Ундина

      Люди… Такие странные создания: глупые, слабые, неприспособленные. Не имеющие ничего из того, что дано другим, и в то же время наделённые самым недостижимым, самым сокровенным. Когда-то давно Мать-прародительница рассказывала ей, что тот, кто создал море и сушу, тот, кому принадлежит всё, что ни на есть в этом мире, так возлюбил эти свои создания, что одарил их тем, чего не дал остальным, — душой. Ей тогда это показалось ужасно несправедливым, но мудрая Мать лишь посмеялась:       — Непостижимый потому и зовётся «Непостижимым», что нам не дано понять его поступков. Но он очень мудр, дитя, и никогда не делает ничего просто так. Он дал этим ничтожным созданиям душу, обделив ею, к примеру, нас, русалок. Но душа, — запомни это, — не только великий дар, но и проклятие. Мы никогда не сможем ощутить той божественной искры, того биения жизни и того огненного и опасного, но прекрасного чувства, которое зовётся любовью. Ну, или сможем, но лишь на небольшую долю от того, на что способно человеческое сердце. Однако же мы никогда не придём в такое отчаяние, и не ощутим той боли, на которую способен человек. И именно в этом наше спасение.       Тогда она была слишком юна и не поняла всех выгод их положения, а лишь ощущала жгучую обиду на Непостижимого за то, что ей никогда не чувствовать так ярко, как людям. Прародительница, увидев сколь невнимательна её дочь, пришла в ярость:       — Ты, лишённое разума водянистое создание! Что ты знаешь о любви? Думаешь, что это нечто невообразимо ценное и прекрасное? Да я свой гребень не отдала бы за это глупое, бесполезное и опасное чувство! Оглянись вокруг, много ли здесь теней тех, кто попал сюда волею океана? Да, их немало: тех, кто погиб в бурю и шторм, кто не смог убежать, когда океан разрезвился. Но не меньше здесь и других. Тех, кого любовь довела до отчаяния, до желания смерти. И лишь они слышат нас и охотно отвечают на наш зов. А знаешь почему? Потому что это ужасное чувство убило в них Искру, и сделало их ещё более глупыми и ещё более слабыми. Остерегайся, ты любопытна не в меру, а ундине такой быть опасно. Из-за любопытства ты, быть может, тоже захочешь влюбиться. И хотя это непросто, а сила нашей любви будет в десятки раз слабее, чем у людей, но даже так она может заставить тебя встать на колени и в конце концов погубить. С несколькими девами нашего мира такое случалось. В разное время, но конец их был одинаково печален… — Мать скорбно покачала головой.       — Что же с ними случилось? — спросила она, вся обмирая от непонятного, острого, но при этом пронзительно-сладкого ужаса.       — Они стали пеной. Впрочем, я считаю, что это вполне приемлемая плата за глупость.       Она запомнила этот разговор. Но всё же порой ей нестерпимо хотелось понять, чем же так особенна эта человеческая «душа», и что в ней такого, и за-за чего стоило бы лишать себя жизни.       Когда живёшь так долго, всё поневоле приедается. Становится скучно резвиться в бурю, играть с сёстрами, и даже изучать неизмеримый океан. Хочется чего-то настолько непонятного, что даже самой трудно разобраться. Но у неё всегда было отличное средство: её «игрушки»! И забирая, высасывая эту очередную непонятную, глупую и удивительную душу, она упивалась тем, чего никогда бы не смогла почувствовать сама: острую мучительную боль, отчаяние и тоску, беспросветность и одиночество. Чувства эти были странными, горькими, режущими, как свирепые зимние ветра, но в то же время полными неизъяснимого очарования и странной нелогичной сладости. Правда, вкушать их много она боялась, помня предостережение Прародительницы. К тому же, даже самое изысканное лакомство может приесться.       