Танцы на осколках

Не ангел. Человек. Четыре шага… словно по заминированной пустоши близ Санджина, больше смахивавшего на пыльную деревню, чем на город, с тощими плешивыми козами, с детьми, похожими на голодные, черноглазые тени… Он опустился на корточки, не заметив, что полотенце упало под ноги и теперь безвозвратно испачкано пылью и невесть откуда взявшимся клочковатым пухом… Стыдно, Джон. Ох, как стыдно! В приглушенном свете настенной лампы спящий вдруг перестал быть волшебной, потусторонней сущностью, превратившись в обычного человека. Нет, необычного. Но все же, человека – очаровательного в несовершенстве, доверчиво-уязвимого, побежденного усталостью и ожиданием. Лицо лишилось молочной прозрачности и обрело живой оттенок, слегка заострив крылья носа, но сделав линию скул и подбородка мягче и уютнее. Ворох ресниц рассыпался графитовой пылью, спрятав осколки рухнувших небес, темные тени проступили отголосками беспокойства и непростых решений. Шерлок спал. Не отдавая отчета о сумасбродстве собственного тела, Джон присел на колени у изголовья, оказавшись так близко, что чувствовал движение воздуха, потревоженного тихим дыханием. И то, что уважаемый доктор выглядит предосудительно в коротком халате относительной свежести, сейчас не имело никакого значения. В десяти коротких дюймах от его руки на крошечной вышитой Юнион Джеком подушке смотрел свои первые сны молодой мужчина с растрепанной, восхитительно неидеальной шевелюрой. От волос веяло теплом, и это тепло настойчиво просилось в ладонь… рука потянулась, но замерла, не посмев коснуться. Темная смоль вблизи уже не казалась такой уж непроницаемой как прежде, отливала влажным медным блеском. Помятые завитушки торчали забавными оленьими рожками, на младенчески припухлых губах застыла то ли улыбка, то ли смущение… то ли чистый, не замутненный похотью соблазн. Пиджак заботливо оставлен висеть на спинке стула, рубашка расстегнута на три пуговицы и уже обзавелась хаотическими замятинами на спине, рукавах и животе, куда соскользнул взгляд, пару раз споткнувшись по дороге… сначала о шею, с родинками и укромной ключичной впадиной, потом о сплетенные кисти - тонкие, чувственные, с мягкими подушечками пальцев и перламутровой кожей на запястьях. И дальше, дальше, туда, где ноги – босые ступни с крепкими пятками, вспорхнули на подлокотник, но даже стрелки на дорогих брюках не утратили бритвенной безупречности… черт побери все твои «три континента», Джон! Ты уже готов пасть к этим гребаным ногам? Он облизнул пересохшие губы и вдруг задумался, как случилось, что этот человек стал для него так близок, так по-особенному значим и важен? И дело вовсе не в его помощи… насчет которой у Джона начали появляться непростые вопросы… Это странно, но до сих пор никто – ни родители, ни друзья и однополчане, ни одна из его прежних пассий, чьи образы поблекли, растворились в памяти… да чего уж так, даже Моран – сильное, мучительное чувство к которому стоило Джону плохих снов и злости на половину мира… никто не значил так много, как тот, кто доверчиво возлежал в этой маленькой, запущенной гостиной. Это ради него Джон препарирован, безжалостно вывернут наизнанку, словно лабораторный образец, рискуя так и остаться интересным, увлекательно-необычным, но всего лишь очередным экспериментом… возможно, не первым, и даже не вторым. Мысль неприятно скользнула под кожу обжигающей ледышкой, пальцы болезненно похолодели, и погладить спящего по голове захотелось еще сильней… Джон опустил ладонь на взъерошенную макушку, и упругие кудряшки спружинили, подались, оказавшись мягкими и шелковистыми, как тонкорунная северная пряжа… пальцы невесомо прошлись до затылка, пропуская отдельные прядки между собой. - Ты уже не спишь, - вздохнул Джон, коснувшись теплой кожи за ухом. – Дыхание поверхностное и пульс