Батя

Свежий, только-только очищенный от меда воск лежит смачными толстыми ломтями. Некрас усиленно чешет ложкой затылок: заняться медом или подождать, пока сестра освободит очаг для нового воска. — Тебе долго? Остыл? — Куда ты торопишься? — пожимает плечами Неждана. — Все одно до обеда потопить не успеешь. — Я здесь пообедаю. — С чего это вдруг? — раздается от двери зычный насмешливый голос. Юрген привычно широко подходит к младшему брату: — Ты все из-за кражи маешься? Брось! Некрас фыркает и принимается усердно скрести медогонку. Брось! Юргену легко говорить, чай, не он за товаром не углядел-то. И не сказать, что медовухи на ярмарке дюже много сперли. Убыток есть, но не такой, чтобы ложиться да помирать. А Некрасу обидно, что работу отца да брата не сберег. — Брось, — Неждана сильно хлопает его по плечу. Интересно, куда смотрят ейные женихи? Разве ж им с лесной дикой девкой сладить? — Уговорили, — улыбается Некрас. На сегодня сдается старшим. — Юрген, а что, вроде лошадь не нашенскую слышно? — Ага ж! Я чего за вами пришел-то. Гость объявился, чудной. Вроде и свой по одеже, а морда барская. Вроде меду хочет купит, а как по мне, так больше языком почесать. Чудной! Пойдем? — Сейчас! — Неждана торопливо достает из бадьи круг остывшего воска. Осенью они частенько выбираются с товаром на ярмарки, но в остальное время года семья бортника живет в лесной глухомани, вдали от широких трактов, постоялых дворов и людских лиц. Отцу с матерью по нраву непростое, опасное, но вольное житье. Дети тоже душой прикипели к лесу, а все ж таки любопытно им. В городе побалакать любят и дома редких гостей привечают. Которые не женихи Нежданы, конечно. А Юрген правду сказал. Нынешний гость развалился на лавке, ровно он тут хозяин. Говорит, смеется, кружку в руке вертит — ну все барское! Зато на штанах заплатка, и рубаха с иголкой дружит. И что благородный в ихнем дремучем лесу позабыл? — Вот и младшенькие наши, — мама подхватывает с печки горшок и кивает на детей. — Некрас и Неждана. Морда белобрысого гостя делается смешной-смешной. Еще бы! Так-то у всех троих волос темный, глаза серые, как у родителей. Коли на одного Юргена глядеть, и не угадаешь сразу, что он приемыш. Ну, высокий да плечистый, мало ли. Вдруг в деда пошел? Но рядом с младшими сразу все понятно. И ко всему прочему — имена. Для простого люда в том тайны нету. Долго-долго не было у родителей собственных детей, вот и взяли к себе сиротку. А как свои пошли, так им дали имена-обереги. Мол, не ждали, некрасивые, и тебе, нечистая сила, они вовсе ни к чему. Только благородный разве докумекает? Ага. Покраснел чего-то, улыбается... Неждане улыбается, ах ты ж гад! Не для тебя, барин, сестренка косу в руку толщиной растила. Ей крепкий мужик нужен, храбрый, какой не побоится дом свой оставить и в лес уйти. Впрочем, за обедом белобрысый глаз на Неждану не таращит. Трепется о новых поборах и ценах, выспрашивает отца о том, сколько с одной борти можно взять меда, как чаще мед продается, свежим или медовухой... Слово за слово, и отец сетует на тех нечестивцев, которые его, честного бортника, давеча ограбили. — Веришь ли, не убыток считаю. Мы — люди небогатые, но на хлеб со смальцем заработаем, сам видишь. А вот... Веришь ли, горько! — Верно говоришь, горько. Ты теперича с горя хочешь рукав утопить? — усмехается мать и указывает на мужнюю рубаху в миске с похлебкой. — Ох ты, прости дурака старого! — отец покаянно чмокает жену в щеку, закатывает рукава и снова