Танцы на осколках

Джон проснулся. Позволив ресницам спокойно возлежать на плотно сомкнутых веках, он неторопливо смаковал послевкусие последних сновидений – терпких, волнующих, как старый медовый эль. Сон совершенно не запомнился, размылся, как вид за окном во время дождя, но оставил после себя теплую расслабленную леность, приятную усталость мышц… как это бывает после ночи, проведенной в нескромных ласках и взаимности… Мобилизованная для сотрудничества память, нагло симулировала, ускользала с ловкостью недобитого угря, стоило сознанию поинтересоваться «а где это Джон вчера так славно провел время?» И что самое важное – с кем? «Идиот», ворчливо прокомментировала логическая половина сознания, напомнив, что у Джона мерзнут высунувшиеся из-под одеяла ноги. «Идиот», легко согласилась с ней его эмоциональная ипостась, мечтая о том, чтобы завернуться в означенное одеяло поплотней. Пришедший к общему знаменателю рассудок оставил хозяина разбираться со своими проблемами единолично, предаваясь в объятия Морфея, все еще скромно топтавшегося у изголовья кровати. Однако, покачивающийся на волнах легкомысленной дремоты мистер Уотсон сам ответить не мог, поскольку от размышлений его отвлекал солнечный свет, бессовестно продиравшийся сквозь спутанные соломенные ресницы. Не размыкая губ, Джон хмыкнул, заулыбался сам себе - потягиваясь и похрустывая суставами, умиротворенный наполняющей тело радостью. Как бывало давным-давно, совсем в другой жизни, когда в его личной саванне еще водились белые тигры… И в следующий миг ледяной ужас окатил его с ног до головы, заставив встать дыбом каждый волосок на теле. И даже там, где их и быть-то не могло. Солнце, бьющее в окно, которое кто-то вчера не закрыл шторами. Позднее утро, упрямо подтаскивающее часовые стрелки к полудню, который любой, уважающий себя мужчина должен встречать в общественно-полезных трудах, а не сибаритствовать в теплой постели… о, господи! Джон проспал… Такого с ним не случалось вот уже лет десять, с тех пор, когда на первом курсе они с Майком… черт-черт-черт! Сегодня у него подразумевалось дежурство на приеме в первой половине дня и две плановые операции после обеда. А потому мисс Сойер, хоть и имевшая на него виды, но не имевшая намеренья смешивать личное и служебное, запросто сотрет его на хлорамин и детскую присыпку, если в ближайшие полчаса Джон не появится в клинике! Сон и негу снесло, как туристов горной лавиной. Джон заметался по квартире, втягивая в разрушительный водоворот все, что некстати попадало под ноги. Опрокинутый стул с оглушительным гулом бухнулся об пол, рассыпав стопку чистого белья из прачечной, газетные листы взметнулись, как испуганные собачьим лаем голуби на Трафальгарской площади… надевать вчерашнюю рубашку было стыдно, но на поиски свежей времени не осталось – все оно ушло на одновременный сеанс бритья и чистки зубов. - Джон, дорогой… - миссис Хадсон бесстрашно заступила ему дорогу уже у самого выхода, когда ссыпавшись с крутой узкой лестницы, Джон натягивал куртку, чертыхаясь и никак не попадая в рукава. – Остановитесь, молодой человек и вспомните о приличиях! Джон предпринял попытку обойти ее с ходу, но маленькая, хрупкая мегера воинственно тряхнула легкими, золотисто-пепельными прядками. - Во-первых, утром мне позвонила миссис Сойер из Ламберта* и любезно сообщила, что у Вас сегодня выходной, но она не смогла до Вас дозвониться. - О. – Джон сунул руку в карман и вытащил телефон. Темный экран подтвердил догадку о разряженной батарее. Вообще-то с ним такого не случалось ни разу – твердо придерживаясь убеждения, что врач обязан быть на связи в любое время суток, он относился к обслуживанию гаджета с особым вниманием… Но факт оставался фактом, и жаркий стыд саданул локтем куда-то в солнечное сплетение. Домовладелица удовлетворилась разлившимся по его скулам перечным румянцем и усилила давление, переходя на заговорщицкий, доверительный тон. - И, во-вторых. – Она многозначительно вздернула тонкие, будто ниточки, брови и даже слегка подалась вперед, - Джон… я, конечно, не собираюсь вмешиваться в Вашу личную жизнь, но мы, кажется, договорились насчет… гостей. С кем, позвольте узнать, Вы вчера так