зачастил. Глаза распахнулись, сонная грозовая муть быстро таяла в глубине просветлевших радужек, выпуская на свободу озорные электрические искры. - Переезжай ко мне. «…клялся же, что больше не… твою дивизию, Джон, что ты творишь?» Он сказал это так просто, словно речь шла о перевозе багажа и в голове не грохотала оглушительная паническая канонада. - Здесь есть вторая спальня, и миссис Хадсон обещала хорошую скидку, если я найду соседа… Тебе же надо где-то жить? Хотя… - он озадаченно почесал себе бровь, с сожалением оторвав блудную конечность от более приятного занятия, - думаю, у тебя с этим нет проблем, судя по этой дорогущей одежде. Только не говори, что она на тебе сама образовалась… Или Бонд-стрит* работает с вами исключительно на благотворительных началах? Джон мог шутить сколько угодно, но стоило возмутительным губам обозначить улыбку парой роскошных ямочек, весь его запал иссяк, и предательская слабость перехватила горло. - Ты остался, - выдавил он с хрипом последний воздух. – Почему? - Ты попросил. - Шерлок попытался встать, но тело слушалось плохо, и он упал обратно на подушку, озадаченно вздернув шелковую бровь. – Странные ощущения. И спина болит… Это всегда так? Джон рассмеялся, поднимаясь с колен и протягивая руку. - Диван не лучшее место для сна, да и одетым ложиться не стоило… Вставай, покажу, где можно умыться, а потом сварю кофе. Ты пробовал кофе? Думаю, поесть тебе тоже не повредит… Это твое… - он хмыкнул, игнорируя собственный непрезентабельный вид, - …тело, оно питается? Рукопожатие оказалось неожиданно крепким, Шерлок легко поднялся и навис, как небоскреб над Фенчерч-стрит*, окатив взглядом с головы до ног. Фыркнул. - Любое тело, материальное или ментальное, должно получать энергию, чтобы поддерживать свое существование. – Он еще пытался сохранить на лице отстраненность, но неожиданно громкое урчание застало врасплох и смелó напрочь весь снисходительный флер. В светлых глазах промелькнула растерянность и детская уязвимость, будто его застали за кражей имбирного печенья из бабушкиного буфета. Он прижал ладонь к животу, сделав провальную попытку расправить складки на помятой рубашке. – Извини. Приходится признать, что ощущения сильно отличаются от моих представлений о них. Это, наверное… - Голод, - Джон не собирался зарабатывать дешевых бонусных очков на великовозрастном несмышленыше, - это голод, Шерлок. Злой бог, которому поклоняются люди со времен сотворения мира. Пошли, посмотрим, чем можно его задобрить… … - Значит, все религии ошибаются? - Нет, наоборот, все религии правы. Отчасти. Весь свой рай и весь свой ад, вы создаете сами. Вы – часть единого целого и своими деяниями делаете его лучше или хуже… как получится. И после того, как мы вплетаем в него ваши воспоминания, сущность, матрицу… вы остаетесь с тем, что приобрели и утратили. Со своими достоинствами и грехами, добром и злом, и ничего нельзя больше ни вычеркнуть, ни исправить. - То есть, вы забираете нашу память, а мы просто… исчезаем? Нет никакого «потом»? Никакой «вечной жизни»? - Ты меня не слушал! – Шерлок выглядел обиженным, - все совершенно наоборот. «Вечная жизнь» начинается как раз после… Но это не совсем то, что напридумывали ваши… - он не сдержался и фыркнул, как кот, угодивший лапой в лужу, - …избранные. Это совсем по-другому… словно найти потерянную вещь… найти дом после долгого путешествия… вернуть, что было украдено временем. Но не надо иллюзий – вернется не только радостное и дорогое. Вернется боль, вина, раскаяние… Вернется и останется частью твоей новой сущности навсегда. - А как с бессмертием? Это правда? Или тоже… «напридумывали избранные»? Шерлок пожал плечами. - Не знаю, я не измерял. Мне кажется, я был… - он странно замялся, словно это была для него странная, неудобная мысль, - всегда. И никогда не слышал, чтобы