Танцы на осколках

Про подработку в Бартсе, впрочем, как и про дополнительные смены в клинике, пришлось забыть до того… чем черт не шутит… светлого дня, когда Джона угораздит привыкнуть к проживанию на общей жилплощади с персональным стихийным бедствием, карой господней и страстным экспериментатором в одном лице… Страстным. По-другому обозначить это, поселившееся в небольшой квартирке явление не поворачивался язык. Шерлок был страстным. Джон не успел и глазом моргнуть, как собственная спальня выперла его с наилучшими пожеланиями в крошечный холостяцкий пенал наверху, и даже не подумал сопротивляться ее вопиющей неверности, потому что… его Шерлок просто не поместился бы там со всеми его патетическими локтями-коленями и длинной, как трахеотомическая трубка, шеей. А Джон – пусть и в отставке, но капитан, и вообще… полевой хирург, к суровым походным условиям ему не привыкать. Обосновавшись в доме на Бейкер-стрит, Шерлок вдруг… или не вдруг, а наоборот, вполне ожидаемо… перестал быть эфемерным, невразумительным для скептического ума явлением, превратившись в нормального, из плоти и крови, молодого мужчину. Правда, плоть оказалась слишком живой и пугающе привлекательной, а кровь – бурлящей и яростной, не позволявшей носителю усидеть на месте и минуту. Деятельная натура приводила в священный трепет, бесцеремонность с легкостью рушила мыслимые и немыслимые границы личного пространства, а способность поглощать информационные ресурсы любого масштаба – от состава замороженной овощной смеси на упаковке до фармакологического справочника толщиной в кирпич, поражала воображение. Квартира удивительно легко приняла его в свои объятия, словно Холмс был ее важной, но некогда утраченной частью, неугомонным духом, странником, вернувшимся в родные стены после долгого путешествия. Она доверчиво льнула к ногам, к осторожным ладоням, как старый соскучившийся пес, норовя лизнуть в щеку теплом из каминного зева, скуля рассохшейся половицей и преданно заглядывая в глаза парой незашторенных окон. Поворчав скорее из приличия, чем действительно от досады, Джон обреченно смирился с живописной анархией, что ураганом прошлась по всем без исключения комнатам, разрушив заведенный им прежде размеренный, скучный, но понятный и удобный порядок. Вещи, будто обретя собственное сознание, перестали послушно оставаться на предназначенных для этого местах, вольготно кочевали, подчиняясь им одним ведомым течениям и маршрутам, время от времени сбиваясь в живописные цыганские становища… Джон пробовал выяснять причины этих странных миграций, но на все вопросы Шерлок непонимающе и обиженно вздергивал бровь… «если Джон не в силах призвать к порядку свое имущество, то кто Шерлок такой, чтобы вмешиваться в их непростые отношения? Его собственный гардероб, к примеру, добропорядочно развешен в шкафу и не являл никаких попыток к бунту. Ну, а что касается прочего…» …прочее. Оно появлялось и исчезало абсолютно стихийно, без видимых причин и какой-либо закономерности. Как и когда это происходило, Джон не знал, поскольку по-прежнему проводил большую часть времени в клинике, и все перемещения совершались исключительно в его отсутствие. Конечно, он не собирался устанавливать малейших рамок совместного проживания или хоть как-то ограничивать Шерлока в его сверхъестественных возможностях, боже упаси… Но тот сам упорно отказывался растворяться в воздухе, возжигать огонь от пальца и перемещать предметы дистанционно. И все же… Сначала в их доме появилось черное от древности, местами в неряшливых зарубках и подпалинах, но кем-то бережно сохраненное кресло на дугообразных ножках, больше похожее на средневековый пыточный станок, присесть на которое Джон не согласился бы даже под страхом смертной казни. Спустя пару дней кресло исчезло так же загадочно, как и появилось, но