громко… проводили время? - Что? – потрясенный Джон подавился вмиг загустевшим до сиропной плотности возмущением, окончательно покраснел, и вдруг все вспомнил. …клиника, несуществующий сад, глаза на грани вероятности, прикосновения, электрические разряды по коже, воспоминания-воспоминания-воспоминания… обморочный, невероятной силы несексуальный оргазм… …запоздалое, осколочное сожаление, что не догадался сделать хотя бы один снимок… ах, да… телефон не работает… так своевременно… - Телефон, - машинально повторили за скомканной мыслью губы, - это был телефон. Я разговаривал… Извините, если вышло слишком громко. Больше не повторится. Сознание расслоилось на отдельные потоки, двигавшиеся, если не в противоположных направлениях, но по отдельности и с разной скоростью. - Неужели? – несвойственная женщине язвительность заставила Джона пережить мимолетное беспокойство и пожалеть о зыбкости собственных оправданий. – Тогда, будьте добры, передайте Вашему… телефону, что если в следующий раз он будет снова полчаса глазеть в раскрытый холодильник, ветчину, молоко и яйца можно будет смело выбросить в мусорное ведро. И что такое удивительное он там нашел, в Вашем холостяцком безобразии? Хотела бы я знать… Доброго дня, доктор. И вздернув острый подбородок, вдовствующая домоправительница отбыла восвояси, оставив Джона разбираться со своей непутевой «техникой» самостоятельно. Задержись миссис Хадсон еще на пару минут, и ей довелось бы засвидетельствовать, как добропорядочный доктор несется в свои апартаменты, прыгая через две ступеньки, как мальчишка. Она Его видела. Видела так же, как и Джон! Его персональный ангел не галлюцинация и не плод больного, перебродившего в аскезе либидо! Чтобы пошатнуть рассудок железной леди с первого этажа дома за номером 221А, нужно что-то посильнее Афганской военной кампании и полугодового мужского воздержания. Черт… но, в самом деле, что там такое с его холостяцким холодильником? - Твою дивизию… - Джон стоял, как истукан перед распахнутой дверцей белого монстра, занимавшего добрую четверть кухни, и отстраненно слушал его возмущенный писк. На средней полке, точнехонько на уровне глаз между картонной коробкой с полудюжиной яиц и накрытой фольгой солидной половины лазаньи… с томатом, копченой грудинкой и чеддером, предполагавшейся на ужин… стоял вафельный рожок на ножке, с выпуклым логотипом «Mon Glace» - компании, которую вот уже лет двадцать, как поглотила глобальная корпорация «Baskin Robbins». Белоснежные шарики аппетитного, ужасно калорийного пломбира, источали танцующую дымку холода, как сухой лед, и варенье, покрывавшее шершавые макушки, так и не успело сползти до шоколадного бортика, застыв лавовыми потеками с выпиравшими из них «камешками» зеленоватых фисташек. Запах малины и сливок щекотал ноздри и наполнял рот голодной слюной. Джон зажмурился и втянул носом аромат… да так, что в голове слегка поплыло, а кадык жадно дернулся. Шерлок… не-ангел, невозможный гость… наверное, нашел пока еще существующую временную вероятность, где «Mon Glace» все еще сохранил независимость и рецепт самого восхитительного мороженого со вкусом детства… … Джон не успел понять, когда его жизнь изменилась до опасных, наркотически-притягательных границ. История с неожиданным диагнозом Дина Никкера, привела к тому, что в небольшой и, в общем-то, не слишком известной клинике Стамфорда случился неожиданный ажиотаж, вызвавший у части ее персонала состояние, близкое к легкой панике. Удар стихийного наплыва тяжелых и откровенно безнадежных пациентов пришелся на отделение хирургии и постоперационной реабилитации. В день, когда Никкер-младший пришел в себя и узнал сидящего у его постели отца, Никкер-старший долго и благодарно тряс Джону руку, дохлопался до обширной гематомы на докторском плече и вместе с вручением солидного чека клятвенно пообещал проинформировать свое деловое окружение о «прекрасном, исключительно профессиональном заведении». И заключил договор на полный комплекс медицинских услуг для своей семьи и сотрудников компании. Едва схлынуло сладкое, эйфорическое ощущение только что выигранного сражения, Джон благополучно окунулся в рутину перитонитов, язвенных