принимается за еду. Глаза гостя лезут на лоб. Ну да, это дети привычные, не замечают. А так-то рука у батьки — страшная. — Кто тебя ранил? — тихо спрашивает белобрысый. — А медведь, — пожимает плечами отец, ровно плевое это дело — уйти живым из когтей хозяина чащи. Косит на жену хитрым глазом и добавляет спокойненько, вроде и не хвастает вовсе: — То пустяк. Вот на спине шрамы так шрамы, красота! — Батя! — возмущается Неждана. — Скажешь тоже. Насилу тебя мама-то выходила. — Опасная у вас работа, — почему-то снова краснеет гость. — Не жалеете? — Об чем жалеть? Оно, конечно, трудно. Зато вольно. А за волюшку дорого, мил человек, заплатить можно, — серьезно и печально отвечает отец. Гость отодвигает в сторону пустую миску. Грызет губу, бросает быстрые взгляды то за окно, то на стол. Хозяева ждут, все пятеро. Дивятся: что это с приезжим? Наконец, гость отводит с лица светлые космы и говорит: — Прости. Это мои парни... свобода хмелем в голову... мои твою медовуху украли. Не потому, что твой труд не уважают. Развезло их на воле похлеще, чем от ядреного самогона, вот и... — Твои парни? Ты кто ж будешь, мил человек? — Ты про Фён слыхал? Мать и Неждана громко ойкают. Некрас толкает Юргена в бок, мол, я ж тебе рассказывал байки с ярмарки, а ты мне не верил! — Слыхали, — за всю семью кивает отец. — Ну а я — командир Фёна, — белобрысый оставляет свои ужимки и горячо просит: — Не держи на них зла, пожалуйста. Они добрые ребята, славные. Вину свою признали и долг тебе вернут. Заработают, руки у них золотые, честное слово! Не сердись. Они отличаются от вас, вольных. На свободе с непривычки ошалели. — Про вас балакают, будто вы простому люду помогаете, — ворчит Некрас. — Хороша помощь. — Хорошо, когда у тебя отец с матерью живы, и старшие брат с сестрой тебя любят, и барин тебя как скотину не продает, — грустно улыбается гость. — Не всем так везет. Увы. *** Сухая солнечная тишь соснового леса не радует Кахала. Хотя, казалось бы, самый главный повод для радости идет рядом с ним да беспечно посвистывает. Накануне Некрас прошел испытание. Он, сызмальства привыкший к лесу, упорный, трудолюбивый, был бесценной находкой для Фёна. И станет невосполнимой потерей для своей семьи, когда вступит в ряды бойцов. Кахал и думать не хочет, как смотреть в глаза его родителям, брату и сестре. А думать приходится. — Бать, глянь! Ох! Когда только успело прилипнуть к нему это обращение? Лишь бы при родном отце не ляпнул. — Куда? — Вон сосна. Выше, выше гляди! Кахал все же выныривает из мрачного своего настроения и любуется древней, но стройной красавицей. Выше, выше, ствол с едва приметными зарубками, еще выше... — Твоего отца борть или брата? — Отцова деда, — чуть горделиво улыбается Некрас. — До сих пор нам служит. Силы покидают его внезапно, будто леший какой единым духом высосал. Кахал опирается рукой о сосну. Что передают по наследству в семье Некраса? Прекрасные деревья, сварливое деловитое жужжание пчел, целительное золото меда, воск, дарующий свет... Что передают по наследству в семье О'Фола? Стяги поверженных врагов, чадящее золото пожаров, деревья, на которых раскачиваются повешенные... — Не жалеешь? — невпопад спрашивает Кахал. — У тебя изумительная семья, ремесло, доставшееся от прадедов. — У меня — есть. А у других, кому мы помогаем, нету, — пожимает плечами Некрас и кивает, мол, идем. В приветливом доме бортника привычно сводят с ума душистые травы. Брусничные листья кружат по поверхности воды легкомысленными