В сценарии этого не было!

      Просыпаться было отчаянно трудно, точно бежать в темном туннеле в поисках выхода, видеть крохотный и далекий свет в конце и достигать его, когда уже падаешь от усталости. А затем снова созерцать больничную палату, снова осознавать – нет, это был не сон. Ежедневный кошмар наяву - начинать утро обреченностью и пониманием, что ничего не изменилось.       Но все же не так ужасно, как несколько недель назад, когда открыть глаза считалось не просто необходимым, а вопросом жизни и смерти, лишь бы избавиться от этой сплошной черноты, глубокой и засасывающей в огромное ничто, нематериальной и неосязаемой, но лишающей способности чувствовать.       Реальный мир приветствовал слепящей резью чуть приоткрытые глаза, на веках тут же повисли маленькие капли. Но это было лучше, хоть какой-то прогресс. Эби не хотелось балансировать на грани между светом и тьмой, уж лучше быть насекомым с оторванными крыльями, чем бесплотной частицей в абсолютном вакууме. Чувствуешь боль, значит, еще живешь, а поломанные кости, срастаясь, становятся крепче. Жаль, то же самое не случается с разбитым сердцем, с разбитой жизнью.       То, что видела О’Нил в первые дни, как пришла в себя, это совершенно белый потолок, настолько кристально-белоснежный, что казалось – чихнешь, и с него посыпятся ледяные снежинки прямо на ее сухое бледное лицо. Говорят, что белого цвета не существует, с научной точки зрения. Наука – знание, а там где нет знания, есть вера. Человеку необходимо во что-то верить, чтобы не свихнуться. Во что же верила Эби? Скорее в судьбу, чем в ангелов-хранителей, ибо все они упорно отворачивались от неё или не существовали вовсе. Но все же трудно поверить в то, что нельзя увидеть и потрогать.       Хотелось пить, до жути, до тошноты. Жажда опаляла горло, словно горячий ветер. А дотянуться до бутылки воды просто не было сил. Беспомощная, маленькая, забытая и, как оказалось, хрупкая. Она не плакала, не жалела себя, а только злилась, в немом бессилии скрипя зубами.       Когда-то, будучи еще девчонкой и довольно болезненно упав с двухколесного велосипеда, Эби никому не рассказала об этом, а только залепила пластырем кровавые ссадины на локтях и прикрыла огромный синяк на бедре повязанной поверх шорт рубашкой. Ей не было стыдно признаться в падении, но страх, как не хотелось, раскрыть тайну своей неудавшейся поездки на территорию заброшенных заводов, где дорога больше напоминала полосу препятствий с разбросанными кучами хлама, железа и кирпичей, куда, естественно, ей было строго запрещено наведываться, но так жутко интересно, мистично, хотя и страшно, что удержаться не вышло. И именно детская вера в сверхъестественное тогда посеяла в ней мысль, что предупреждения и предчувствия имеют свойство сбываться. С годами Эби переросла суеверность, но воспоминания о неудачных совпадениях, чертовых светофорах и толпах людей, заслоняющих путь, точно предупреждениях не переть напролом, иначе боком выйдет, не исчезали, и то и дело напоминали о том велосипеде с перекореженным рулем, синяках и желании никогда больше не садиться на него вновь. Тогда O’Нил выбросила из головы мысли о путешествии за загадочные обломки ржавого забора, это было легко и просто, всего лишь найти себе другое увлечение или новую игрушку. Видимо, и на этот раз справляться придется также. А Том... Он снова оказался где-то на противоположной стороне её жизни. Которой она, кстати, чуть было не лишилась.       В ушах гудело, в висках пульсировало, глаза безэмоционально следили за действиями и перемещениями медперсонала. Больно уже не было, по крайней мере, Эби уверилась, что все, что она чувствует, заслужила сама. Это были дни в аду, собственноручно созданном у себя в голове. Сколько можно самой себе напридумывать, накрутить и опуститься до отчаяния? Одиночество губительно. Но она не была одна, даже здесь, в больнице. Одиночество в ней самой, в ее мыслях, добровольно избранное.       На смену злости пришла апатия, так резко и слишком быстро. Не самый удачный партнер и товарищ выздоровлению. Только желания скорее идти на поправку так и не объявилось. С тех самых пор, когда, очнувшись после аварии, Эби услышала от медсестры, что навестить ее пришел мужчина с цветами, сердце вдруг забилось так учащенно и взволнованно, что вполне смогла бы не просто поднять себя с кровати, но и взлететь от прилива энергии, которого так и не случилось, ведь на пороге стоял не тот, кого она страстно желала увидеть, а Леон. Девушка даже не старалась делать вид, что рада ему, благодарна или хотя бы снисходительна. Ей было абсолютно все равно. Она продолжала флегматично смотреть в потолок, отвечать междометиями и изредка позволять помочь себе съесть то фруктовое желе, что предлагалось здесь на десерт. Утруждать себя пережевыванием более основательной пищи она не хотела, как не было и аппетита.       - Пора вставать, спящая красавица, - почти что пропел Леон прямо с порога, в один из так похожих друг на друга дней.       Солнце уже не заглядывало в окно, спрятавшись после обеда где-то в пышных ветвях каштана.       - Уж не поцелуем ли ты меня к жизни возвращать станешь? – Эби лишь коротко взглянула на него и вернулась к своему занятию, а именно продолжила уныло наблюдать, как дерутся на узкой асфальтированной дорожке воробьи за больничным стеклом.       Кано вздохнул, входя в палату, но не стал, как обычно, садиться в единственное кресло в углу рядом с маленьким светлым шкафчиком, а встал напротив девушки. Что ж, еще один день такой же, как все остальные. Как помочь утопающему, который не хочет выбрасывать камень из рук и просто идет ко дну?       Девушка же отмахивалась от его временами строгих укоров, взываний к здравому смыслу и попыток хотя бы поднять настроение. Она мало ела, почти не выходила на свежий воздух, не отвечала на телефонные звонки, ни разу не открыла подаренную Леоном книгу, в плотной матовой обложке, лежащей на тумбочке, даже не взглянув на название, лишь время от времени поглядывала на многолетний куст жасмина, росший на лужайке за окном. И приходилось только догадываться о его запахе, представлять, воспроизводить в памяти, ведь когда-то она ощущала жасминовый аромат так ясно и одуряюще, что кружилась голова.       - Эби, детка, скажи, что мне сделать?       Руки Леона обхватили ее голову, а губы опустились на макушку. Легкими движениями он стал приглаживать ее волосы, будто успокаивать. Так нежно и осторожно, что по затылку поползли мурашки.       Где-то глубоко внутри девушки шевельнулся маленький отголосок стыда, не припомнив, когда она расчесывалась в последний раз. Эби зацепилась за эту мысль и вздрогнула, будто в голове что-то щелкнуло вдруг и переключилось. Она крепко зажмурилась и тяжело выдохнула. Это и стало первым нерешительным и, более того, не осознанным шажком к возвращению себя из царства полумертвых, таким нужным, чтобы осмыслить необходимость и уже безотговорочно заставить себя не отступать.       - Как мне осточертели эти бежевые стены, этот чистый до рези в глазах потолок, эта оконная рама, эта долбанная кровать, драли бы ее черти вдоль и поперек, - произнесла она ровно и негромко.       Мужчина рядом с ней ненадолго замер, удивившись внезапной перемене и еще не решив, как реагировать, стоит ли радоваться или нет.       - Я хочу домой, - девушка подняла голову, одарив неожиданно живым и ясным взглядом, - Я подпишу их чертовы бумажки, что не предъявлю претензий... Но здесь я точно не приду в себя. Как можно поправиться и начать чувствовать себя вновь человеком, когда кругом тошнотворные запахи лекарств, болезней и неизбежности? Скрип резиновой обуви навечно засел в моих ушах... Я больше не могу здесь оставаться, я не хочу сходить с ума.       “Не хочу прозябать в депрессии и угнетенности”, - добавила она уже про себя, вдруг четко увидев картину своих будней. Не серых, а слишком белых, лишенных малейшей капли цвета. Интересно, а умереть от тоски - это как раз то, к чему она медленно скатывалась?       Сказанного было достаточно, чтобы Кано размашистыми шагами поспешно отправился на поиски доктора. Уже позже Эби думала, как так вышло, что Леон узнал об аварии и нашел ее. Он, конечно, и раньше демонстрировал качества следопыта и мастера появления, когда не ждешь. Но на этот раз все оказалось намного проще. Из того, что при ней было, нашли ключ с названием отеля и немедленно сообщили им с просьбой оповестить близких или друзей. А кого, как не Леона видели рядом с ней каждый вечер? Другой вопрос, зачем он с ней так нянчился, как с малым дитем и какой ему в этом толк. Возможно, просто она разучилась видеть доброе в людях, не преследующих никаких лукавых умыслов.       