его место в без того захламленной гостиной занял здоровенный старинный глобус. Глобус нехотя поворачивался на оси, скрипел на два голоса и имел контуры материков, лишь отдаленно напоминавшие реально существующие, Антарктида, Австралия и добрая половина северной Америки и вовсе отсутствовали, как факт… Глобус протянул на пару недель дольше предшествовавшего ему кресла и растворился так же бесследно. Опрошенная как бы невзначай миссис Хадсон ничего внятного по данному эпическому перемещению пояснить не смогла. А перемещение должно было иметь последствия именно эпические, так как габариты музейного экспоната превосходили не только дверные, но оконные проемы, как минимум, в полтора раза. Предполагаемый источник раритетов фыркал и упорно делал вид, что не понимает, какое отношение имеет ко всему этому, потому что и без того страшно занят… К тому времени, как в неравной битве с перевозбужденным интеллектом пал суахили – четвертый из освоенных за два месяца и семнадцатый из озвученных в присутствии Джона язык, место глобуса занял современный, жутко тяжелый микроскоп фирмы «Олимпус» с тремя сменными объективами и ультрафиолетовой подсветкой предметного стола. Правда, первым делом, Шерлок прочитал все, что нашел на полках скромной джоновой библиотеки. Беллетристика ничуть не впечатлила, скорее даже разочаровала, и он ограничился двумя детективами, вторым скорее для подтверждения их никчемности, и последним бестселлером Брауна. В первом случае Шерлок просчитал преступника уже на двадцать восьмой странице, а «Инферно» едва не вылетело в окно после описания Флоренции времен Лоренцо Медичи. Словно Шерлоку было с чем сравнивать, и это сравнение его возмутило до крайности. Но едва дошло до специальной литературы, дело приняло совершенно другой оборот - будто разочарованный в окружавшей его скучной действительности, он нашел наконец свой Святой Грааль и теперь смаковал каждый крохотный глоток из его животворного источника. «Основы физиологии» Джеймса Хэкмена Шерлок штудировал так неспешно и вдумчиво, что Джону показалось, будто он дремлет и просто делает вид, что заинтересован. Но когда на следующий день он попросил объяснить несколько непонятных мест и редких терминов, профессионал внутри Уотсона мысленно пожал его нервную, тонкую ладонь и постарался не упасть в грязь лицом. Дальше пошли в ход справочники, атласы и практикумы. И как ни странно, Шерлок теперь все реже обращался за помощью, употребляя каждый новый том с восторгом ребенка, получивший заслуженный сладкий приз за примерное поведение. Однажды вернувшись из Теско, нагруженный пакетами снеди, как мул хлопковыми тюками, Джон совершенно случайно заглянул в гостиную да так и застыл на пороге под прикрытием приоткрытой двери… Мучаясь стыдом и не слишком убедительным раскаянием, он позволил себе подсмотреть процесс поглощения, и… …это была фантастическая мистерия. Прикрыв ресницами аквамариновые сполохи и драматически вскинув руки, Шерлок вдохновенно то ли выводил пальцами в воздухе невидимые глазу письмена и знаки… то ли дирижировал слышимым только ему оркестром, и комнату наполняла беззвучная музыка небесных сфер, слишком прекрасная, чтобы ее вынесло обыкновенное человеческое ухо… то ли прочитывал, сортировал, обобщал и выбраковывал бог-знает-что, распределяя его экстракт, его сухой информационный остаток по ячейкам, полками и контейнерам в хранилище своего мозга. И почему-то это самое хранилище Джону представлялось громадным армейским складом в полсотни футов высотой, с бесконечными рядами хромированных стеллажей - безупречно систематизированных, снабженными лаконичными табличками и идентификаторами по типу Дублинского Ядра или десятичных чисел Дьюи. Но сам Шерлок почему-то назвал их викториански чопорно и претенциозно. Чертогами. И в голове Джона