When I think of death, honey I th-th-think of you. Those poor bastards «Everything is temporary» Когда я думаю о смерти, милая, Я ду-ду-думаю о тебе.
Эбигейл парила над Лондоном на знакомом воздушном течении, пересекающем город с северо-северо-востока на юго-запад, когда откуда-то снизу ее паранормальных чувств коснулся едва слышный из-за расстояния отчаянный крик. Заложив крутой вираж, она не раздумывая сразу ринулась к его источнику — как каждый голос имеет свой тембр, так и каждая аура имеет свои неповторимые оттенки. И этот метафизический голос был ей знаком. Но только тяжело рухнув на плиты у стен мезонина со стеклянной крышей, Эбби поняла, кому он принадлежал. Она не успела затормозить вовремя и пришлось перекатиться через плечо, гася скорость. В правом крыле тихонько хрустнуло. Застыв на одном колене, опираясь ладонями о холодный бетон, она сперва проверила не сломала ли себе что-нибудь, а уже потом устремилась всеми шестью чувствами вперед, в темноту, за распахнутую дверь. Никого — ни живого, ни немертвого. Только безжизненный след сильного страдания. Эбби выпрямилась, позволила крыльям упасть на плечи серебристой тканью, протиснулась внутрь. Стеклянная крыша пропускала тусклый ночной полумрак большого города. Расширенные зрачки Эбби вбирали в себя мелкие детали: опрокинутый подсвечник, растекшийся воск, пятна, черные пятна на кресле, детский башмачок с оборванной пряжкой, лежащий на боку патефон, разбитая вдребезги пластинка, а игла все крутится и крутится… След страдания стал явственней, и перед ней вставали призрачные картины произошедшего здесь несколько минут назад. Эбигейл застонала, отшатнулась, затрясла головой, пытаясь отогнать эти ужасные видения. Кем, чем надо быть, чтобы сотворить такое пусть и с той, что только выглядит маленькой девочкой? Всхлипывая, она попятилась к выходу. Наткнулась спиной на стену и зашептала, пытаясь отыскать точку опоры в творящемся безумии: «Алукард». Опомнилась, выскочила на воздух и мысленно прокричала в небо: «Алукард!». Охотник на вампиров отозвался почти сразу. И она, не таясь, показала ему то, что видела. Увиденное его заинтересовало — в донесшемся «Иду!» звенели нотки предвкушения кровавой погони и хруста чужой глотки под клыками. Эби поспешила оборвать ментальную связь. С трудом доковыляв до парапета, она тяжело оперлась на него, опустив голову. Сольвейг больше никогда не пропоет свою песню для вампира по имени Хелена. Да, Сольвейг умолкла навсегда. И кто сможет помешать Пуговичнику переплавить никчемную душу Пера Гюнта на олово? Эбигейл перебросила ноги через низкую преграду и спрыгнула вниз, лишь внизу слегка притормозив полураскрытими крыльями. Встала на тротуаре и медленно побрела прочь, перетянув накидку на правую сторону, чтоб не съезжала. Она шла так минут десять, когда в мозгу точно что-то щелкнуло. Эбби не могла заглядывать в будущее. Но сейчас она вдруг поняла, что должно случиться. Не став и пытаться позвать Алукарда снова, потому как была уверена, что это бесполезно, она с места ушла в пике, только и осталось гулять меж домов эхо ее вскрика от внезапного откровения.***
Интеграл Хеллсинг спала. Усталость последних дней свалила ее прямо за рабочим столом. И снился ей кошмар, чего не бывало уже очень, очень давно. Во сне она опять перенеслась в то время, когда практически весь гарнизон «Хеллсинга» оказался перебит и им пришлось нанять банду нехристей-наемников. Почему-то испытание будущих солдат происходило прямо на руинах ее родового особняка, во сне пострадавшего гораздо сильнее, чем это было на самом деле. И в какой-то момент она сама из наблюдателя оказалась в роли мишени. Вот она стоит рядом с Уолтером, а вот уже сидит привязаная к стулу в одной из комнат, куда вот-вот должны ворваться мужчины с оружием. Крепкие толстые веревки оплетают все тело, один из витков фиксирует ее голову, вместо кляпа заткнутый в зубы. Интегра видит свои руки, примотанные к коленям и видит, что на ней белоснежная блузка и темная длинная юбка. Она ненавидит эту одежду. Потому что именно так была одета в тот день, когда стала главой организации по истреблению вампиров. День, когда она лишилась всего: семьи, детства, счастливого незнания изнаночной стороны жизни. Интегра попыталась ослабить узлы, ерзая и мотая головой. Но веревка держала крепко. Двери распахнулись и оглушающе-раскаленный, весь из запахов крови, пота и пороха ветер ворвался, завывая, внутрь. Весь обнял ее, поднял… И Интеграл Хеллсинг проснулась. Она не закричала только благодаря своей выдержке. Резко вскинула голову, хватая ртом воздух. Кошмар нехотя отступал, разжимая тиски охватившего ее утробного ужаса. Интегра вскочила со стула, почти бегом пересекла кабинет, у двери помедлила, оправив пиджак, и вышла на галерею, опоясывающую весь второй этаж особняка. На первом этаже у входа стояла женщина в зеленом плаще со светлыми длинными волосами. Услышав шаги, она подняла голову. — Привет, сестренка, — сказала Лаура.***
