Supersailor

Майке всегда считала себя человеком неспособным скучать. Она просто этого не умела. Наоборот, казалось, ей всегда не хватало времени, чтобы сделать все то интересное, важное, нужное, что необходимо было сделать в этой жизни. Не говоря уже о том, что иногда необходимо было и полентяйничать, и порасслабляться и позаниматься какой-нибудь ерундой. Некоторые люди умеют развлекаться только в компании, но ей и наедине с собой никогда не бывало скучно. Но почему-то в эти дни, когда она осталась одна в их с Джимми доме, ставшем внезапно чересчур большим, она поняла, что ей чуть ли не впервые в жизни нечем себя занять. Не то что бы у нее не было никаких дел, были, и даже важные, но все эти дела и занятия теперь вдруг казались почему-то малоинтересными, пресными и не особо нужными. Джимми вот уже много дней не ночевал в дома, они даже не виделись. Теперь он почти неотлучно находился рядом с отцом. Состояние Дэниэла Келли в последние время стало настолько серьезным, что шансы на хотя бы временное улучшение были нулевыми. И Майке знала, что братья и сестры Келли уже обсуждают вероятность пассивной эвтаназии. Последнее, что слышала Майке, это то, что в замок съехались уже все родственники Дэниэла, близкие и не очень, а дети несут у его постели круглосуточную вахту. Майке понимала, что не вечно это будет продолжаться, когда-нибудь все же кончится, но именно эта перспектива пугала ее с каждым днем все сильнее. Это было совсем не то, когда Джимми уезжал куда-то на гастроли или по делам группы. Тогда он просто уезжал и возвращался прежним, и все шло по-прежнему… Но каким он вернется теперь? И что будет дальше?.. В тот день Майке поняла, что Джимми дома, как только открыла входную дверь. Она сама не смогла бы объяснить, каким образом, она просто почувствовала его присутствие, и все. Хотя даже свет не горел ни в одной из комнат, невзирая на сумерки. Майке, стараясь не стучать каблуками, прошла по холлу к гостиной и заглянула в щелку приоткрытой двери. Джимми сидел на диване, ссутулившись, уронив голову на сцепленные пальцы. Как будто молился или размышлял о чем-то. Майке даже не знала, стоит ли ей войти или лучше пока его не беспокоить? Она замешкалась на пороге, потом все же отступила на шаг. - Майке? – окликнул ее Джимми. – Папа умер. Он так спокойно сказал об этом, что она растерялась и замерла в дверях. Потом развернулась и быстро на цыпочках прошла дальше, к лестнице, ведущей на второй этаж, словно ей необходимо было срочно подняться, что-то взять или сделать. Она остановилась на первых же ступеньках и минуту просто стояла, цепляясь за перила, стараясь успокоиться и собраться с мыслями. Наверно, сейчас Джимми нужны были как никогда рядом его родные, потому что именно они знали, как его правильно поддержать и утешить, именно они лучше всего понимали, что он сейчас чувствует. А что могла сказать ему она? Она ведь даже так и не познакомилась с Дэниэлом. И сейчас испугалась, что Джимми вдруг упрекнет ее за это. И хотя понимала, что, конечно, не упрекнет, но и помочь она ему сейчас тоже ничем не могла. Но он все-таки пришел. Сюда. К ней. Она вернулась в гостиную, подошла к Джимми и села рядом. Взяла его руки в свои. Может, и не нужно было ничего говорить. Джимми не выглядел как человек, который нуждается в утешениях, но это его внешнее спокойствие пугало ее сильнее всего. - Я завтра уезжаю, - сказал Джимми. – В Ирландию, мы там решили его похоронить. Честно говоря, я даже не смогу сегодня остаться здесь, нужно еще столько всего уладить… Я просто зашел тебя предупредить. Она кивнула. - Я понимаю, да. Он задумчиво пощипывал нижнюю губу и смотрел куда-то сквозь нее. - А потом, знаешь… Я, наверно, не вернусь сразу сюда. Мы решили… В общем мы все решили, что нам нужно поехать куда-то… на месяц-другой. Всем вместе, побыть друг с другом… Только нам. Может, поработать. Майке снова кивнула, уже медленнее. Наверно, с этим надо было просто смириться. Что всегда семья для него будет на первом месте, всегда будет важнее и необходимее всего остального, особенно в такие моменты. Но даже в такой момент ей стало горько при этой мысли. - Мы решили, что поедем в Испанию, в Беласкоайн, - продолжил Джимми. – Туда, где жили последние годы до смерти мамы. Наши самые счастливые годы, - он протяжно вздохнул. – Анджело там родился, а даже не жил там никогда. Надо будет это исправить. Чтобы у нас всех было что-то по-настоящему общее... Им еще мало общего, подумала Майке с внезапно вспыхнувшей ненавистью. Да, она знала, что должна, просто обязана принимать это все таким, какое оно есть, но сейчас в ней все взбунтовалось против такого порядка вещей. Почему-то