хромированный холод милитаристской утопии тут же оброс ротанговыми креслами, дубовыми библиотеками, обивками в пастельных цветочных букетах и сонмом портретов в тяжелых полированных рамах. Вообще, Джону стало казаться, что Шерлок уж слишком быстро учится. Вгоняла в растерянность его способность замечать мелкие детали, что всегда на виду, но которым никто не придает значения… искусство, с которым эти мелочи он складывал в идеальную картинку, поражающую воображение непосвященного. Он оттачивал свои навыки на всех, кому не посчастливилось оказаться в пределах досягаемости. Первым пал Джон, чьи семейные неурядицы были запросто просчитаны по внешнему виду его телефона, а назначенное, но несостоявшееся свидание по скомканной салфетке и подвернутым манжетам рубашки. Спустя две недели Марта Хадсон поссорилась со своим глубоковозрастным, но энергичным ухажером. Хозяин «Speedy’s», закусочной в первом этаже, мистер Чатерджи, имел неосторожность задержаться в гостях чуть дольше разумного и расплатился за любовь к грушевому штруделю тщательно скрываемой подноготной в виде страсти к покерным автоматам и двумя здравствующими законными супругами за пределами страны, что и было торжественно озвучено на весь квартал… Он схватывал на лету, впитывал всей фарфоровой кожей, и Джон чувствовал себя под электрическим напряжением, касаясь взглядом ее живой безупречности – таким ярким и несносным становился Шерлок на его глазах. А потом Джон понял, что Шерлок не учился. Шерлок вспоминал… Его девственно-нейтральная чувственность вдруг превратилась в гребанный адронный коллайдер, в котором эмоции разгонялись до немыслимых скоростей, врезались друг в друга, разлетались на звонкие осколки и радиоактивные частицы, сталкиваясь, дробясь, снова и снова порождая сияние невероятных по силе энергий. …скука цеплялась за раздражение, доводя злость до критических величин… бомбардируемое сарказмом терпение рвалось в словесном треске и шумных метаниях, как тротиловый фугас, разнося вдребезги добропорядочность и приличия… беспокойство высекало ослепительные искры любопытства, выпуская на свободу очередного голодного демона желаний… И, упаси вас бог, оказаться в границах его досягаемости… По правде сказать, Джону нравилось находиться в его охотничьих владениях. Он так до конца и не поверил в историю со стиранием памяти… Скорее всего, Шерлок загнал все, что причиняло боль и напоминало о его уязвимости в самый глубокий подвал своих Чертогов, наглухо завалив вход камнями. А теперь, когда потревоженное прошлое нашло возможность просочиться наружу, Джон спрашивал себя, хочет ли он, чтобы Шерлок однажды вспомнил все? Но время шло, и Джон совершенно перестал понимать происходящее. Все, что нестерпимо горело в невозможных глазах накануне Большого Переселения, спряталось, затаилось, мимикрировало в осторожную сосредоточенность. А новоиспеченные соседи, оказавшись ближе некуда, стали совершенно недосягаемы друг для друга, будто грань реальности прошла прямо по гостиной их общей квартиры. Нет, Шерлок вовсе не избегал его общества, с очевидным удовольствием проводя будние вечера и полные забот уик-энды, начинавшиеся поздним завтраком на маленькой кухне. На ее территорию он вплывал-врывался-вваливался в зависимости от степени пробуждения… взъерошенный-сонный-помятый-шумный, неизменно в летящей-ниспадающей-обнимающей шелковой хламиде любимого ультрамаринового цвета, надетой поверх майки и мягких домашних штанов, общим у которых была одинаковая линялось до нейтрально-пепельного цвета, что казалось странным при любви их хозяина к хорошим дорогим вещам. И как не ломал голову Джон, ему никак не удавалось представить, где и когда Шерлок успел истаскать их до такого состояния. Не ходил же он в таком виде в своем таинственном междумирье? И каждый раз Джон обмирал