Supersailor

*** Вот так оно и случается чаще всего, то, о чем ты так часто и навязчиво думаешь, чего боишься или о чем мечтаешь, что рисуешь в своем воображении сотни раз и каждый раз по-новому. А случается оно так спокойно и буднично, что ты смотришь и удивляешься – почему это не могло случиться раньше, вчера или неделю назад? Ведь все так просто. Можно жить с человеком в соседнем доме и ни разу с ним не встретиться. Но если эта встреча на самом деле суждена тебе, ты ее не избежишь, как ни пытайся. Джимми почти полгода избегал мест, где мог бы случайно столкнуться с Майке, где их встреча была реально возможна, где им трудно было бы разминуться, столкнувшись. А встретил ее по пути из церкви у многолюдной площади Ноймаркт, на автобусной остановке. Увидел и узнал ее среди толчеи, в которой с легкостью мог бы потерять и собственную сестру. Она шла к остановке, прекрасная в лучах яркого летнего солнца, сияющая в свете неоспоримого чуда, которым являлось ее появление здесь. И странно, что этому чуду Джимми нисколько не удивился. Да и почему, собственно, он должен был удивляться ее появлению? Разве на самом деле он не этого хотел? Разве только что молился не об этом? Разве не о ней он думал сегодня весь день, КАЖДЫЙ день, всегда? С тех самых пор, как они в последний раз виделись? Сейчас он видел ее во плоти, прямо перед собой, но этот образ был не более ярким, чем тот, который он все это время носил в своем сердце. Он мог бы еще, пожалуй, уйти, и она не заметила бы его в толпе. Но ему совсем не хотелось теперь избегать с ней встречи. И он не понимал, как раньше мог этого хотеть. - Привет, - сказал он, подходя к ней вплотную. - Привет, Джимми, - она тоже, казалось, не удивилась его появлению, не обрадовалась и не растерялась. Посмотрела на него совершенно спокойно. Но нет, ее взгляд был не просто спокойным. Он казался равнодушным, и Джимми понял, что ему больно от этого. Но тем не менее, он не испытывал сейчас ни смущения, ни неловкости, ни страха, ничего такого, что неизменно представлялось ему, когда он взывал в воображении возможную встречу с Майке. Они просто стояли рядом, как будто все это время встречались каждый день. Майке вдруг слегка ему улыбнулась, вполне приветливо, и хотя по-прежнему рассеяно скользила взглядом мимо него, но Джимми несколько воспрянул духом. Ведь, в конце концов, это была все же Майке, и она была почти в точности такой же, какой он ее запомнил, хотя все же немного другой. На ней была светло-зеленая кофта со свободными рукавами, светло-коричневая широкая юбка и небрежно повязанный вокруг шеи шарф цвета морской волны, концы которого трепетали на ветру. Волосы были, так же, как и год назад, закручены в узел и скреплены заколкой, в ушах блестели крупные серебристые серьги-кольца. И сразу бросились в глаза какие-то мелочи, которых не было раньше, например, туфли на шпильках, умело наведенный макияж и маникюр. Ногти ее были покрашены темным, почти бурым, как запекшаяся кровь, лаком, и на каждом с краю была нарисована крошечная бабочка. Майке и сама походила на бабочку сейчас – тонкая, изящная, почти невесомая, в ярком легком наряде, готовая в любой миг вспорхнуть с цветка и улететь. Навсегда. Джимми мог лишь несколько минут полюбоваться ею, пока не подойдет автобус, да и кто знает, были ли у него эти несколько минут? Но удержать ее он уже не мог. Потому что теперь они были всего лишь обычными знакомыми, не очень близкими к тому же, способными лишь кивнуть друг другу при встрече или максимум перекинуться двумя-тремя словами. Даже Кира или Майте имели теперь больше прав на общество Майке, чем он сам. Джимми почти поддался безнадежности этих мыслей и смирился. Если бы только они встретились не на остановке! Если бы у него нашелся повод задержать ее! Если бы ну хотя бы него было чуть больше времени… Господи, сколько всяких «если», сколько условий... Да сколько вообще было шансов на то, чтобы они хотя бы встретились? Разве может быть так, чтобы это было случайностью?.. Что именно теперь? И он просто даст ей уйти? После того, как сам только что просил Бога указать ему путь и направить? И сокрушался о том, что не способен в полной мере понять Его замыслы? Он просил о том, чтобы его будущее хоть немного прояснилось. Но теперь-то куда уж яснее? - Не знал, что ты бываешь здесь, - сказал он, решив не отступать. - Я иду из