В этот день ей было ужасно скучно. Мир менялся, нелепые люди строили большие города, огромные железные корабли, бороздили море непонятными механическими машинами, будто стараясь доказать, что они умнее других. Но, по сути, для неё ничего не изменилось. Она всегда была равнодушна к неживому, её совсем не интересовали эти людские поделки. Вот только потребность снова окунуться в мир непонятных человеческих чувств была порой необъяснимо сильна. Хм-м… У неё уже так давно не было «игрушек», так что, пожалуй, Мать не рассердится, если она заберёт себе одну. Над океаном бушевала буря, и сам он ворочался словно Левиафан, кажущийся неповоротливым, но такой мощный и неистовый! Настроение улучшилось, а когда на берегу появилась фигурка печального человечка, который в последнее время часто слонялся здесь, она радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Уж теперь-то ей долго не будет скучно!       Хироки сначала не показался ей каким-то необычным. Хорошенький, невыразимо печальный, с тоской и отчаянием в потухших глазах. Его боль и его горе будоражили, но не были чем-то новым. Сколько таких же отчаявшихся откликнулись на её зов! Ей нравилось «ломать» их, стирая память и мысли о тех, кого они любили, превращая их души в нечто такое же холодное и зыбкое, как и окружающая их вода. Иногда было ещё интереснее, когда зазванные ею игрушки не просто утрачивали недоступное Ундине чувство. О! Они так восхитительно преображались, наполняясь тьмой. Души их ожесточались, и, смутно помня о нанесённой им боли, утопленники превращались в безжалостных, жестоких в своём мщении монстров, наводящих ужас на всё живое. Видя, как изменившиеся прежде людские души вершат свою страшную месть, она торжествующе громко хохотала над тем, кто зовётся Непостижимым. Что, получил? Где эта твоя любовь, которую ты отдал этим недостойным?! Где та чистота и огонь души, которым ты обделил остальных?! Видишь, что они делают с ним?! Видишь?! Так ужасайся их деяниям и своей собственной глупости!       Тогда ей казалось, что и Хироки скоро станет таким же. Более того: в этот раз она, удивляясь сама себе, хотела, чтобы всё было именно так. Чтобы свершилась её месть тому, кто так пренебрёг их народом и, в особенности, ею, Ундиной. Но… Внутри этого странного, печального и неуверенного сердца всё же было что-то, что никак не давало ей исполнить задуманное. Какая-то искорка. Слабая, еле тлеющая, но упрямо не хотевшая погаснуть. Наверное, это и было той Искрой, о которой говорила Мать. Искра была тёплой, даже горячей. Она была нежной, прекрасной и настолько невесомо-приятной, что хотелось прижаться к ней щекой и бережно сжать в ладони, как невозможно хрупкий земной цветок. Она была полна странных, манящих запахов, который приносил иногда с суши тёплый южный ветер, и бархатных звуков, похожих на мирный ропот волн; мерцания звёзд и вспышек странных людских огней, множества непонятных, но музыкой звучащих волнующих слов и запаха не то песка, не то… бумаги, вот как оно называлось! Но больше всего в ней было невозможно синих тёплых глаз и рук, таких нежных, таких горячих! Странного заполошного хриплого шёпота, от которого внутри всё сладко сжималось, и хотелось непонятно чего: то ли мчаться без оглядки через весь океан, то ли плакать, как плачут эти глупые люди, то ли… Она и сама не знала чего. Да, Искра была притягательна. Но в то же время она просто неимоверно бесила! Такая маленькая и слабая, она никак не хотела погаснуть и перестать мучить непонятными желаниями! Именно эта Искра не давала сделать из Хироки то, что её бы устроило больше всего — грустную молчаливую тень, скользящую еле заметной дымкой по дну океана. Ундина упорно боролась с нею, но никак не могла победить, и так увлеклась этой борьбой, что едва не пропустила появление Его. О! Он был очень, очень опасен! Если внутри Хироки была всего лишь Искра, то внутри этого демона обитало настоящее Пламя! И он точно знал, зачем пришёл сюда. Он хочет забрать её игрушку, её Хиро! Ту, которая ещё так нужна ей самой! Ту, в которую она и сама ещё не наигралась. Ну нет, пусть он хоть трижды тайфун, она ещё посмотрит кто кого! Недаром она Дитя моря!