от горячей волны, родившейся в паху, медленно растекавшейся по животу, легким, добиравшейся до кончиков похолодевших пальцев в самую последнюю очередь, сразу после того, как язык непроизвольно облизывал пересохшие губы… Шерлок будто бы ничего не замечал, падал подкошенным деревом на стул, придвигая к себе чашку с горячим, решительно возлюбленным кофе – неприлично сладким, крепким, как объятия любовника, деланно игнорируя тарелку с поджаренными хлебцами или пышным, подрумяненным омлетом. Но уже спустя пять минут увлеченно ковырялся в ней вилкой, листая утреннюю газету и невнятно комментируя ее содержимое набитым ртом. Джон посмеивался, доливал обоим из кофейника и грелся в лучах источаемого соседом сияния. И снова давал себе обещание, что сегодня он точно покончит с их застывшей во времени неопределенностью. … Наступавшие на Лондон первые заморозки превратили улицы в настоящий рассадник переломов и вывихов всех мастей и типов сложности. И все клиники оказались в эпицентре очередного сезонного катаклизма, травматологи даже в небольших частных клиниках перешли на круглосуточный график. Хирургическое отделение, где форс-мажора пока не предвиделось, в добровольном порядке присоединилось к коллегам из неотложной помощи и теперь десятки страждущих в гипсе и лангетах заполняли палаты второго этажа Lambeth Hospital. За окнами давно стемнело, Джон в последний раз пробежал глазами по списку назначений на ближайший день, вернул исписанный его мелким, торопливым почерком планшет старшей медицинской сестре миссис Лившиц и, доверившись ее почти двадцатилетнему опыту, отбыл домой, полагая, что совесть, наконец, может заткнуться и позволить ему отдохнуть хотя бы несколько часов. Такси… черт возьми, какое метро может быть в половине второго ночи… остановилось почти возле двери. Джон расплатился, не пожалев чаевых, ключ мягко и тихо провернулся в замочной скважине, темная прихожая обняла его прохладой и тишиной. Лестница, знакомая до той степени, что он сумел не скрипнуть ни одной, чтобы не потревожить сон того, кто, вероятнее всего, уже должен был предаваться Морфею в просторной постели. Но теплый неровный свет, карминными сполохами павший на верхнюю площадку заставил замереть и забыть весь предшествующий сутолочный день… Шерлок полулежал в кресле, вытянув перекрещенные ноги, и без того казавшиеся бесконечными… босой, уютный, домашний… и читал книгу с говорящим названием «Думай, как женщина, поступай, как мужчина», очевидно позаимствованную в тайных закромах миссис Хадсон. Чистый лоб то недоверчиво хмурился, то удивленно вздергивал соболиную бровь, глаза беспокойно перебегали со строки на строку, а пальцы рассеянно ныряли в сахарницу, пристроенную на широкий подлокотник. Какое-то время он перемешивал сладкое содержимое, подносил покрытую белыми кристалликами конечность ко рту. А потом губы бездумно принимали лакомые фаланги, облизывали их от кончиков до самого основания, выпуская на свободу по одной, по-детски причмокивая напоследок… Перевернув страницу и едва слышно вздохнув, Шерлок опять погружал пальцы – то один, то несколько в сладкое содержимое и все повторялось заново. Джон следил за происходящим до тех пор, пока от недостатка кислорода у него не закружилась голова. А потом, стянув с плеч куртку и бросив ее прямо на пол, он шагнул вперед, пересек разделявшие их пару футов и перехватил тонкую кисть у запястья, высчитав на голубой венке всполошившийся пульс. Шерлок роняет недочитанный том и заворожено смотрит, как Джон берет в рот его пересыпанные сахаром пальцы, медленно втягивает губами, обволакивает, обнимает распластавшимся горячим языком, рвано дышит, и от этого на переносице проступает пара глубоких параллельных складок… Сердце застревает где-то в гортани, но не вытолкнуть и призвать его к порядку нет ни