Эбигейл, надсаживая мыщцы, неслась по улицам Лондона. Не над ними, сквозь — так ей показалось будет быстрее. Только знай уворачивайся от светофоров, столбов и проводов. Господь Всемогущий, сколько же их было на ее пути! Вперед-вперед-вперед — стучала в висках кровь. Она стиснула зубы, изо всех сил пытаясь лететь еще быстрее. Вот показались кованные ворота поместья — резко взяв вверх, Эбби перемахнула их и почти столкнулась с бредущей ко входу Викторией. — Где… Все?! — Никого нет, — пробормотала та. — Ско… Инте!.. — прокаркала Эбигейл с искаженным лицом. Целес ее поняла, бросилась к дверям, распахнула, вбежала внутрь. Эбби помедлила, давая телу команду не раскисать, не сейчас, нет, потом. И поторопилась вслед за вампиркой. Та почему-то стояла у подножия лестницы, растерянно задрав голову. — Что же ты… — начала Эби и увидела: путь загораживал верный Уолтер. — Уолтер! Какого черта, ваша хозяйка может быть в смертельной опасности! Выдавая эту тираду, она быстро шла к нему и только тогда заметила, как неестественна его поза, как стеклянно блестят глаза. Это и спасло Эбби жизнь — когда он двинул руками и в воздухе что-то просвистело, она оказалась готова и резко отпрыгнула, отталкиваясь крыльями. Приземлилась на полу рядом с Викторией и лишь там поняла, что он все-таки ее задел. С тончайших, почти невидимых нитей на дерево ступеней, шипя, падали крупные серебристо-ртутные капли, тут же испаряясь легким дымком. Эбигейл и сама зашипела от боли, сгибаясь пополам, убирая израненные крылья. — Мисс Эбби! — Целес поддержала ее за плечо. — Мисс Эбби, я отвлеку его, а вы прорвитесь к сэру Хеллсинг. — Прорваться. Да. — Она выпрямилась, с сомнением глядя на высоту. Потом ее взор обратился на стоящую рядом полицейскую. Прорваться! Легко сказать! Сама-то хороша, крови пить не хочет, так теперь отвлекать будет! Подумала бы, каково ей взобраться на такую верхотуру, да мимо марионетки вампира… Эбигейл испугалась. Это были не ее мысли. Чьи же тогда? Но думать было некогда, Виктория уже пошла на дворецкого, с тем же тупым взором застывшего на ступенях. Называя его по имени, умоляла очнуться, сбросить наваждение. Эбби подобралась, приготовившись терпеть боль. Уолтер медленно, лениво задвигал руками. Взмыли блестящие дуги нитей, и в тот же момент Эбигейл рванула вверх. Гипноз притупил реакции бывшего боевика, только этим она могла объяснить, что оказалась на галерее не в виде нарезки для винегрета. Внизу закричала Целес. Отвлекаться было нельзя, да и голос полицейской не звучал предчувствием смерти, потому, встав на ноги, Эби сразу навалилась на дверь кабинета Интегры. Оттуда слышался шум борьбы. Дверь поддалась, она влетела в комнату и замерла, вбирая и оценивая обстановку. Интегра, вся в крови, стоит с ножом в руке. На полу, пытаясь подняться, распласталась отброшенная вампирша, из-под нее стремительно растекается лужей черная кровь, ей уже не подняться. Интегра едва стоит, покачиваясь, у нее прокушено и изрезано горло. Послав в сторону упырицы волну пламени, Эбигейл бросилась к Интегре, подхватывая ее сзади, осторожно опуская на пол. Начальница оказалась тяжелее, чем она ожидала. Осев вместе с ней, Эбби прижала правую ладонь к горлу Хеллсинг, собрала в себе все, что было самого светлого, самого лучшего, всю любовь, что испытывала за годы жизни и выпустила в рану. Интеграл забилась в ее руках и закричала. Эбигейл только сильнее обняла ее, шепча что-то успокаивающее. Тихий шорох и вздох из угла отвлекли девушку: рядом с кучкой праха возвышалась монументальная фигура Алукарда: — Кажется, я опоздал. Интегра открыла затуманенные болью льдистые глаза и просипела что-то невнятное. — Да. Немного, — перевела Эбигейл. И только тогда в кабинет ворвались врачи.***