Что, если на его месте оказался бы Том? Был бы он с ней так же заботлив, внимателен и терпелив? Да и вообще, приехал бы навестить? От этих сплошных вопросов только голова начинала раскалываться. После того пренеприятного расставания в кофейне, она уже сомневалась, а точнее, ни в чем не была уверена. Может он и знал, что с ней произошло, но не посчитал нужным явиться. Ведь они друг другу никто. Да, это сказал Том, причем из-за вспыльчивости. А Эби промолчала, не опровергла, не подтвердила. И видимо не зря. Теперь уже, обдумав и передумав, можно сказать наверняка – это правда, они никто друг другу, вывод верный был. Следовало сразу оставить все как есть, а не бежать сломя голову, пытаться исправить.       - Главное, что ты цела, - сказал Леон, помогая ей присесть на лавочку на залитой солнцем аллейке больничной территории.       - И почти что невредима, - девушка усмехнулась, швыряя камешек носком здоровой ноги.       Выписать обещали через пару дней и мыслями Эби уже начала обратный отсчет времени. Сколько она тут пробыла, две недели, три? Чувство, что полгода. Будто выпала из жизни да прямиком в криосон, а потом настала пора медленной и неособо действенной разморозки.       - Чем займешься по возвращении домой?       - Тем же, чем обычно, - пожала плечами О’Нил, хотя по правде говоря, еще не думала об этом.       - Только с утренними пробежками пока придется повременить, - предположил Леон и довольно улыбнулся, увидев, что смог вызвать ответную улыбку у девушки.       Солнечные лучи приятно ласкали кожу теплыми прикосновениями. Эби будто забыла, каково ощущать прелесть свежего воздуха, солнца, ветра, запахов растений, трелей птиц в ветвях деревьев. Сейчас все это было так кстати, что сердце начинало учащенно биться, хотелось дышать полной грудью, хотелось радоваться синему небу, хотелось жить…       - Я взял на себя смелость ответить на несколько твоих звонков, - оторвал ее Кано от мыслей, - Не знаю, какой из меня психолог, но, кажется, не посеять в людях панику и излишнее волнение мне удалось. Хотя и пришлось местами преувеличить в вопросах о твоём самочувствии. Надеюсь, я не переусердствовал...       Нет, он просто необыкновенный! Каждый раз убеждаясь, что больше положительных качеств человек просто не может в себе вместить, Леон неотвратимо убеждает в обратном.       С кем он говорил? С ее сестрой, с Келли, с режиссерами, которых она, между прочим, подвела, одного вынудив приостановить съемки, другого обойтись без неё на премьере фильма? Скольких неприятных разговоров ей пришлось избежать и повесить все на его плечи?       - Мне так стыдно, - призналась она, - Я ни разу не поинтересовалась, как у тебя дела. Ты столько для меня делаешь, а я веду себя как неблагодарное животное. Прости меня, пожалуйста.       - Тебе не за что извиняться, Эби. Тебя можно понять, ты столько пережила. К тому же, ты нравишься мне именно такой, какая есть.       - В смысле, бессовестная стерва?       Мужчина рассмеялся и поцеловал тыльную сторону ее ладони, которую все это время сжимал в руке.       - Нет. Ты честная, бесхитростная, прямая, не пытаешься казаться кем-то, вести себя так, как от тебя этого ждут. Ты всегда та, кто ты есть на самом деле.       Эби, слушая его, думала, а так ли это на самом деле. Честная? Она даже сама с собой не всегда честна. Бесхитростная? Ну, разве что для хитростей у неё ума недостаточно.       - Спасибо тебе за все, - она чмокнула его в щеку и умиротворенно вздохнула, опустив голову ему на плечо.       Обратный путь в обитель больных и лечащих казался менее длинным и трудным. Да и желание скорее распрощаться с ночнушкой и халатом в горошек придавали сил. Не зря говорят, настрой себя, поставь цель и все пойдет, как по маслу. А сейчас ее единственная цель – возвращение домой.       На ступеньках кто-то поставил большую корзину с лилиями и Эби покачала головой, удивившись глупости и неосмотрительности оставившего такие цветы на самом солнцепеке. Она отодвинула их в тень у двери и, не удержавшись, вдохнула аромат, нагнувшись, насколько позволила замурованная в гипс нога.       Ни цветущий жасмин, оставшийся за спиной, ни прочее разнотравье с лужайки, а именно сладкий запах лилий сопровождал ее до самого вечера, когда Эби, наконец, с легким сердцем и приятной усталостью забылась лечебным сном. Это был удачный день, думала она, после череды стольких неприятностей, в которых, к слову, и винить-то некого, кроме нее самой, долгожданная надежда на светлое будущее появилась и планирует только укрепляться, а значит, все будет непременно хорошо!