Танцы на осколках

Глава вышла короткой и джоно-самокопательной. Если кого-то это утомило, можно пропустить. Автор болеет и придавлен реалом. Извините. --------------------------------------------------------------------------------------- Это становилось проклятием или традицией – как посмотреть… Джон проснулся. Небольшой разницей в сотне других таких же пробуждений был тусклый свет из незашторенного окна, полосы дождя, ползущие по стеклу и расчерчивающие стену у кровати длинными пепельными штрихами. Он еще не открыл глаз, а уже отчетливо понял… почувствовал, что в комнате кроме него никого нет. Поздняя осень с ее непредсказуемыми ветрами, сырой осколочной шрапнелью низко подвешенных небес, с первым снегом, на час другой превращавшей город в отсыревшую рождественскую открытку – с рыхлыми сахарными шапочками на светофорах, рекламных тумбах и вывесках, с проводами, облепленными зефирными гроздьями, с темными цепочками следов, густо разбегавшихся от выхода из подземки, должна была нагнать тоску и сплин, неизменных спутников его утреннего одиночества. Но нет - Джон прислушался к внутреннему голосу, сладко потягивавшемуся где-то в правом предсердии и невнятно бормотавшему спросонья. Наверное, он должен был испытать разочарование, обиду, выстудившую дом и тело… …но нет - предполагаемая обида так и не показала мерзкого носа из норы, куда ее загнало вчерашнее соучастие. Напротив, это Джон испытывал вину и угрызения совести – у него не хватило духу быть честным до конца… Конечно, он не обманывал, делясь самым неприглядным и болезненным эпизодом воспоминаний. Да и не мог бы, пожелай он хоть что-то в них изменить - Шерлок пережил и прочувствовал все на своей шкуре – от первого опыта по реанимации живого человека до безысходности перед физическим насилием и полноценной панической атаки. И только небесам теперь под силу предположить, какие всходы в нетронутой, безмятежной душе дадут эти щедро рассыпанные семена чужой злобы и похоти. Но, поделившись болью и страхом, Джон спрятал от чужого взгляда то, чем именно закончился тот далекий, едва не сломавший его день. …полиция, прибывшая, как это бывает в ночном, переполненном пьяными демаршами городе, к шапочному разбору, загребла всех причастных и непричастных без разбору, правда, рассредоточив их по разным машинам. В шумном, забитом под завязку участке Джон зябко кутался в оранжевое, заботливо наброшенное ему на плечи парамедиком, одеяло, и упрямо молчал, пил чай большими глотками из кружки с эмблемой Гринписа, не чувствуя вкуса и не замечая, что разбитый рот обзавелся пузыристым, пунцовым ожогом. Будто оглохнув, он смотрел немое кино, где хмурый, помятый, разукрашенный синяками и ссадинами Кит шевелит губами, скупо отвечает на одни и те же вопросы, старательно избегая комментариев о случившемся с его братом и личной заинтересованности в «потерпевшем», со слов второй стороны и спровоцировавшем драку. Их продержали до самого утра, так и не сумев заставить Кита путаться в показаниях. Джону, предположительно получившему психологическую травму, вежливо посоветовали в ближайшие дни обратиться к специалисту, работающему с жертвами сексуального насилия. И предложили отвезти домой, если он назовет адрес. Джон представил, как скривится Гарри, увидев на пороге изрядно потрепанного брата, отношения с которым окончательно испортились уже как полгода… да еще в сопровождении парочки сержантов, и отказался. Да и ехать в студенческий кампус в таком виде он тоже не мог, чтобы окончательно не испортить себе репутацию и не оказаться отчисленным за неблагонадежность… Когда, наконец-то покончив с допросом и формальностями, заставив подписать все, что только можно, их отпустили на все четыре стороны, Кит сумрачно рассовал по карманам изъятую при задержании мелочь, взял Джона за руку, как ребенка, и потащил прочь. Уотсон только и успел скинуть на спинку стула приютившее его шоковое одеяло и заметить, как «понимающе» хмыкнул им в спину полицейский инспектор, оформлявший инцидент. «Черт, эти педики опять напросились…» - прошелестело вслед за закрывающейся дверью. Беззлобно, но совершенно равнодушно. Мотоцикл остался возле ночного клуба, и идти пришлось пешком. Джон уныло плелся, чуть прихрамывая и не слишком надеясь на то, что подземка вот-вот начнет работать, денег на такси у него не было, а просить Ника, и так заработавшего из-за него мерзкий ярлык, мешала