раньше ей казалось, что это единственный путь сохранить Джимми – это сблизиться с его семьей, стать частью их, а через них и его жизни. И готовила себя к этому, несмотря на то, что этот способ был ей глубоко противен. И сейчас, наконец, полностью осознала, что так не сможет. Но при этом у нее вовсе не возникло ощущения, что все потеряно. - Но я вернусь, - сказал Джимми, и в его голосе прозвучало скрытое беспокойство. - Ты дождись меня, пожалуйста. Майке попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. - Я знаю, - сказал она. – Я подожду. - Нам необходимо сейчас быть всем вместе, - повторил Джимми как-то беспомощно. Майке глубоко вздохнула, словно разгоняя в себе тот мутноватый осадок, который уже готов был выплеснуться наружу. На этот раз улыбка у нее вышла по-настоящему ласковой, хоть и сдержанной. - Конечно, - сказала она. - Можешь сейчас со мной помолиться? – спросил неожиданно Джимми. – Я знаю, ты в это не веришь, но… - Я верю, Джимми! – это было единственное, чем сейчас она могла хоть чуть-чуть его ободрить и порадовать. – Теперь я верю. На самом деле. Потому что… - она запнулась и потерла лоб, чтобы найти самые нужные и правильные слова. – Потому что теперь я это знаю. Теперь я вижу это совершенно отчетливо. Ты еще увидишься со своим отцом, ты будешь с ним… Со всеми, кого ты любишь. Это правда, это так будет… И я просто знаю это. Совершенно точно знаю. Потому что по-другому не может быть. Теперь я могу это понимать. И если я верю в это… потому что я это знаю, значит, и во все остальное я тоже верю, - закончила она твердо и после недолгого молчания добавила. – Я просто пока не умею верить так, как ты… Научи меня? Джимми кивнул и еще крепче стиснул ее руку, губы у него задрожали. - Мы так старались… В последние дни, знаешь… Чтобы он чувствовал это… Нашу любовь, нежность, человеческое тепло… Чтобы думал только об этом… - его голос прервался, он мелко затрясся и подался к ней, спрятав лицо у нее на груди. - Это ничего, - прошептала Майке, прижимая его к себе. – Это ничего, поплачь… Здесь, сейчас, со мной, потому что потом тебе придется быть сильным… Поддерживать других. Ты же старший. - Все совсем не так, как я думал… - прошептал Джимми. - Я чувствую совсем не то… - Главное, ты знаешь, папа тебя любит, - сказала Майке. – Вас всех. - Я бы все же хотел, чтобы он гордился мной, - пробормотал Джимми. - Хоть немного. - Он и гордится, - сказала Майке твердо. «И, Боже, пусть это будет правдой!» – добавила она про себя. Она впервые обратилась к Богу вот так, действительно ощущая Его присутствие. И свое неотъемлемое, от рождения данное право говорить с Ним… Просить от всей души, отбросив сомнения и гордость. И уповать, что Он услышит. - Спой мне, - попросил вдруг Джимми. Майке слегка растерялась от этой просьбы. То есть она часто напевала в присутствии Джимми, и иногда он даже просил ее спеть что-нибудь, но сейчас… - Хорошо, - сказала она. - Только ты приляг… Расслабься. Еще полчаса-час ты можешь себе позволить отдохнуть и не думать ни о чем плохом. Джимми покорно лег на диван, и Майке прилегла рядом, положив его голову к себе на плечо. У нее в памяти промелькнули все ее любимые песни. Конечно, она не думала ни о чем веселом или жизнерадостном, но даже лирические плавные песни ее любимых исполнительниц, которые она так любила, самые женственные и нежные, сейчас казались ей неуместными. Лорина Макеннит была слишком тоскливой и душещипательной, Энья слишком возвышенной и неземной, Мойя Бреннан слишком изысканной и легковесной. Это было все не то. Когда дальше молчать было уже неловко, Майке пришла в голову одна песня, которую она знала еще с детства, кажется, народная, в общем, очень известная. Ее иногда на Рождество пели в церкви, хотя в ней не было ничего особо религиозного. Она была просто такая… спокойная и немного грустная, но без безнадежности или заунывности. Майке запела ее так, как помнила, по-шведски. Слыхала она и переводы на английский, но они все ей не нравились, и она подумала, что стоит, пожалуй, сделать когда-нибудь свой вариант. Vem kan segla förutan vind? Vem kan ro utan åror? Vem kan skiljas från vännen sin Utan att fälla tårar? Jag kan segla förutan vind, Jag kan ro utan åror. Men ej skiljas från vännen min Utan att fälla tårar[1]. Пока она пела, Джимми некрепко сжимал ее руку, которая лежала на его груди, поглаживал большим пальцем тыльную сторону ее ладони. И когда она закончила, долго молчал, Майке решила даже, что он задремал. - Я люблю тебя, - сказал вдруг Джимми с ноткой задумчивости. Будто размышлял об этом, и эта фраза случайно вырвалась у него вслух. Майке вздрогнула. Потом приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. - Ты такой впечатлительный, Джимми, это на тебя песня так подействовала? – грустно усмехнулась она. Он помотал головой. - Я просто не могу не сказать тебе этого сейчас. Я бы умер, если бы не сказал. Он прикрыл глаза, продолжая гладить ее по руке. - Мне было больно, когда Мона меня оставила, - проговорил он, - но рядом с ней мне всегда было хорошо. И вот теперь рядом с тобой… мне тяжело и больно, даже когда я знаю, что ты рядом со мной надолго, может быть, навсегда. Больно от того, что это все когда-нибудь может закончиться. Как заканчивается почти всякое счастье. Мне просто невыносимо от этих мыслей… Он рывком приподнялся и сел, и Майке поднялась следом за ним и села рядом, пристально на него глядя. - Ты такая хрупкая… - Джимми взял ее лицо в ладони, разглядывая, как будто видел ее впервые. - И я ни от чего не смогу тебя ни спасти, ни защитить. Всему приходит конец, я сегодня снова об этом вспомнил. Не важно, как сильно я тебя люблю, мы все равно умрем. Я теперь боюсь умирать, потому что вдруг я перестану любить тебя тогда? В таких случаях, те, кто любят, обычно говорят: мы будем жить всегда в наших детях… И, возможно, мне и стоило бы… Завести с тобой детей, но дело в том, что я хочу не этого… не только этого. Я не хочу быть только памятью, я хочу жить сам, всегда – с тобой. Не хочу тебя терять, не хочу отдавать кому-то… Почему это непременно должно случиться? Почему мы когда-нибудь должны расстаться? Я все равно тебя потеряю. Все равно. Неважно, через полгода, когда мы друг другу надоедим, или через пятьдесят лет, когда мы умрем.. Это все равно не может быть навсегда. И я боюсь… Я так боюсь этого уже сейчас, что почти готов, просто расстаться тобой… чем всю жизнь ждать когда мы расстанемся. Каждую ночь засыпать и знать, что мне осталось на один день меньше с тобой, не важно, сколько бы их ни было… Майке только растерянно качала головой, не зная, что ему сказать, чем успокоить. Чего угодно, но таких речей она не ожидала. Джимми еще несколько мгновений смотрел на нее почти с отчаянием, потом взгляд его потух. - Проблема в том, что я сам иногда не уверен теперь, во что я верю, что я знаю… - сказал он. - Я так завидую тем, кто заранее знает, что все тлен и суета, что нет ничего настоящего, ни любви, ни верности… Тем, кто живет сегодняшним днем и ни к кому не привязывается, ни о чем не думает. И тем, кто верит в любовь и жизнь вечную, для кого это навсегда, кто просто перешагивает через смерть, как через порог и продолжает любить за этим порогом... А я не могу… Ни так, ни так… Я могу только бояться. Ждать, когда мы расстанемся. - Не расстанемся, пока ты сам не захочешь, - сказала она настойчиво. - А если захочу? Перестану тебя любить? Или ты меня? Майке глубоко вздохнула, набираясь терпения. - Сколько нужно времени, чтобы ты поверил, что это может быть навсегда? – спросила она серьезно. - Не знаю. Может быть, годы. - Отлично. У нас есть эти годы. Я никуда не тороплюсь. Когда я с тобой. - И на работу? - спросил он недоверчиво. - Я могу быть твоим персональным психологом, - нашлась Майке. - Меня вполне бы устроила такая работа. - Я когда-нибудь состарюсь, - предупредил Джимми. - И гораздо раньше, чем ты. Я ведь старше. Майке пожала плечами. - Женщины и взрослеют, и увядают раньше мужчин, так что состаримся вместе. - Я бы предпочел не стареть, - вздохнул Джимми. - Протестанты верят, что после смерти все наши земные привязанности станут нам не важны, и мы просто растворимся в нашей любви к Богу, - добавил он тоном вопроса. - Вот почему я никогда не стану хорошей протестанткой, - слабо улыбнулась в ответ Майке. – Я не могу в такое верить. - А еще говорят, мы можем рождаться снова. И иногда лучше, чем были. - Ну нет, - Майке покачала головой. – Чем в это верить, уж лучше вообще ни во что. Мне не нужен никто лучший, мне нужен именно ты, до последнего атома. - Со всеми моими родственниками? – хмыкнул Джимми. - Все равно. Пусть с ними. Джимми задумчиво кивнул. - А ты и так совершенство, - сказал он. – Не думаю, что Бог может быть настолько жесток, чтобы захотеть изменить в тебе хотя бы одну молекулу… Или настолько глуп… Я, кажется, уже богохульствую? - Есть немного, - кивнула Майке. - Но учитывая твое состояние… Я думаю, тебе простится. Я помолюсь об этом. Джимми спрятал лицо в ладонях и покачал головой. – Господи, ну почему в моем случае любовь - это всегда такая пытка? И сумасшествие… Майке придвинулась вплотную к нему, обняла за плечи и коснулась губами шеи за ухом. - В любом случае, - прошептала она, - это та пытка, на которую мы обрекаем себя вместе. Вместе и навсегда. И назло всем нормальным.