прободений, плановых трансплантаций и остеосинтеза сломанных костей. И упорно гнал от себя мысли – предательские и недостойные звания врача: «…что, если следующий случай неизлечимого характера представится через год? Или не представится вовсе? И что, если Шерлоку будет нечего предложить Джону в обмен на его воспоминания? И он больше не появится в его скучной, пустой жизни, в которую ворвался так бесцеремонно и так… вовремя?» Джона раздирали на части угрызения профессиональной совести, запоздалые сожаления, что не предложил послать их договор ко все чертям и встречаться уже просто так… на взаимном интересе… А еще неожиданная тоска по адреналиновой затяжке, по чувству всемогущества, когда его руки вернули к жизни практически обреченного человека… Но сокрушался он зря. Всеобщее воодушевление и многообещающие перспективы показали свою оборотную сторону уже спустя пять дней, когда палату интенсивной терапии занял новый критический пациент с целым букетом противоречивых симптомов, из которого едва ли не каждый стопроцентно обещал ему скорую, безотлагательную кончину. Холодок прошелся по оголенным нервам, а в груди шевельнулся червь сомнений о неслучайности такого совпадения. У больницы была тихая, уютная, семейная репутация, и с действительно тяжелыми случаями больных обычно помещали в крупные центры, где как минимум треть врачей имела степени, публикации и опыт диагностирования размером с Большое Магелланово Облако. Куда там Уотсонам, Найтам и Флеммингам до их звездных амбиций? И все же… Джону это нравилось. Он спал по четыре часа, торчал на работе сутками и, стоя в операционной на гудящих от усталости ногах, когда ассистентка вытирала с его лба едкий пот, а очередное сердце начинало заново отсчитывать минуты сохраненной жизни упругим благодарным стуком, чувствовал себя немного… богом. Диагнозы, что они ставили, становились либо новым перспективным опытом, достойным статей в медицинском журнале… и Сара все чаще намекала, что он мог бы сделать на этом себе имя… либо оборачивались такой банальностью, что это просто никому не приходило в голову. Ему пришлось брать на себя все новые часы и отказаться-таки от подработки в Бартсе – к большому огорчению Молли, да и самому Джону это не слишком нравилось – он не любил нарушать данных обещаний… и к Лестрейду на консультации он выбирался теперь все реже и реже. Единственное, что все еще между ними оставалось в силе – посиделки за пинтой темного и умиротворяющей двух одиноких мужчин болтовни под очередной матч Лиги Чемпионов… Грег по-доброму ворчал, что Джон с темными кругами вокруг глаз, с похудевшим, обесцветившимся лицом смахивает на оголодавшего вампира или наркомана в поиске новой дозы. И только Джон знал, насколько он близок к истинному положению вещей. Джон мало спит, пьет литрами черный несладкий кофе, ест, не чувствуя вкуса, почти перестав готовить дома, потому что на это совсем нет времени. Миссис Хадсон сокрушенно созерцает почти пустой холодильник, в котором даже мыши повеситься не на чем, и жалуется инспектору, стоит ему переступить их порог. Он зависим. От потрясающего чувства всемогущества, вычисляя очередного убийцу в теле человека, уверовавшего в его спасительную удачу, от растекающегося в мозгу эха своих-чужих чувств очередного «сеанса», от тонких пальцев привычно ложившихся на его воспаленные виски. Он зависим от Шерлока. Его жизнь менялась, вернее, замкнулась на круг, на постоянно повторяющуюся спираль, грозившую задушить его свивающимися кольцами, как голодный удав. Роман с Сарой сошел на нет сам собой. С тех пор, как между ними сложились отношения начальник-подчиненный, для чего-то более интимного не осталось места. Сара время от времени все еще делала попытки вытащить его из скорлупы принципов, но все менее настойчиво и более дружески. Джон не отказывался - дружить он был согласен, но и на свидания не ходил - причины находились легко, непринужденно, почти профессионально… Когда проблемные пациенты посыпались на Ландор-роуд, как осенний листопад в Ридженс парке, подозрения окрепли и вцепились в обнаженное сердце безжалостными клыками, отравляя кровь и совесть. Неужели это Джон, вернее, его сверхъестественный визави