кто-то из нас перестал… быть. - А те люди, которых вы… которые… - выговорить это вслух оказалось трудней, чем Джон представлял. Слова застревали в горле, щипали язык. Все время хотелось то откашляться, то облизнуться, - как вам удается так быстро перемещаться и находить… умирающих? Это вы их ищете или они вас зовут? И опять…в глазах не-ангела что-то неуловимо изменилось, едкая живая смешинка застыла на миг вселенским холодом и тут же смягчилась пониманием и сожалением, весом в миллиард непрожитых лет. - Если бы ты занимался квантовой физикой, я бы сказал, что мы, как «кот Шредингера»* – существуем и не существуем одновременно, если смотреть в определенной пространственно-временной точке: здесь, но не сейчас. Или сейчас, но не здесь. Флуктуация, нереализованный потенциал. Проще говоря, если вы смотрите, нас как бы нет, но стоит отвернуться, переключить внимание, мы обретаем физическую стабильность. Никогда не появляемся в присутствии множества людей, чтобы не запечатлеваться в памяти и не искажать полотно мира… Но ты не физик, Джон, ты - врач, а потому тебе будет проще считать нас стволовыми клетками. Мы – рождены тем же организмом, что и вы, но имеем другое предназначение. Мы нейтральны, не вмешиваемся в дела людей, не изменяем физических законов и временной структуры, только переносим матрицы, как нейроны электрический импульс… Мы прорастаем в вашем мире в любом месте, где в нас возникает потребность, где можем стать кем-то еще… - …человеком? Джон не понял почти ничего – ни про печальную участь неизвестного кота, ни про странные отношения Шерлока с миром. Он просто смотрел, как вселенский холод в халцелоновой оправе растаял сочными капельками иранского лазурита - настолько очевидна была его растерянность. И опять Шерлоку не больше двадцати пяти – двадцати семи нормальных, земных лет… легконогий, стремительный насмешник, натянутая стальная струна, одетая в теплую, мягкую плоть. Они сидели уже почти час на спешно убранной до относительного приличия кухне, наполненной густым ароматом кофе из не новой, но еще добротной кофеварки, арендованной доктором вместе с жильем. Шерлок, умытый и посвежевший, скрестив под столом босые ноги, аппетитно впивался белоснежными зубами в очередной сандвич с баночной ветчиной, сыром и огурцом, тщательно прожевывая каждый кусок и сыто улыбаясь. Джон терпеливо усмирял шкворчащий на сковороде бекон, уцелевший только благодаря вакуумной упаковке, готовясь залить плюющийся маслом продукт яичной болтушкой, и внимательно слушал иррационально-научную лекцию о физиологии Собирателей… - В том числе, – кивнул Шерлок. – Возможно… Прикончив последний бутерброд, он удовлетворенно вздохнул и придвинул к себе чашку, полную черного, как деготь, с карамельной пенкой напитка. И зашипел, обжегшись первым неосторожным глотком. - Горячо? – Джон беспокойно надвинулся, автоматически пытаясь оценить повреждения, но Шерлок поспешно прижал к губам пальцы. - Ты вообще-то раньше что-то пробовал на вкус? Или тебе это неинтересно? - Сладкое, солёное… то, что вы обычно едите. Но это скучно. Значение имеют только эмоции. - Хм, половина Лондона с тобой бы поспорила… Ты просто не пробовал грушевый штрудель миссис Хадсон. И пасту с мидиями у Анжело… А что там с человеком? Это для тебя сложно? Неприятно? Или запрещено? - Нет, но для этого придется закрепиться среди матриц… - Шерлок заметил, как у Джона поджимаются губы, стоит ему снова произнести это слово. – Что? Я сказал что-то не так? - Ну-у-у… - Джон слишком долго и старательно выгребал омлет на тарелки, понимая, что обижаться глупо, но математическое определение неприятно царапнуло по живому. – Людям обычно не нравится, когда их считают неодушевленными предметами. Но я потерплю, пока ты привыкнешь… А как это - закрепиться? Какой-то ритуал? Взбудораженное