Новаки

      Странное сказочное создание! Честно говоря, я думал, что русалки бывают только в легендах, но вот же она — сидит напротив меня на скалах и расчёсывает золотые волосы блестящим гребнем! Она бесспорно очень красива, но вместо восхищения неземной красотой меня сковывает непонятный, удушающий страх. Да что там, настоящий ужас! Наверное, всё дело в её глазах. Синих, холодных и потрясающе жестоких. Глядя в них, ты понимаешь, что видишь не сияющую юную деву, а древнего безжалостного монстра. Она всё с той же усмешкой продолжает глядеть на меня, и мне не остаётся ничего иного, как ответить на заданный вопрос. Насколько могу твёрдо говорю, пристально глядя ей в глаза:       — Я ищу одного человека… Он пропал здесь полтора года назад, может, ты встречала его? Он невысокий, стройный и худощавый. У него каштановые волосы и карие глаза, его зовут…       — Хироки! — улыбаясь, она прекращает расчёсываться и притворно грозит мне пальчиком. — Ах, Новаки, Новаки! Ну зачем он тебе? Тебе было ведь с ним так непросто… Видишь, я всё-всё знаю! А сейчас… Сейчас тебе будет в сотни, в тысячи раз сложнее. Отпусти его и забудь! Тебе лучше будет с другими, такими же неистовыми и горячими, как и ты. Оставь его. Он больше подходит к этому месту. В его сердце так много слёз, что оно уже почти стало морской водицей!       Она говорит весело и шаловливо, и всё же я чувствую в её словах какую-то скрытую угрозу. При упоминании о полном слёз сердце Хироки мне становится невыразимо грустно. Хиро-сан… Хироки…. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, и смогу ли я изгнать из твоего сердца всю эту печаль? Но на самобичевание времени нет:       — Он нужен мне, я… я всё равно люблю его! Если ты знаешь, где он, помоги мне вернуть его обратно!       — Да-а? А мне-то что будет взамен? — теперь русалка уже не кокетничает. Всю показную весёлость будто сдуло поднявшимся морским ветром. Она угрюмо смотрит на меня. — Вот ты являешься ко мне, весь такой прекрасный и уверенный в себе, и заявляешь, что я должна отдать тебе мою лучшую игрушку! И всё потому, что ты её якобы любишь?! А я?! Какая мне от этого выгода?       — Хиро-сан не игрушка!       — Да неужели? Не ты ли выбросил его не так давно, словно надоевшую куклу? Я его успокоила и почти починила, а теперь должна безропотно отдать? Не выйдет! Я тоже хочу что-нибудь взамен!       — Но что же ты хочешь?.. Ну, забери меня вместо него! Он нужен здесь многим, и только от меня нет никакого толка! Я не был нужен никому, кроме Хиро-сана. Хочешь?! А я постараюсь, чтобы тебе не было скучно играть со мной!

***

      Честно говоря, он не только взбесил, но и порядком напугал её... Собрался заменить её лучшую игрушку! Вот ещё глупость! Она с Искрой-то никак не может справиться, а тут целое Пламя! Нет, такой ей уж точно не нужен! Ундина каждой чешуйкой чувствовала исходящую от него опасность. Словно нефтяные облака этих гадких людей. Но этот страх вместе с тем вызвал в ней и безудержную дикую ярость, и, уже больше не притворяясь, она выплюнула:       — Ну уж нет, так просто всё не устроится! Мне не нужен ещё один ненормальный! Подумай, Новаки, хорошенько подумай о том, что могло бы меня заинтересовать! И не спеши, потому что жизнь твоего обожаемого Хироки, в моих руках, не забывай этого!       В ярости шлёпнув по водной глади хвостом и подняв фонтан брызг, она словно торпеда ринулась в глубину.