спровоцировал локальный медицинский катаклизм в одной взятой лондонской клинике? Или Джон попросту ищет оправданий собственным страхам? И что он так и не понял, чего хочет в конце концов – спасать жизни или отдаваться, пусть не физически, не плотски, но так же страстно, расплачиваясь частью себя, когда невозможно притвориться или солгать? Им следовало поговорить. … Элизабет Паркинс, двенадцать лет, поступила с высокой температурой, сыпью и сухим, непроходящим кашлем в отделение общей терапии, но уже через сутки жар усилился, сыпь переродилась в некротический фасцит, проступивший на коже темным, похожим на татуаж, рисунком. Пальцы, один за другим, теряли чувствительность, а еще через четырнадцать часов развилась печеночная эмболия и наступил полный паралич конечностей. Группы симптомов подходили сразу под две-три дюжины заболеваний, но ни одно из них не соответствовало всем одновременно. Гепариновая блокада и антибиотики широкого спектра дали лишь краткосрочный эффект, а после перегона крови через угольный фильтр пришлось перевести пациентку на ИВЛ. Еще через три часа на пораженной руке началось отторжение верхнего эпителия и ничего, кроме ампутации спасти ребенка уже не могло… Маленькая Лиз уже пять лет занималась в школе классического балета, мечтала о будущем и светло улыбалась с фотографии, которую ее убитая горем мать прижимала к груди. Если девочка и переживет операцию, их жизнь уже никогда не станет прежней. И кто знает, что останется от этого радостного сияния, когда она смирится со своей искалеченной судьбой? Джон не знал. Да и не собирался размышлять на эту тему, потому что в кончиках его пальцев уже растекалась та самая вибрация и, когда он вошел в свой кабинет, чтобы убедиться в том, что дикий сад снова шумит за его окнами, он увидел, что Шерлок… потрясающий, небрежно-элегантный, как подиумная модель, сунув одну руку в карман брюк, которые вероятнее всего шились прямо на его хрупко-упругом теле, второй дергал за шнур жалюзи, заставляя их то раскрываться, то схлопываться в плотный, белоснежный щит. «Щелк-щелк… щелк-щелк…» Полоски полуденного солнца то расчерчивают его рабочий стол, заваленный справочниками и листками из больничной карты, то тают без остатка в мягком мятном сумраке. «Щелк-щелк… щелк-щелк…» Шерлок смотрит на него через плечо, заключив пухлость губ в мягкую, насмешливую улыбку, в глазах цвета льда мечутся хохочущие черти, будто Джон вот-вот сморозит глупость, на которую они уже начали делать букмекерские ставки… Будто Джон не ведал того, что знает и что уже лежит у него в руках… «Щелк-щелк… щелк-щелк…» Черт! Он вылетел из кабинета, моля бога, чтобы ампутацию еще не начали. Лиз Паркер страдала наследственным заболеванием – аллергией на солнечный свет… Дефектный ген никак не проявлял себя, пока не началось половое созревание и костный мозг не перенасытил кровь протопорфирином, который накапливался в легких и эпидермисе. Ультрафиолет повреждал клетки кожи, а протоки печени закупорили кровяные сгустки. Пока девочка находилась в полутемной палате под искусственным освещением, наступала некоторая ремиссия, но на процедурах она находилась в слабом, дезинфицирующем облучении кварцевых ламп… Да, жизнь Лиз изменится – специальные светильники, дистанционное обучение и фильтры на окнах. Возможно, и с балетом ей придется расстаться… но с этим можно жить. … Джону плевать, что миссис Хадсон будет недовольна «шумным» гостем. Джону плевать, что мисс Соейер опять не дождется его на неназначенном свидании. Джону плевать, что тело хочет секса, а он всего лишь позволит поиметь свое прошлое. Джону плевать. Шерлок вопросительно смотрит на его лицо, порезанное будто шрамом нервной, слегка перекошенной улыбкой. Джон кивает, впивается пальцами в подлокотники и закрывает глаза. Как в прошлый раз. И Шерлок проникает, вливается, овладевает… Нежно, благодарно, как хороший любовник. У него теплые пальцы, от которых у Джона горит вся кожа, и сбившееся дыхание - такое близкое, что это сводит с ума… Он хотел показать совсем другое, но сознание почему-то выкинуло именно эти события. Наверное, потому что Шерлок хотел самых сильных эмоций. Но это не значило, что они должны были