совесть. То ли от ночного холода, то ли от пережитого стресса, его начало знобить, Джон обнял себя руками, бездумно подпинывая носком ботинка камешек, попавший под ноги, и не заметил, как Кит вдруг развернулся на полном ходу. Джон со всего маху врезался ему в грудь, удивленно вскинув голову, и тут же его лицо оказалось зажатым в сухих жестких ладонях. Темные, сердитые, ужасно серьезные глаза оказались слишком близко, чтобы в них можно разглядеть что-либо вразумительное. Рот, как разозленная пиранья, впился ему в губы, намеренно причиняя боль, но тут же торопливо слизывая ее шершавым, горячим языком, как потекший по хлебному ломтю мед. Джон задохнулся его терпким, табачным дыханием с привкусом крови и дешевого виски, рванулся из рук, уперевшись в грудь ладонями, но его не отпустили и он замер, слишком потрясенный новыми ощущениями и яростным отчаянием, с каким Кит его целовал… Между ними ничего не случилось. Ни тогда, ни после. Спустя полгода оба Кимби - Ник и Сэнди, уехали к отцу в Ливерпуль, где тот держал небольшую автомастерскую, и со временем Джону стало казаться, что все странное и волнующее просто привиделось. Но что бы он себе не напридумывал, спустя годы то самое чувство неизменно вспыхивало на губах, стоило военному доктору вляпаться в большие или маленькие неприятности. Наверное, Джону следовало позволить Шерлоку увидеть и эту сторону его эмоций – его сладкий испуг, когда возбуждение преступно накрыло все его существо от ласки мужчины, в котором он не разглядел влюбленности. Но это было выше слабых человеческих сил… Джон не хотел, чтобы Шерлок «получил» эту влюбленность вместо него. Слишком неосторожным и интимным оказалось то чувство. Да и вообще… Как ни старался, он так и не смог заставить себя впустить Шерлока в свою постель. Все, что он позволил тому «примерить» из собственного сексуального опыта – неловкое, бестолковое ерзанье… по-другому их с Синтией «первый раз» и назвать-то было совестно… Им было по шестнадцать, на горизонте маячил колледж, а переступить его порог девственником в те времена было чем-то сродни позорного клейма. Впрочем, как выяснилось в процессе, с девственностью расставался только Джон. Нет-нет… Синтия вздрагивала трепетной ланью и аппетитно прикусывала блестящие губы, когда Джон расстегивал на ней блузку и атласный бюстгальтер, теплый от юной, упругой плоти. Руки, слава богу, не тряслись, и даже запутаться в пуговицах и крючках ему не пришлось - с верхней половиной женской анатомии он уже был знаком не понаслышке… Трудно представить форварда футбольной команды, который не тискал девчонок за трибунами школьного стадиона после удачного матча. А вот с нижней половиной все оказалось куда как сложней. Джон смущенно гладил тонкое кружево новеньких трусиков, долго и вдумчиво целовал торчащие, словно торпедные детонаторы, затвердевшие розовые соски… И тогда Синтия, поняв, что эти маневры могут затянуться до выпускного бала, решительным рывком стянула со своего добропорядочного бойфренда штаны вместе с плавками и, чуть сбившись в дыхании, потрогала кончиком пальца гладкую, влажную макушку не по-детски весомого джонова «хозяйства», упруго прижавшегося к спортивно-подтянутому животу. Идиотом Джон себя не считал, а вот джентльменом, пусть и с большой натяжкой, но да… И очень кстати вспомнил, что секс должен начинаться хотя бы с поцелуев. Потом, немного позже, он узнает, что раздевание и поцелуи можно совмещать, и это только добавляет остроты ощущениям для обоих… и что презерватив стоит раскатывать по члену, а не дуть в него, а потом пробовать надеть, как носок… Дальше вообще все превратилось в сущий кошмар – с непосредственной «техникой» он был знаком чисто теоретически… а потому то ложился, то снова вставал… то опять гнездился на не слишком широкой кровати, так и эдак примериваясь к теряющей терпение имениннице. «Так и эдак» было неудобно, вдобавок собственный ноющий от жуткого напряжения стояк задевал то матрац, то девичье колено, отзываясь во всем теле трагическим колокольным звоном, от которого острое возбуждение, не имевшее ничего общего с привычным фактом самоудовлетворения, отдавалось в пояснице тягучей болью, проступая капельками на раздразненном желанием теле. Ушло почти четверть часа, чтобы после полдюжины проб и ошибок, ведомый более опытной рукой, Джон наконец-то попал куда надо. В тот миг он соображал довольно слабо, но и этого хватило, чтобы догадаться, что об утрате предполагаемой невинности у его девушки вряд ли уже шла речь… Первый секс оказался мокрым, невнятным, скомканным и очень быстрым. И несмотря на то, что ощущений было хоть отбавляй… только то, что ведомый шестым чувством, он прихватил губами мочку пламенеющего уха, наговорил в него ворох горячечных киношных глупостей, поцеловал задыхающийся от… ого!