лодочками, и Кахал малодушно боится отвести от них взгляд. Мать Некраса едва слышно всхлипывает. Неждана сердито грохочет дежой, вымешивая тесто. Ее молодой супруг и Юрген тяжко молчат. Молчит глава семьи, и от его молчания разрывается сердце. — Погляди, командир, — печально говорит бортник. Загрубевшие, мозолистые руки бережно держат кожаный ремень удивительного плетения. Любопытство берет верх над стыдом. — Потрясающая работа. Что это? — Тот ремень, какой нам до борти подниматься помогает. Мой дед плел, моему отцу передал. Моего отца рысь подрала, а ремень не тронула. Я его себе забрал. Скажи, кому я его передам, командир? Кахал бросает быстрый взгляд на Юргена. На лице старшего, неродного сына нет и тени обиды. — Юрген — добрый бортник, все знает. Когда женится, всему своего сына научит. Но этот ремень я должен передать родной крови, родному сыну. Так уж повелось. Должен... а не передам. — Прости, батя, — Некрас кланяется отцу в ноги. — Прости, но ты же знаешь... — Знаю. Не держу. И ты не плачь, старая. Не абы куда сына отпускаем, а доброе дело делать, замученному люду помогать, — глава семьи жестом велит своему ребенку сесть, а сам поворачивается к Кахалу и спрашивает, словно вековое дерево на голову роняет: — Только всегда ли по-доброму вы доброе дело делаете? Кому грозите, кого бьете... убивать доводилось? А, командир? — В бою всякое случается, на то и бой, — издалека начинает Кахал. — Либо ты, либо тебя. Без крайней необходимости мы не убиваем, но и шеи свои подставлять не собираемся. Это бой. А другое... Бывает. Очень редко, если мы не находим иного выхода. Поверь, мы понимаем ценность каждой человеческой жизни, будь то жизнь рыцаря, купца или простолюдина. Однажды, — продолжает, не желая лгать этим людям. Только не им. — Однажды совершили ошибку и убили невиновного. Мы сделаем все, чтобы этот кошмар больше не повторился. — По ошибке... Как же так ошибиться можно? Выходит, и среди вас есть люди с гнильцой? Дубовый стол чуть не подпрыгивает, и слабо звякают кружки. Кахал не сразу соображает, что это он ударил по дереву кулаком. — Я уважаю и тебя, и всю твою семью. Но ребят моих не осуждай. Очень тебя прошу. С него... одного суда хватит. Юрген и муж Нежданы готовы встать по первому знаку бортника. Серые и зеленые глаза одинаково чернеют от гнева. Родители переглядываются, и вдруг траурные, тронутые первыми морщинками лица светлеют на глазах. — О нашем сыне ты тоже слова дурного сказать не позволишь? — усмехается бортник. — Добре. Так тому и быть, — берет жену за руку и подмигивает ей: — Собери-ка ребятам чего повкуснее в дорогу. Провожают Некраса дружно, всей семьей. Мать и Неждана заманивают Кахала в пристройку, вручают ему бочонок с медом и, утирая слезы, просят... Уж как-нибудь... Присмотреть... После Юрген и его зять выводят отдохнувших лошадей и тоже просят. Взглядами. Старый бортник ни о чем не просит. Он задумчиво гладит плетеный ремень и вдруг шутливо грозит им дочке: — Попробуй мне внука не роди! *** Сосновый лес утопает в теплом медовом сиянии. Кахал резко останавливается и хватает Некраса за руку. — Возвращаемся. Я тебя в отряд не возьму. — Ты чего, бать? — Батя у тебя — там. И мать, и вся семья. Там твое место. В серых глазах упорного, но вполне покладистого парнишки, совсем еще молоденького, стали больше, чем на стенах парадного зала замка О'Фола. Но Кахал пробует, в последний раз отчаянно пробует: — Возвращаемся. И слышит. Самый страшный и драгоценный ответ.