быть исключительно приятными. Возможно потом, когда Шерлок захочет других воспоминаний, Джон даст ему и это… Он вообще готов дать ему все, что тот пожелает, на что отважится… Но сейчас все будет именно так. …Джон подставился. В районе Мобли-кросс жил его приятель Ник Кимби, которого все звали просто Кит. То ли за большой смешливый рот, то ли за медвежьи размеры и грацию ленивца, то ли за беззлобный мирный нрав. Но так или иначе, это было обманчивое впечатление. Кит лихо водил байк, легко уходя от полицейской погони, пил текилу с солью и не хмелел даже после десяти стопок, ржал, как конь, над шутками с бородой и любил почесать кулаки в драке. Но в тот вечер он застал своего младшего братишку не за выполнением домашнего задания по физике, а под кайфом в конвульсиях, с вытекающей изо рта пеной и закатившимися глазами… Джон был на третьем курсе и вполне знал о первой помощи при передозировке. Но ледяной ужас происходившего не на занятии с манекеном, а здесь и сейчас, выбило у него воздух из легких и пришпилило ноги к полу. И только оглушительный рев Кита «делай уже что-нибудь, придурок!» выбивает его из ступора… И Джон делал – искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, вливал в рот растолченные и растворенные в воде таблетки пирацетама, пока машина «скорой помощи» стояла в пробке на Каминг-роуд. А когда медики все же приехали, Кит выкрутил рукоятку газа на своем байке и отправился искать дилера, всучившего его брату эту дрянь… Джон едва успел запрыгнуть на заднее сиденье, на ходу нахлобучивая на голову потертый шлем. Дилера звали «Снупи» за отсутствующее выражение на лице и нос, размером с баклажан. Он ошивался по большей части на ночном танцполе среди молодежи, подогретой алкоголем и сексуальным возбуждением, и именно там, под расколотый визг звукоряда и мелькание прожекторов, одним мощным ударом разъяренный Кит свернул его знаменитый нос набок… Как оказалось, Снупи работал на ребят из местной группировки и едва он рухнул на пол, зажимая лицо ладонями, на Ките повисли сразу трое, как собаки на поднятом медведе. Еще четверо приближались из темноты, у одного в руках появился кусок железной трубы, у остальных на пальцах блеснули стальные кастеты. Джон оглушительно свистнул, отвлекая внимание на себя, и бросился в свалку. Отвлечь вышло на славу. Вся четверка развернулась в его сторону, заинтересованно разминая кулаки. Это только в американском боевике герой запросто раскидывает противников, парой-тройкой приемов. Как показал опыт в действительности этот идеальный постулат сильно преувеличен… От первого Джон увернулся, нырнув под занесенную трубу, и нанес ответный удар – нет, не в челюсть, как в том же кино… в переносицу. Легкое сотрясение мозга и потеря координации минут на десять… Второй дотянуться не успел, отброшенный назад крепким пинком в подвздошную область. Если Джону повезет, второму светил ушиб селезенки и пневмоторакс… Толчок в спину прервал его мысли и бросил вперед прямо на кулак, вооруженный стальной ребристой пластиной… Слава богу, на кастете не оказалось шипов, иначе вся левая сторона лица была бы разодранная в клочья. Но и без этого в голове взорвалась китайская петарда, а ослепительной болью вынесло остатки соображения, Джон рухнул на бок, перекатился, затормозив на четвереньках, и тут же получил носком ботинка в живот. Он даже закричать не смог. В закачавшейся вселенной вокруг них бесновалась и улюлюкала толпа. Сквозь гул в ушах он слышал, как кто-то давал советы, отпускал шутки, делал ставки… «двадцатку на здоровяка и полтинник, что коротышке вышибут мозги»… Задохнувшись от обиды и ярости, Джон сделал подсечку и вскочил на ноги. Почти вскочил. Он успел провести полтора апперкота – второй прошелся вскользь, не причинив в общем-то никакого вреда, но парень, отклонившись, попал под горячую руку своего же приятеля и из разбитого носа густо закапала кровь. На минуту выпав из общей кучи, Джон успел заметить, что у Кита дела куда более оптимистичны – один из нападавших даже не делал попыток встать, второй махал кулакам, силясь не попасть под молотообразные клешни Кита, но вот у третьего, оказавшегося за широкой спиной, хищно блеснул пружинный