сил, ни желания, потому что по морской синеве джоновых радужек тяжело, как мазутные пятна, расплываются огромные, полные желания зрачки. - Пойдем, - Джон отнимает его руку ото рта и тянет, тянет… пока Шерлок не оказывается в вертикальной плоскости. Так близко, что их тела сходятся в одной точке, размером в целую планету… … Сейчас это спальня Шерлока, но Джон знает ее до последнего крючка в гардеробе, до теней, что бросает на стену маленькое, круглое, как яблоко бра. И фонарь с его лиловым светом так привычно заглядывает в окно. И кровать… достаточно большая, чтобы они не свалились с нее вдвоем, если… нет, когда… Джон раздевался неторопливо, не кокетничая показным смущением, аккуратно складывая одежду на кресло, куда последним бастионом пало белье – белый флаг стыда. Шерлок смотрел без стеснения и неловкости, но вовсе не на доступную в самых интимных местах обнаженность, а на лицо, где все эмоции переплавились в тихое, умиротворенное нечто. Джон взял его руку и приложил вспотевшую ладонь к собственной груди там, где по соседству с твердой пуговкой темно-кофейного соска его сердце резво пустилось вскачь, как чистокровный трехлетка на ежегодном Дерби в Эпсоме. - Это сердце. Ему бывает больно, - Джон прижал его руку своей, заставляя почувствовать биение кожей, - и сладко. И не всегда одно можно отличить от другого. Стоило стянуть с себя тряпки, чтобы насладиться сполохами эмоций на безупречном мраморе лица, как фильм на экране кинотеатра. Потрясающее зрелище… А потом ту самую ладонь, согревшуюся, вздрогнувшую от его прикосновений, он опустил в самый низ своего живота, накрывая горячий, напряженный пах. Шерлок застыл, широко распахнув глаза, понимая, чего именно касаются его пальцы. Зрачки расплылись, дыхание сорвалось, но руки он не убрал. - А это возбуждение и стыд. Их путать не стоит. - Джон… Приоткрытые губы шевельнулись, скулы вспыхнули, глаза уставились в пол. - Джон, ты должен знать, у меня уже был… - Тш-ш-ш, - пальцы скользнули по краю шелкового безобразия и нырнули за воротник, осторожно снимая халат с плеч и позволяя ему упасть к ногам. «Я знаю» - хотел он сказать, но вовремя понял, что именно услышит Шерлок… «Я узнал это от твоего брата» - Это останется только твоим. - Джон потянул растянутую футболку вверх, но замешкался, едва показалась полоска обнаженной кожи, маленький аккуратный пупок, демонстрирующий, что свободные штаны буквально висят на выступающих тазовых косточках. «…черт, срочно за стол и кормить-кормить-кормить… горячим, сытным… много…» - …любовник. - Шерлок закончил фразу и его движение. Майка, сдернутая через голову, улетела к стене. - Я этого не помню, но Майкрофт сказал… «…мистер Холмс, Вас-то кто за язык тянул?…» - Ты не первый мой мужчина, если уж на то пошло, - Джон хотел пошутить, но вышло неуклюже, – но точно последний и единственный… Как тебе такой расклад? Можно? И он вопросительно подергал завязки на штанах – оставаться одному совершенно голым уже было как-то холодно. «…миссис Хадсон, уверен, что в это время года не стоит экономить на отоплении…» Шерлок посмотрел вниз так озадачено, словно не понимал, почему все еще одет, кивнул. И в пару секунд остался в одних черных с тонкой белой полосой по боку, боксерах. - Если тебя это мучает… - Джон поддел кончиком пальца верхнюю кромку его белья и потянул к себе, поглаживая костяшкой гладкую, теплую кожу, – мы можем остановиться прямо сейчас. - Нет, - упрямо дрогнули кудряшки, Шерлок поджал губы и решительно потянул белье вниз. Но Джон перехватил его руки. - Не торопись. Хочу показать, как это может быть хорошо… … Разница в росте не помешала, а напротив, стала той изюминкой, что могут почувствовать лишь двое, втянутые в объятия взаимным притяжением. Удерживая ладонью отяжелевшую, хмельную голову, Джон целует-целует-целует