Интеграл Вингейтс Фарбрук Хеллсинг медленно выплывала из опутавших ее тенет ужаса. Сон, просто сон, невероятный кошмар, только и всего, но теперь все хорошо, теперь она наконец проснулась и все будет хорошо… Иллюзия продержалась несколько мгновений, не больше, но в эти краткие секунды Интегра впервые за очень долгое время была абсолютно счастлива. Стряхнув остатки светлого сна детства, она открыла глаза. И недовольно вопросила у Форфар: — Что ты здесь делаешь? Эбби лежала рядом, прямо напротив нее. Они обе лежали на широкой кровати, на белоснежном белье, укрытые мягким невесомым одеялом. — Лечу тебя, — ответила Эбигейл с довольной усталой полуулыбкой. Тогда Интегра поняла: во-первых, лежат они на ее рабочем столе, во-вторых — материя под ней и сверху это не постельное белье. Постельное белье не переливается радужным серебром и уж конечно не выглядит так, словно соткано из множества тонких перьев. — Почему я не в палате? — Тебя нельзя было переносить. — Нельзя было переносить… — Она с трудом согнула руку, поднесла к горлу. — Не надо, не трогай. — Эби осторожно перехватила ее запястье, отвела вниз. Ненароком коснулась бледного пятна на белой коже плеча и задумчиво протянула: — Так много боли… — Такова судьба охотника на вампиров, Гейл, — ходить в отметинах. — Я говорю не о телесных шрамах, — серьезно глядя Хеллсинг в лицо сказала она, — а о душевных. Это — одна из самых старых и самых ярких отметин. — А. — Леди закрыла глаза. — Мой отец умер, когда мне было тринадцать. Он завещал «Хеллсинг» мне. Но мой дядя… У него были другие планы. Он подстрелил меня. — Интегра! — Эбигейл положила ладонь ей на висок, ласково погладила светлые волосы. — Я не знала, прости. — Ничего. Ричард был мне не родной. У отца была сестра, он женился на ней. Амбициозный юноша из хорошей семьи… Отец всегда относился к нему как к родному. Я тоже. Кто мог знать, что его амбиции так велики. — А… а твоя мама? Она… — Да. Тоже умерла молодой. Как и моя родная тетя. Женщины из рода Хеллсингов долго не живут. Можешь считать это семейным проклятием. У отца служила одна женщина, ее звали Бетс. Ее все так звали. Помоталась по миру наемником, потом вернулась, вступила в бравые ряды британской армии, тут-то ее и перевели в «Хеллсинг». Она… заботилась обо мне. Единственная, кто ничего не ждал от меня, ничего не требовал, а просто был рядом. Какое-то время мне даже казалось, что они с отцом поженятся и Бетс станет мне настоящей мамой. — Интегра криво улыбнулась; странное ощущение — словно с каждой произнесеной фразой все больше легчало на сердце. Возможно, это ворожила Форфар, но сейчас ей было наплевать. — Они, бывало, пьянствовали вместе. Но она, как я теперь понимаю, не привлекала его как женщина. Вот уж у кого было много шрамов! Во время службы наемником какие-то фанатики даже пытались врезать ей «Кровавого орла». Знаешь, это когда делают надрезы на спине и выворачивают наружу легкие. — Я знаю, что такое «Кровавый орел», — пробурчала Эби, борясь с приступом тошноты. — Знаешь? — Интегра подняла бровь. — Среди моих предков были и скандинавы, а, получив крылья, я получила и доступ к родовой памяти. — Неплохо. — Да нет, не очень. Одного норманна именно так и казнили, и когда ты сказала «Кровавый орел» я на миг почувствовала все то, что чувствовал при этом и он. — Но генетическая память… — Я говорю не о генетической памяти, а о памяти рода. Род помнит все. — Даже пологие лесистые горы, что обрываются крутыми утесами, бредущие по ним войска, мокрые от густого тумана тяжелые стяги, запах конского пота и то, как молодой сотник Ади, мерно поднимаясь и опускаясь в седле, влюбленно глядит вперед, ловит каждый жест, каждое слово своего господина и повелителя, того, кого потом назовут жестоким только за то, что он посмел защищать свою страну. — Род помнит все, — задумчиво повторила леди. — Не отказалась бы узнать, о чем думал прадедушка Абрахам… Бетс звала меня Гэт. — Гэт? Почему Гэт? — Потому что «Wingates». — Но ведь «gat» это… — Да. Так американцы говорят о револьвере. У Бетс было своеобразное чувство юмора. Она говорила: «Моя Гэт — когда надо всегда под рукой!». Она погибла во время небольшого инцидента в морге. — Хеллсинг поморщилась от отозвавшегося болью движения, но все равно попыталась подняться. — Что ты делаешь?! А ну ляг! Ляг, Гэт! Я столько в тебя вбухала, а ты что хочешь, чтобы раны открылись? Незнакомые нотки проскользнули в голосе Эбигейл, впервые в нем появилась властность, а взглянув девушке в лицо, Интегра увидела граничащую с паникой озабоченность. И со вздохом опустилась обратно: — Я еще не давала тебе разрешения звать меня так. — А дашь? — Даю сейчас, Гейл. — Гэт, — она протянула руки, нежно обхватывая голову Хеллсинг. — Спи, Гэт. Не сопротивляйся этому. Поспишь и, вот увидишь, станет лучше…She shot me ones, stabbed me twice, Make me afraid to sleep at night. Those poor bastards «Doggone» Она выстрелила в меня, дважды ударила ножом, Сделала так, что я боюсь спать по ночам.
Сидит Алик на крыльце, С выраженьем на лице. Выражает то лицо то, Чем сел он на крыльцо. Дразнит впавший в детство Уолтер невозмутимого Алукарда.