подсознание с готовностью подбросило полдюжины впечатляющих картинок с жертвоприношениями, пентаграммами и нагими девственницами. Джон сердито выгнал их всех и нехотя потыкал бекон вилкой. - Настоящие воспоминания, чувства… Они привязывают к реальности, как ловчая сеть. Или клетка. Никто добровольно не захочет жить в клетке, стать ее частью. Навсегда. - Но ты захотел. Джон уставился прямо в глаза, не позволяя отвести взгляда и увидел, как простой вопрос… да и не вопрос вовсе… заставил Шерлока вспыхнуть, будто угодил ему в болевую точку. - Нет, я не… - он оправдывался, не находя правильных слов, но судорожно пытался вернуть самообладание, – Я не такой, как остальные. Возможно, я единственный в этом смысле… Проблема? - Нет, - Джон решительно отодвинул от себя измученный завтрак и примирительно поднял ладони. - Нет, конечно, ты потрясающий. Слова вырвались раньше, чем он успел понять их двусмысленность, но тормозить было уже глупо, а Джона несло, как локомотив под гору. - Останься, - попросил он. – Я покажу, что вкус не ограничивается сладким и соленым. А клетка становится целым миром, если ее есть с кем разделить. - Я не могу. …сейчас он уйдет, и Джон получит назад свою пустую, никчемную, холодную жизнь отставного человека с нездоровой тягой к войне… - Один день. Можешь потом забрать всю мою память, но проведи его со мной, Шерлок. Собиратель молчал, позабыв о давно остывшем кофе, о ладонях, лежавших на столе алебастровыми слепками. И только заметавшийся в глазах калейдоскоп… растерянность, жажда, возбуждение, страх, азарт, предвкушение, любопытство… все еще позволял считать эту статую живой. - Да, - статуя моргнула, и все оттенки радужки мгновенно переплавились в едкую насмешливую лазурь. - Это будет интересный эксперимент. Покажи мне свою клетку, Джон Уотсон. - Дай мне двадцать минут, - Джон поднялся и решительно сунул тарелки в раковину. Плевать, что все осталось нетронутым – при общей заброшенности домашнего хозяйства завтрак был заведомо провальной идеей. - Я в душ, а ты пока телевизор посмотри… и вообще, чувствуй себя как дома. … Душ всегда оставался для него тайным убежищем, позволявшим не теряя лица, взять передышку, остудить пылающую голову или согреть замерзшее тело. Вода не просто уносила грязь и усталость, она приводила в порядок мысли, вымывала сомнения и фальшивые обиды, шептала, слушала, восстанавливала душевное равновесие… Джон запрокинул голову, обеими руками зачесав мокрые, потемневшие пряди - все равно короткие, чтобы улечься стильными волнами, но все же переставшие топорщиться ежовыми иглами… Вода упруго хлестала по лицу легкими пощечинами, и от их барабанного боя кожа начинала гореть. Шея, плечи, грудь оделись глянцевой пенкой, зазвенели, перегретый пар заклубился, наполняя ванную комнату лавандой и можжевельником… Чего ты хочешь, Джон? Просто сорвался с катушек от нескончаемого бега по кругу и тотального ночного одиночества? Ты никогда не бросался на первого встречного… даже с Мораном все было не так просто и, перво-наперво, вы набили друг другу морды и ты попытался его пристрелить, когда он влез в твою палатку после ночного рейда на Салмах… Все твои романы начинались конфетно-киношными эскападами и ты не умолял остаться у тебя дома ни одну, самую желанную пассию… Даже Сару ты сюда так и не решился привести. Что с тобой случилось, солдат? Джон открыв рот, набирал воду, зло выплевывал в стену струю, пытаясь найти себе оправдания, но каждый раз возвращался к единственной причине, от которой пальцы сжались в кулак, а кровь обезумевшей рекой понеслась в пах. Любовь. Значит, вот как это бывает… Не восторг, не легконогий экстаз – болезненный морок, помрачение рассудка, зависимость и нежность на кончиках пальцев. Он готов вцепиться в него до синяков, до багровых кровоподтеков и заполнить поцелуями