… удовольствия рот, после того как «все уже случилось»… да еще его хрипловатое, искреннее «спасибо»… на следующее утро дало повод девчонкам из группы поддержки заинтересованно стрелять в него глазами в столовой и с нескрываемой завистью поглядывать в сторону Синтии Арчер, поджидавшей Джона возле его школьного шкафчика… Джон позволил своим мыслям о первом увлечении плавно и ненавязчиво перетечь к Шерлоку, силясь понять, почему из всего богатого романами прошлого, он выбрал именно ЭТО – почти невинное, почти, но так и не забытое, чувство? Может, потому что остальные были СЛИШКОМ личными… СЛИШКОМ его… или он просто не хотел, чтобы Шерлок пережил их вместо него с кем-то ДРУГИМ? Джон расслабленно пялился в потолок, уже откровенно наслаждаясь бездельем и мягкой негой, кутаясь в одеяло и тишину. А потом заморгал, завозился, пытаясь затылком нащупать в примятой подушке местечко попрохладнее – в голову вдруг пришла неожиданная мысль – интересно, где Шерлок находится все то время, пока они не видятся? …бессонно грезит, не считая минут, часов, дней… созерцая нечто, доступное лишь исключительной касте Собирателей, Жнецов и Коллекционеров… …скользит меж граней несостоявшихся реальностей мятежной кометой, пóходя меняя судьбы и события, прочерчивая в городской бессмысленности яркий живой след, смущая непраздный, внимательный взгляд, которому насмешливо позволил себя заметить… …задумчиво листает, как старый, законченный альбом, воспоминания очередной «матрицы» или просто греет прохладные пальцы у камина в обыкновенной гостиной обыкновенного человеческого дома… думая о Джоне. И… чем не шутит эта его треклятая вечность… скучает по нему? Это почему-то показалось важным. Болезненно желанным. Крайне необходимым. И то, что их нечастые встречи объяснялись только договором, вдруг стало неправильным и обидным. И нет – он не был расстроен тем, что Шерлок ушел. Вечером, когда Джон просил остаться, он задумался всего на миг, а потом кивнул и уселся на единственный в комнате стул с таким видом, словно это был британский престол. И сложив ладони изящным домиком, слушал, как засыпающий, едва ворочающий языком, Джон пытался что-то спросить, неизменно переходя на мучительное «ты понимаешь?» неизменно понимал, обволакивая мягким халцедоновым взглядом, в который хотелось срочно влюбиться… и Джон влюблялся, и желал, и даже пытался донести до объекта это потрясающее открытие… И уснул - согретый, убаюканный, успокоенный дождевым стаккато и тихим дыханием, прогнавшим пустоту… И кто скажет, что Шерлок нарушил обещание, если покинул дом, стоило полночи сомкнуть на часах стрелки? … И все же ему было хорошо. Да так, что вот сейчас он встанет, долго и с удовольствием поплещется в душе, отфыркиваясь и напевая старый, навязчивый мотивчик… А потом позавтракает… добросердечная миссис Хадсон не позволила ему умирать с голоду из-за безалаберности, пополняя осиротевший холодильник то упаковкой яиц, то жестянкой бельгийской ветчины, то замороженной овощной смесью… и Джон, чтобы не чувствовать себя последней скотиной, теперь неизменно добавлял пару сотен к квартирной плате… А еще сварит в медной турке настоящий кофе… из только что смолотых зерен, крепкий, как порох, возбуждающий, как откровения Иоанна Златоуста. Отбросив угол одеяла, Джон пружинисто встал, подошел к окну, с давно позабытым удовольствием отметив, что у него законный выходной, и выходить под эту холодную, простудную хмарь нет никакой необходимости… Прихватив свежее белье, которое он позволил себе выбирать долго и придирчиво, и большое, пушистое полотенце, перебросив его через плечо, Джон сунул ноги в растоптанные шлепанцы и выплыл в маленький коридор, что вел в ванную комнату. Он уже почти дошел, но один беглый взгляд на пустую гостиную заставил его споткнуться и замереть в потрясении. На видавшем виды узком кожаном диване, словно диковинное королевское надгробие, спал темнокудрый ангел, сложив хрупкие ладони чуть ниже груди, легко поднимавшейся от тихого, спокойного дыхания.