выкидной нож… - Кит, сзади! – Джон пропихнул воздух в горло и заорал, надрывая связки. Труба пришлась ему на поясницу, а кастет на затылок точно под сводом черепа. Всхлипнув, он рухнул на пол, судорожно цепляясь за ускользающее сознание. - Тащите этого на улицу… - прошипел кто-то из гулкого небытия. Его подхватили и выволокли наружу в узкий грязный проулок. Холод ночи слегка прочистил мозг, но этого не хватило на то, чтобы вырваться – он все так же оставался позорно стоять на коленях, с руками, задранными за спину и вверх – даже для того, чтобы поднять голову приходилось делать титанические усилия. Впрочем, с этим ему помогли – пальцы грубо вцепились ему в волосы и рванули кверху, заставляя хрустнуть шейные позвонки. Джон захрипел и задергался. - Что, педик, без своего дружка даже сказать нечего? …«педик»? Они, что, серьезно? - Смотри-ка, не нравится – хохотнул тот, что справа… гнусавит, значит это ему Джон двинул между глаз. – Может его муженька позвать? Пусть пожалеет. А мы полюбуемся, как трахаются голубки… - Смотри на меня, - еще один рывок и тяжелая пощечина, чтобы Джон открыл глаза, - твой козел нам тут точку испоганил, сейчас копы набегут… Так вот за него ты и расплатишься. Финч, пригни ему башку пониже. Финч ткнул Джона лбом в мокрый, пахнущий бензином и нечистотами асфальт. Кто-то просунул руку ему под живот и дернул за зиппер молнии на джинсах. Черт, почему он не носит ремня? Это будет стоить нескольких минут надежды, что кто-то вмешается… Он вдруг понял, что его сейчас просто изнасилуют. Как потасканную проститутку, как подростка в общественном туалете… Тоскливый ужас перехватил горло, прокатился по позвоночнику, собираясь в ледяной, тошнотворный комок в желудке. Стыд и оглушающая паника заставила его забиться, по-звериному завыть, но это мало чем помогло, только вызвало новый взрыв смеха и сальных шуток, штаны одним движением стянули до колен вместе с бельем… он вздрогнул всем телом, будто его окатили кипятком, сжался в комок… - Кииииит!!! - Заткнись, шлюха, береги свой рот для другого занятия… И лучше расслабься, а то порву твою сладкую дырку, как трамвайный билет. Пальцы успели скользнуть по обнаженной коже в самом интимном месте, Джон вслепую лягнул, попал по голени и услышал возмущенный вопль. Руки ему рванули еще выше, и он почувствовал, что они вот-вот выйдут из суставов. Пальцы сомкнулись на мошонке и сжались, как тиски… он захлебнулся хрипами, прокусив себе язык… рот наполнился теплой кровью… А потом все исчезло, руки освободились так быстро, что он не успел среагировать и распорол скулу о мелкие камешки. Джон завалился на бок, подтянув колени к груди, судорожно пытаясь прикрыться. Где-то вдалеке выли полицейские сирены, слышались сдавленный крики и сопение, а Кит заканчивал превращать лицо насильника в кровавое месиво, пока копы ему не помешали. Джон обнимал себя руками и беззвучно давился слезами пополам со стыдом. … - Шшшш… - тихий, бархатный шепот защекотал ухо, теплое дыхание коснулось уголка глаза. И Джон догадался, что продолжает плакать, а дышать трудно из-за засевшей в груди боли, - все закончилось. Они давно наказаны, Джон… Джон услышал в его голосе собственную боль, собственный страх, разделенный теперь на двоих. Он разлепил мокрые ресницы. И опять пережил миг удивления. Только что вокруг была гостиная – и вот он уже в собственной постели, а длинные, изящные пальцы ловко расправляются с пуговицами его рубашки. Джон остановил их, накрыв ладонью. Не сейчас… Интересно, как Шерлок это проворачивает? Не тащит же, в самом деле его бесчувственную тушку на себе? Или ему достаточно лишь щелкнуть этими самыми «длинными и изящными»? Каждый раз после ментального стриптиза Джон оказывается выпотрошенным и слабым, как новорожденный младенец. И засыпал раньше, чем успевал это понять. И просыпался наутро в постели раздетым до белья, удовлетворенным… чем бы то ни было… отдохнувшим и свободным от груза запоздалых сожалений. Как и когда уходил Шерлок, он не знал. Шерлок улыбнулся, стер с джонова лба холодный бисер пота, зачесав назад короткий ежик, выпрямился и молча шагнул к двери. - Останься, - Джон успел уцепиться за его рукав. – Сегодня. Пожалуйста.