бесконечную шею, не торопясь отрываться от ее сладкого искушения, словно пьет из родника. …ямочка возле уха… тонкая натянутая под подбородком кожа… подрагивающее адамово яблоко с ниспадающей ложбинкой и трогательной венкой-ниточкой… тонкие точеные ключицы, разбегавшиеся к плечам… Шерлок был полон невероятных открытий, и целовать его мягкие губы оказалось невероятно вкусно. Обняв нервно вздыхающее тело под спину, Джон бережно гладил его зябко сложенные крылья-лопатки, очерчивая кончиками пальцев их мягкую угловатость… опускаясь на колени, склевывал легкими поцелуями теплые карамельные родинки на шее, плечах, груди… скользил по коже горячими ладонями, не отрывая взгляда от затянутых поволокой глаз – прикрытых ресницами, но все еще сопротивляющихся накатывающему, пугающему возбуждению, осязаемо и тяжело завозившемуся внизу живота. …ниже, ниже… пересчитав пальцами твердые позвонки, продолжить траекторию по упруго прогнувшейся пояснице, задеть копчик и нырнуть в уютную ложбинку под ним, заставляя вздрогнуть гордую стать… …медленно-медленно сдвинуть тонкий, непроизносимо-дорогой хлопок сначала до бедер, открывая лишь каштановую дорожку волос, сбегающую от пупка - золотистого, как горячий растекшийся мед, ткнуться языком в его хмельную глубину, заставляя Шерлока завсхлипывать, запереступать журавлиными ногами, чтобы хоть как-то удержать пошатнувшееся самообладание… …сглотнуть, когда прямо перед носом подало недвусмысленные признаки жизни прекрасное, уложенное на бочок сокровище длиной дюймов семь-восемь… Джон обнажал свой трофей так осторожно, будто в брендовых трусах засело гироскопическое взрывное устройство, а не живая, жадная до прикосновений плоть. Освобожденная от плена, она ободрительно кивала тугой, розовой головкой, «дышала» приоткрытой, лукавой щелкой на леденцовой макушке, манила погладить, потереться носом о бархатистую, натянутую кожицу, втянуть одуряющий запах бесстыжим носом… Джон послушно гладил, терся, втягивал… прижимался лицом к медным завиткам вокруг этого порнографического божества. Шерлок пах влажным мужским телом, сладковато-терпким мускусом, можжевельником и полынью… щедрый древесный аромат волочится за Шерлоком, как королевская мантия, когда он покидает душ, и держится еще часов десять-двенадцать, если, конечно, за это время его не угораздит вляпаться в какую-нибудь редкостную дрянь… Джона ведет, и он, извиняясь, целует впалый живот – подобравшийся от его первого касания, берется за бедра, толкает, заставляя отступить на шаг-другой, и опрокидывает поперек кровати, достаточно широкой, чтобы спутанные кудри разметались темным солнцем по сливочно-ванильным простыням. …черт-черт-черт… Боевые бабочки обжигающим южным самумом взлетели со своих аэродромов и под вечного Вагнера врезались в пах. Их дружный залп превратил доброго, уравновешенного в прошлой жизни доктора в стонущий клубок, разорвал на куски желанием обладать без остатка и потребностью принадлежать без права на побег… Развести эти славные колени так же просто, как залпом выпить пинту неразбавленного односолодового виски. И Джон уже вознамерился пригубить стакан, когда «славные колени» вдруг рванули кверху, пятки, уперевшись в край, подбросили тело, нагло продемонстрировав все, что прежде ревниво прятал Calvin Klein… Шерлок исполнил сложный мавританский кульбит и оказался головой на подушке, вольготно расположив все остальное обнаженное великолепие от подголовника до изножья. Джон голодно сглотнул и пополз следом… …белая река, плавная, ленивая в каждом изгибе, Млечный Путь, уставший от одиночества и упавший с небес на землю, раскинулся под ним, превратившись в единственный центр притяжения… жаркая мгла смотрела, звала, обещала… Однажды… когда между ними не останется пустых страхов и глупой неразберихи ближнего боя… Джон заберет себе