Новаки

      Подумать хорошенько... Да уж придётся, потому что жизнь Хиро-сана в руках этой сатанинской бестии! Она не захотела взять меня вместо него, но это и неудивительно. Хироки такой милый, и тут я прекрасно её понимаю. Но мне-то что делать? Что может прельстить подобное существо? Украшения, цветы, книги?.. Несколько дней я перелопачивал интернет. Из всего прочитанного я понял только две вещи: эти создания намного могущественнее и сильнее, чем люди. Но у них нет души, и они не способны испытывать такое чувство, как любовь. Точнее, не совсем так: они хотели бы полюбить, и иногда это им даже под силу. Полюбив, морские девы навсегда прощаются с морем и становятся людьми. Однако неразделённая любовь несёт им не только страдания, но и самую настоящую гибель. Ну, и чем всё это могло бы помочь мне? Да ничем! Влюбить ундину в себя за такое короткое время я всё равно не сумел бы, а потом… У меня ничего не выйдет просто потому, что я люблю только одного человека — моего демонического доцента. И притворяюсь я плохо.       Есть ещё один способ: если украсть у русалки любимую вещь, то в обмен можно заставить её выполнить любое желание. Пожалуй, так я и поступлю, хоть это и некрасиво. Но, как известно, на войне средств не выбирают. Мне показалось, что морская красавица крайне неравнодушна к своему гребню. Попробую сыграть на этом — я должен всеми правдами и неправдами похитить его и обменять на Хиро-сана. Конечно, для него сравнение с какой-то безделушкой немного унизительно, но иного выхода вырвать его из плена я просто не вижу.       Я сторожил долго. Ундина часто появлялась на берегу и казалась беспечной, но в то же время я чувствовал, сам не знаю как, практически кожей, что она напряжена. Будто опасается чего-то. Неужели меня? Но время шло, и с каждым пролетающим мимо днём она становилась всё спокойнее и расслабленнее. А я пристально наблюдал за ней из-за прибрежных скал, словно притаившийся в кроне дерева тигр, и ждал своего часа. И однажды дождался.       В это утро русалка отвлеклась лишь на несколько минут. Чему-то улыбаясь, опустила в воду белые руки, оставив гребень на одном из камней. Словно молния я метнулся вперёд, схватил ее сокровище и, подняв тучу брызг, пулей выскочил на берег. Она удивлённо обернулась на шум, но я был уже в безопасности и разглядывал свою добычу. Уж не знаю, что это была за вещь, но не обыкновенная расчёска, это точно. Гребень был тяжёлым и тёплым, от него, словно разряды тока, исходили волны необъяснимой, притягательной силы. Мне казалось даже, что я слышу какие-то тихие мелодичные звуки, похожие на пение и лёгкий перезвон колокольчиков.       Личико Ундины перекосило от гнева. В одно мгновение писаная красавица превратилась в безобразную фурию. Небо заволокло тучами, понялся сильный ледяной ветер, по воде забарабанили капли. Сам океан заворчал, словно рассерженный пёс, защищающий свою хозяйку. Приподнявшись над волнами, она в бешенстве направила на меня трясущуюся руку и выкрикнула:       — Новаки! Глупец, верни мою вещь, иначе ты пожалеешь!       С искажённым от ярости лицом, в короне из искрящихся над её головой молний, она была поистине ужасна. И отвратительна мне тоже. Возможно, в какой-нибудь другой раз я бы испугался её неистового гнева и нечеловеческой ярости, но сейчас во мне не было ни капли страха.       — Верни мне его, Ундина!       — Ты пожалеешь, пожалеешь, несчастный дурак, что связался со мною!!! Я убью его, убью прямо на твоих глазах, слышишь, ты, человеческое отродье!       — Если ты убьёшь его, как угрожаешь, я сделаю всё, чтобы ты навсегда лишилась своего гребня! Я разобью, растопчу его на тысячи осколков, раскидаю повсюду, чтобы ты никогда не смогла собрать его снова! Поверь, я сделаю это! Верни мне Хироки, Ундина, и тогда ты больше никогда меня не увидишь!       — Зачем он тебе?! Для чего, почему он так тебе нужен? Я ведь могу выполнить любое твоё желание, Новаки. Любое, подумай об этом! Могу дать тебе богатство и славу, могу подарить нового возлюбленного, который будет обожать тебя, сдувать с тебя пылинки!       — Глупое, никчёмное создание… — Мне на мгновение даже стало жаль её, потому что она явно ничего не понимала, — холодное, как окружающая тебя вода…. Ты просто не понимаешь, что такое любовь. Да и я не тот, кто смог бы тебе объяснить. Вот Хиро-сан, он, наверное, может. Это словно хоровод бабочек в животе, и солнце, горячее и невозможно яркое, где-то внутри сердца; это и больно, и необъяснимо хорошо одновременно. Так горько, так сладко… Всё вместе, так что невозможно разделить, и немыслимо выразить словами. И такая как ты, та, которая никогда не знала подобного чувства, не сможет дать мне его. Это чувство — божественный огонь, и ни человеку, ни русалке самому не раздуть его пламя.       — Непостижимый с тобой, Новаки! Забирай своего Хироки, и отдай мне мой гребень. Вон твой возлюбленный! — она махнула рукой на беснующиеся волны позади себя. — Бери, если сможешь!       Едва я увидел мелькавшую меж волнами голову Хироки, как все мысли и угрозы моментально выдуло из моей головы. Кинув ожидающей фурии её безделушку, я бросился в бурлящие воды и как мог быстро поплыл к тому месту, где видел его. Возможно, мне следовало бы опасаться мстительного нрава Ундины, но в тот момент я был полон просто нечеловеческой уверенности, что теперь всё будет хорошо. Внутри меня горел какой-то яростный огонь, который придавал мне сил, который делал меня выносливее и быстрее. Доплыв до качающегося на волнах Хиро-сана, я подхватил его и что было сил загрёб к берегу. Небо разверзлось, и горячий солнечный луч осветил меня, плывущего вместе с Хироки, будто оберегая, помогая доплыть.       Я опустил свою бесценную ношу на песок, и меня охватил приступ паники: Хироки был бледен как полотно, губы посинели, дыхания не чувствовалось. В спешке я начал оказывать первую помощь, но то ли так нервничал, то ли было уже бесполезно, но у меня ничего не получалось. В тот самый момент, когда слезы отчаяния уже побежали по щекам, мой любимый громко закашлялся, отплёвываясь от солёной воды. Не веря, я приподнял его, придерживая, вглядываясь в такое родное, уже слегка порозовевшее лицо. Самые прекрасные в мире глаза, красивее которых я нигде не встречал — цвета горького шоколада, чуть приоткрылись, а бледные губы выдохнули еле слышно: «Новаки?»