероспособной половине… - Твои воспоминания. Я хочу пережить их вместе с тобой… Если позволишь. - Воспоминания? – Джон вынырнул из плена взбесившегося либидо и нахмурил брови, - ты хочешь, чтобы я… рассказал? - Я хочу, чтобы ты меня впустил. Прозвучало двусмысленно, но подтекст был определенно не сексуальный. - Впустил? Куда? – ответ прозвучал еще более двусмысленно, и лицу стало снова жарко. Черт, он что ни о чем другом, кроме секса уже и думать не может? - В твое сознание. Не бойся, я не причиню никакого вреда. И, пожалуйста, - лицо стало еще ближе, да так, что у Джона заныла переносица, - не чувствуй себя обязанным. Я не насильник и не захватчик. Я прошу сделать мне одолжение. Оказать мне честь… - Что? Что именно ты хочешь увидеть? – Джона не смущало мыться в компании десятка голых мужиков, но… - Драку в Мобли-кросс? День рождения Синтии Арчер, подружки моей сестры? На последнем курсе мы здорово набрались и прямо в боулинге играли на раздевание… Мой первый раз? - Успокойся, - тонкий согретый его кожей палец нежно погладил влажный висок, стирая соленую дорожку. – Я знаю, что это так же непросто, как впервые провести ночь с женщиной… или отдаться мужчине… - он снова заглянул в глаза, у Джона закружилась голова, - я не попрошу особенного. Может, что-то из детства? Что до сих пор ты не хочешь забывать? Джон выдохнул, позволяя распрямиться напряженным плечам, а Шерлок тут же втиснулся между его колен всем изящным, провоцирующим телом. Жесткие, обтянутые дорогой одеждой бедра едва не касались всполошившегося паха, Джон вцепился пальцами в подлокотники, как в спасательный круг и зажмурился… боже правый, да что он творит? - Ты… - сипло выдохнул он, - ты делал это… раньше? - Нет, - успокаивающе мурлыкнуло в ухо, - но это не сложнее, чем считать матрицу. Голова закружилась еще сильнее, Джон перестал чувствовать не только ноги, но и все тело, словно его наполнили гелием и выпустили в согретое солнцем небо. Теряя опору, он забарахтался, забился, попытался встать, оперевшись на руки, но и руки перестали ему служить… Вернее нет, не перестали. Его руками, его телом овладевал кто-то другой - осторожно примериваясь, подстраиваясь, ласково проникая под кожу, в плоть и кровь, деликатно отвоевывая дюйм за дюймом, фалангу за фалангой, кисти, локти, плечи, надевая чужую оболочку, как одежду, наполняя собой лихорадочное дыхание и бешенство крови в венах… мысли, ощущения… уже не ясно, кому именно они принадлежат… Это было слишком. Пугающе ново, непреодолимо желанно, убийственно хорошо. Невозможно вынести, невозможно отказаться. …первый «взрослый» поцелуй… чужой, напористый язык врывается в рот, раздвигает готовые сомкнуться зубы, смешивая воздух и выпивая его досуха… шарит, оглаживает, мародерствует, добираясь до самой гортани… похожий на нечто иное, что подсказывает несмышленый, но уже опьяненный близостью ум… …секс… не женщина - мужчина… не охотник - добыча… плоть яростной атакой вторгается в неподготовленное тело… боль и паника… но никуда не девшееся желание лишает воли на протест… сдаться так сладко, что падение кажется полетом… - Шшш… - успокаивает, умоляет кто-то с прозрачными колдовскими глазами, с невероятным абрисом лица, лунный свет, возлюбивший статуи в кенсингтонском саду**… - Не сопротивляйся, я не враг… Вспоминай. Вспоминай… Джон никогда не забывал того дня. Он начался с ужасных по меркам шестилетки событий, когда Толстый Бо – злой мальчишка, что жил в квартале от них ниже по улице, старше и крупнее Джона вдвое, отобрал у него