всю эту бесстыдную девственность, на которую похотливые демоны в самом темном углу его сознания уже играли в кости… наполнит собой, наставит отметок и пограничных столбов «мое, уберите руки», а сейчас… Шерлок застонал и закрыл глаза, когда Джон принялся вылизывать ему шею, спускаясь по ключицам и сцеловывая каждую встречную родинку. Маленькие темно-розовые соски, еще секунду назад пребывали в припухлой расслабленности, затвердели, сжались в упругие бусины, ареолы потемнели и покрылись крошечными мурашками. Не попробовать их на вкус не представляло никакой возможности, и чтобы удержать любовника на месте Джону пришлось вспомнить далекое военное прошлое – Млечный Путь зашипел и выгнулся, вцепившись в простыню пальцами. Любовника. Он мысленно поморщился. Слово неприятно липло на язык, обволакивало нёбо приторной фальшью… Шерлок – не любовник, Джон никогда не назовет его этим скользким словом. Как тогда? Хотелось верить, что человеческой жизни хватит, чтобы решить этот крайне важный ребус… Джон вздохнул и принялся за второй сосок. К тому времени, как их обоих уже крепко потряхивало приливами почти животного возбуждения, а Джон уютно устроился промеж пары длинных ног, Шерлок нетерпеливо цеплялся руками за его горячие, влажные от пота плечи, тянул за шею, приманивал исцелованными губами, невнятно бормотал и дергал бедрами в надежде, что пара звенящих членов договорится скорее, чем их владельцы. Джон отчетливо понимал, насколько он близок к полноценному инсульту, что все, что могло, уже давно поджалось и поднялось, что от его пристойности и добропорядочности не осталось и воспоминаний… и что его ведущая левая рука уже лезет в прикроватную тумбочку, где отставник хранил свой стратегический запас… …и застыл, вдруг осознав, что произошло. Это больше не его комната. Не его мебель. Не его вещи… но в пальцы привычно ткнулся все тот же, знакомый до последней царапины пластиковый флакон патентованного лубриканта со вкусом… можешь смеяться, Шерлок… да-да, чертовой малины, будь она неладна… Шерлок знал, что все случится именно тут. Именно так. Шерлок ждал… Джон положил почти полную тубу в ногах и расцепил тонкие лодыжки, заставляя колени разойтись, как устричные створки. Думал ли о чем-то Шерлок, неизвестно. Но все, что осталось у Джона в голове – ровный, изящный, нестатистический член с извилистой венкой по всей длине, с красивой латексной головкой, отзывавшейся напору умелого рта упругими толчками и щедро сочившейся влагой… прозрачной, полной одуряющего мускуса и почему-то морской соли… Темноволосая голова металась по примятой подушке, пальцы дергали то за волосы, не в силах удержаться за короткий мокрый ежик, то за плечи, пытаясь принудить эротично бесчинствующего капитана к поцелуям… бедра толкались сами по себе и дрожали, как припадочные, когда ребристое нёбо проходилось упругой теркой по раздразненной плоти… Он точно бы кончил через каких-то пару-тройку минут, но у партнера были другие планы на этот счет. Джон оторвался от своего увлекательного занятия, впился-укусил губы, оставляя на них солоноватый привкус, и одним движением оседлал разгоряченные узкие бедра. - Джон-Джон-Джон… - забормотал низким, утробным шепотом владелец этих бедер, судорожно дернувшись и подпихнув Джона ближе. Два члена в полной боевой выкладке скрестились, как рыцарские копья на ристалище… «…господи, что за чушь лезет в голову… Шерлок, Шер-лок… Шеееер-лооок…» В паху мучительно заныло, нечто сладкое, злое выстрелило в промежность короткой молнией… руки, вцепившиеся в бока, показались заряженными утюжками дефибриллятора… …склониться, обнять за бесконечную шею… целовать-целовать-целовать эти губы… чтоб забыл всю чушь, что столпилась в умной голове, перестал думать хоть на миг… Крышка подалась, как и прежде, не с первого раза. Джон согрел