эй, кто-нибудь..!

      Через неделю я уже не думал возвращаться к бабушке. У меня появился друг. Настоящий, о котором я давно мечтал. Подсознательно, наверное, я с младенчества мечтал об отце или о старшем брате. Витёк им и стал для меня… ну, старшим братом. Он тоже рос без отца, три года промаялся с отчимом. Матери, как он утверждал, было плевать на него.       — Твоей ты тоже не нужен! — убежденно сказал он.       — Нужен, она меня любит, — уперся я.       — Она мужиков любит, желательно с деньгами.       — Витек, я тебе сейчас врежу!       Он рассмеялся, но как-то невесело, и привычно растрепал мне волосы. Мы сидели на подоконнике в подъезде, на улице сыпал снег, я ежился, глядя в окно.       — Ты еще маленький и глупый, тебе десять лет-то есть?       — Летом будет.       — Ты же сказал, что в четвертом классе учишься.       — Ну, так получилось… Бабушке некуда меня было деть, она уговорила директора взять меня.       — Тебе трудно учиться, Славка? — спросил он так заботливо, как мама никогда не спрашивала.       Я пожал плечами.       — В классе одни дебилы.       — А ты, значит, сильно умный?       Я не успел ответить, он взялся щекотать меня, называя профессором. Я закатывался смехом и пытался вывернуться.       Мы допоздна засиживались в подъезде. Он не хотел возвращаться к вечно недовольной матери, а меня самого просили «погулять». Права была бабка, и Витёк был прав. Мама зря время не теряла, проводила его весело. Я не запоминал постоянно меняющихся мужчин даже в лицо. Кроме того, мать стала частенько выпивать. С Витьком я мог выговориться, вылить ему все свое негодование.       — Почему она такая, Витёк, а?       Витёк поерзал, поудобнее устраиваясь на подоконнике, притянул меня к себе и уткнулся в мои волосы.       — Она у тебя красивая, ее мужики испортили.       Я с охотой согласился. Мама не виновата, что ее испортили, она и вправду очень красивая. Длинные темно-золотые волосы, большие серые глаза, тонкие руки и ноги. И еще что-то, что заставляло мужчин долго оглядываться ей вслед.       Зима закончилась, наши ежедневные встречи перешли на улицу и стали еще длительнее. Он был нужен мне каждый день, каждый час моей жизни. Я уже не задавался вопросом: как такой взрослый, сильный, красивый мальчик может возиться со мной. Витек же мой брат, даже будь он родным мне, он не мог бы быть ближе. При всей своей открытости и дружелюбии, примерным мальчиком Витёк не был. Пустой треп и оскорбления были не в его стиле, если кто-то всерьез доставал моего друга, он предпочитал разрешать конфликт кулаками. Но когда в первый раз при мне Витька зацепил его ровесник, пацан с нашего двора, я как звереныш кинулся на обидчика и изо всех сил толкнул. Тот едва удержался на ногах, и мне тут же не слабо прилетело в ответ. Увидев мой разбитый нос, Витёк в ярости избил пацана, гораздо сильнее, чем тот заслуживал. А потом и мне перепало, чтоб не лез «поперек батьки», как выразился Витёк. Увидев закипавшие в моих глазах слезы обиды, он перестал ругать меня, обнял и сказал, что я годами и ростом не вышел, чтобы первому лезть в драку. Но чаще всего конфликты на улице случались именно из-за меня. Сколько раз я слышал от других детей, что моя мать — шлюха. Пацаны, постарше Вити, спрашивали меня, сколько Вера берет за час, не перенял ли я еще ее профессию. В таких случаях друг ловил меня в прыжке, оттаскивал домой и велел не высовываться до утра. Иначе все — конец дружбе. И уходил. Угроза удерживала меня дома, но каково мне было знать, что назавтра я увижу синяки на лице друга. Я выл, кусая кулаки, лупил руками и ногами по стенам, добиваясь того, чтобы и мне было больно. В такие минуты я ненавидел мать. Чтобы прекратить неравные бои, я учился сдерживать себя, в ответ на издевки надевать маску равнодушия. Но Витёк сам не сдерживался, если кто-то распускал руки и трогал меня.