каждый дюйм тела, спрятанного под пижонской одеждой – слишком тесной, чтобы скрыть исключительность линий и черт. И упрашивать, и угрожать, и обещать все, что угодно, только бы он смотрел голодным страстным зверем, оставался в пределах доступности джоновых рук, губ, сердца, зашедшегося в систолическом безумии… Низ живота скрутило тугой сладкой пружиной, и та выстрелила лихорадочным биением пульса, вздулась венами на члене – большом, тяжелом, как полицейская дубинка. Ладонь, помедлив, сомкнулась у самого основания, то ли пытаясь придержать накатывающий шторм, то ли проверяя границы собственного терпения, аккуратно провела по всей длине, лаская уздечку и бархатистую кожицу под самым ободком. Крайняя плоть натянулась, выпуская на свободу твердую, багровеющую головку, и большой палец погладил ее по лаковой, как у молодого гриба, макушке, сочащейся густой мускусной смазкой. И, скуля от первых спазмов, подбивших под колени, Джон размазал ее пальцами и, сжав томящуюся плоть, задвигал рукой - жестко и коротко, будто передергивал ружейный затвор… Заглушал ли шум воды его порнографические стоны, он не задумывался, а уперевшись одной рукой в холодный кафель, шипел сквозь зубы, опустив голову, и яростно трахал собственный кулак, широко расставив ноги. По телу то прокатывалась электрическая волна - и тогда ягодицы поджимались, болезненно сводя латеральные и приводящие мышцы в промежности… завтра они будут ныть, словно он отмахал миль десять на велосипеде по сильно пересеченной местности… то под кожей начинали ворочаться горячие угли - и тогда соски топорщились, как у шлюхи, но коснуться их было выше его военного мужества. Первый выстрел запачкал стену, но вода быстро уничтожила его следы, а Джон не остановился, пока по пальцам не стекла последняя густая, белесая капля. Откинувшись спиной на мокрую плитку и устало зажмурившись, он медленно размазывал терпкую солоноватую влагу по губам и глупо улыбался. Когда в ушах стих оргазмический гул, Джон вдруг почувствовал на себе посторонний взгляд – шестое чувство, спасавшее его шкуру не раз и не два от снайперской пули, в мирной обстановке заработало слишком поздно. Он понял, что так и не привык запирать дверь в отсутствии какого бы ни было соседства, а миссис Хадсон не имела привычки врываться в нему в душ без стука. Открыть глаза было мучительно и стыдно. Джон закусил губу и разлепил слипшиеся ресницы. Шерлок на пороге застыл, как явившийся к блудной супруге Командор, но во взгляде не были ничего холодного и гневного, как у его прототипа, а лишь жаркое изумленное потрясение, упиравшееся в обмякший разврат. Проглотив гордость и клокотавшее в горле проклятие, Джон не стал запоздало прикрывать причинное место, понимая, что Шерлок и так имел возможность увидеть достаточно… черт, чего уж там – у них был практически секс втроем… с Синтией… стесняться как бы поздновато, но… - Шерлок, будь добр… выйди и подожди меня снаружи. – Джон так терпелив, что у него крошатся зубы. – Пожалуйста. - Джон… - Шерлок, выйди! Губка, полная воды просвистела в коротком полете, закончив траекторию по центру белоснежной сорочки стоимостью в пару сотен фунтов, и плюхнулась на пол, оставляя мокрое пятно расплываться по груди, очень физиологически проступавшей под ставшей практически прозрачной тканью. И только тогда он увидел - что держит в руке его незваный, желанный вуайер. - Твой телефон звонил уже три раза. – Шерлок невозмутимо протянул аппарат, вибрировавший и придушенно повторявший рефреном «Who do you need, who do you love» почти канувших в лету «Duran Duran». – Я подумал, что это важно. И облизнул губы. Джон зажмурился. - Спасибо. Оставь на столе, я перезвоню. Позже. И извини за рубашку. Но ванная уже была пуста, а перед глазами стаяла картина, достойная экранизации знаменитого романа Джейн Остин*.