в ладонях смазку, щедро и бережно размазал ее по ровному, анатомически идеальному стволу, льнувшему к пальцам. Шерлок завозился, захлопал ресницами, будто ему в глаза ударил яркий свет, лихорадочный румянец неровными пятнами разлился по точеным скулам… боже, что ты со мной творишь? «Будет больно, Джон Уотсон… у тебя совсем нет времени на растяжку, а тело так давно не знало этого, что завтра даже ходьба станет для тебя одиннадцатой египетской казнью…» Завтра… да черт с ним, с этим ненаступившим «завтра», когда сегодня, сейчас… Оперевшись коленями о спружинивший матрас и подавшись вперед, Джон приподнялся, перехватил, направил чувственно-вздрагивающий член, проталкивая скользкую головку в слишком тесное для него мышечное колечко… - Т-твою мааать… Он шипит, уронив голову, скрипит зубами, не обращая внимания, как едкая соль жжет виски, шею, глаза… и медленно выдыхает раскрытым ртом, насаживаясь еще на дюйм… Это продолжается целую вечность. Это длится всю его жизнь. …движения тягучи… задыхаясь с раскрытым ртом, он тонет в ледяной воде, словно под кожей, в паху, в собственном, от корня до кончика, члене не пылает адов огонь, а внутри не хозяйничает чужая-родная пульсирующая, благословенная плоть… …это и, правда, больно… больно-больно-больно… …смазки вполне достаточно, она сочится, пошло чмокает, словно тела целуются взасос… но то, что наполняет джоново нутро, влажно скользит, распинает, разрывает на части, считывая каждую ребристую складку, каждый кровеносный сосуд, подбираясь к сокрытому в глубине мужскому «эльдорадо»… Джон умеет справляться… Он делает короткие быстрые вдохи - не грудью - животом, медленно выдыхает, впуская в себя Шерлока до самого основания, дает себе пару секунд передышки и так же неспешно поднимается… покачиваясь, вздрагивая, когда простату цепляет венчик головки… и падает обратно, стараясь не думать, что его стоны звучат достаточно громко, чтобы миссис Хадсон сделала правильные выводы… Шерлок держит его за бедра… или держится сам, чтобы не потерять опору в накренившемся мире, чтобы не сорваться в сладкое, неконтролируемое, захлестывающее горло наслаждение, мечется, бормочет жаркое, страстное… невразумительно-нежное на каком-то из своих семнадцати языков… или на всех сразу… Джон не может разобрать и слова, но точно знает, что все они были про него. Все до единого. …вверх-вниз, вверх-вниз… …мышцы свело, собственный стояк прижимается к животу, влажному от пота и пятен предэякулята… трется о разгоряченную кожу, болезненно-тугой от переполнявшей его крови… оргазм подступает, свивается голодной, разъяренной змеей… близко… еще, еще… вдруг невыносимо, до одури приторно запахло мятой… морок, откуда бы… Джон стонет, протестующе мотает головой, отгоняя фантом… толчок, еще… упасть, сорваться в расслабленную пустоту, в желанную легкость… но он зацепился за эту героиновую иглу, завис на самом острие, как наркоман, которому до прихода не хватило последней дозы… …он кричит, бьется, как приколотая бабочка, не замечая, как на грудь Шерлоку капают его бессильные, отчаянные слезы, сжимает ладонью измученную плоть, надеясь то ли выдернуть себя из предоргазменной трясины, то ли втоптать свое тело поглубже… И вдруг… …теплые руки обняли за талию, мир кувырнулся, исполнив красивый пируэт горизонтального вальса, и Джон оказался прижатым к согретому матрасу, сцепив лодыжки на тонкой, крепкой пояснице. Шерлоку хватило всего пары движений и четырех слов, чтобы вышвырнуть как-бы-доктора за пределы его дурацкой вселенной… - Кончи для меня, Джон. …мята грубо полоснула по нервам, чтобы через мгновение раствориться в солено-сладкой, хмельной полыни, и… на один краткий миг, проступая сгустившимся сумраком, осязаемым шелестящим туманом, над ними простерлась пара черно-перламутровых, едва не касавшихся стен, крыльев…