мороженое, купленное в палатке мистера Мосли у кинотеатра «Cinematic». Лишних денег у семьи никогда не было, но мама каждое воскресенье давала детям по монетке, и дешевый молочный брикет казался самый чудесным лакомством в мире. Толстый Бо в то утро уже успел подраться, шмыгал кровоточащим носом и искал, на ком бы сорвать злость. Джону не повезло. Бо, кривляясь, попросит показать, не испачкал ли Джон руку. Тот доверчиво тянет ему кулачок, а задира ловко выхватывает из его пальцев подтаявшее мороженое. Джон испуганно хлопает пшеничными ресницами и, собрав все мужество, просит «отдай, пожалуйста»… Мороженное Толстому Бо не понравилось, он даже не откусил ни разу, только слегка провел широким, как лопата, языком. Едва тронутый трофей шлепнулся Джону под ноги, забрызгав белыми пятнами почти новые ботинки. Задохнувшийся от обиды Джон закусил губу, чтобы не расплакаться и, что было силы, толкнул Бо в рыхлый живот… Гарри нашла брата тихонько всхлипывающим на крыльце, с разбитым носом, в перепачканной грязью куртке и порванных на колене штанах. «Бо?» – только и спросила она. Джон кивнул. Сестра обычно не слишком интересовалась его занятиями, да и его самочувствием вообще - они не слишком ладили… Но спустя полчаса она вернулась. На мягкой, как у брата, скуле расцвела сине-багровая ссадина, на рубашке недоставало двух верхних пуговиц, а костяшки пальцев были сбиты до крови. Но в фамильных уотсоновских глазах сияла гордость, а в руке она держала самое дорогое в городке мороженое в хрустящем вафельном рожке, щедро политое малиновым сиропом и посыпанное дробленными фисташками. Они съели его вместе, тесно прижавшись на потертых ступенях старого дома, как потеряшки в чужой стране, пусть ненадолго, но по-настоящему став семьей друг для друга. Так счастлив Джон не был ни до этого дня, ни после. Все его далекое, почти забытое детство до сих пор согревал тот самый сливочно-малиновый вкус и лицо сестры, которую он любил… … Джон открыл глаза, вернее кто-то их открыл за него, и оттого свет больно ударил по неготовым к нему нервным окончаниям ослепительной оплеухой. Но даже закричать он не смог – им все еще управлял другой владелец, удивленно рассматривавший, как плавно двигаются пальцы, слушая, как испуг-восторг-потрясение прокатывается в груди обжигающей ледяной волной, вышибает вздох из беспомощно раскрытого рта, плачет, смеется… умирает от обыкновенного человеческого счастья. Он бы тоже заплакал – от бессилия и чувства утраты, но, слава богу, на это не хватило сил. Он чувствовал себя разбитым, растерзанным, пустым - как шлюха, отработавшая свою цену до последнего пенса. И, что хуже всего, Джон и был – она… А потом все вдруг закончилось, и тело налилось привычной, надежной тяжестью и живым теплом. Вместо стыда и усталости он вдруг исполнился покоя и пьянящей свободы, все еще не понимая отчего эти глаза смотрят… он же видит, КАК они на него смотрят!… тепло, осторожно, трепетно, будто страшатся не узнать, расплескать нечто ценное? И эти руки - зачем так заботливы и терпеливы? И когда они успели подхватить его ослабевшее тело, уложить на… что там у него под спиной… диван, не выдающийся новизной, но чертовски удобный, или потертый иранский коврик миссис Хадсон – память о богатом, не только событиями, прошлом? Мысли отрывочны, бесполезны, приятны… И Джон благодарно вздыхает. И плывет. И тает, как под солнцем первый снег – легко, бездумно хорошо. И хочет спать. Под уютное мерцание камина и тепло чьего-то желанного присутствия… - Спасибо, Джон.