библиотеки. Библиотека, ах, да. Точно. Публичная библиотека Кельна, которая находилась где-то здесь поблизости, и куда он, по правде говоря, ни разу не заглядывал. А может, и стоило бы. Это Джимми как-то упустил из виду, то, что студентам тоже приходится там бывать, поэтому и не включил это место в список тех, где ему нужно пореже проходить, чтобы не столкнуться с Майке. - А сейчас ты… - начал он, пытаясь протянуть время. - Жду автобус. «Как раз подошел мой автобус, и я уехала», - вспомнил Джимми их последний разговор. - Ты очень торопишься? – спросил он. - На самом деле да, - ответила Майке, как ему показалось, суховато. - Я просто к тому, что мы долго не виделись… - добавил он поспешно. - Я даже не знаю, как ты, чем занимаешься… Не хочешь поговорить? - Но мне и в самом деле нужно ехать, - сказала Майке с нажимом. - Подожди… Может, встретимся… сегодня? Позже? – спросил Джимми, лихорадочно соображая, что предпринять, чтобы задержать ее. - «Увидимся позже», - усмехнулась она, и Джимми почудился легкий упрек в ее голосе. - Несчастливая фраза… - Я серьезно. - Кажется, мой автобус, - сказала Майке ровным голосом и протянула ему руку для пожатия. – Рада была тебя видеть. Джимми почти машинально пожал ее руку, и вдруг понял, что на самом деле мог бы удержать ее, если бы очень захотел. Только и нужно было - не выпускать ее руки, вот и все. Так просто... Нет, совсем не просто, когда она с высоты своих каблуков смотрит поверх него отчужденным взглядом и думает, кажется, только о том, чтобы побыстрее от него избавиться. И на самом деле сейчас сядет в автобус и уедет. Уже не было времени разыгрывать равнодушие, задавать наводящие вопросы и подбирать слова. У него было всего полминуты, чтобы убедить ее остаться. Или согласиться на новую встречу. Увидеться с ней снова вдруг показалось ему важнее всего на свете. - Давай встретимся сегодня, - сказал он со всей возможной настойчивостью, глядя ей прямо в глаза. - Мне это очень нужно. Пожалуйста. Майке отвела взгляд и сделала шаг к подъезжающему автобусу. Джимми шагнул вслед за ней, продолжая держать ее за руку. Майке явственно напряглась, и словно бы заколебалась. Потом шевельнула плечом и произнесла без видимой охоты: - Хорошо, если ты так настаиваешь… Давай… Здесь, в восемь вечера. - Прямо здесь? - Вон там, - она указала на переулок рядом с остановкой. - Вниз по улице есть маленький бар, в полуподвале. Давай там, - Майке произнесла это уже с подножки автобуса. Но он все еще держал ее за руку. - Хорошо… До вечера? - До вечера, Джимми, - она высвободила руку, и двери закрылись. А Джимми в ту же секунду понял, что самым простым решением было бы зайти в автобус следом за ней. Он еще несколько минут стоял на остановке, соображая, не приснилось ли ему все это, и что ему делать дальше. Потом направился в указанном Майке направлении, чтобы проверить, есть ли там действительно какой-нибудь бар. На один пугающий момент ему пришло в голову, что Майке просто выдумала это, чтобы от него отделаться. Бар там действительно был, но мимо него было очень легко пройти, не заметив. Джимми призадумался, почему Майке назначила ему встречу именно здесь, а не в одном из многочисленных ресторанов, кофеен или кондитерских Ноймаркта, где с утра до поздней ночи толпится народ. Джимми не так уж редко ходил этой дорогой, и ему казалось, что он этот район неплохо знает, но ему ни разу не приходило в голову свернуть в один из переулков, чтобы узнать, что находится совсем рядом с оживленной улицей. Оказывается, иногда достаточно сделать всего шаг в сторону, чтобы попасть из привычного в совершенно иной мир. Эта улочка была узенькой, пустынной и тихой, особенно в сравнении с шумной площадью. В указанном же баре и вовсе не было ни одного человека. Бар, впрочем, был совсем крошечный: всего несколько низеньких столиков и кожаных диванчиков в полутемном прохладном помещении без единого окна. Не было ни крыльца, ни порога – двери открывались сразу на улицу. Пол был вымощен кафельной плиткой, но не цельной, а обломками разного цвета и размера, стены оклеены старыми виниловыми дисками, а под потолком вращался зеркальный шар... Из усилителей, стоявших по обеим сторонам барной стойки, раздавалась музыка Scorpions, плотно заполняя помещение. Здесь было удивительно уютно, и Джимми подумал, что с удовольствием пришел бы сюда еще раз. На свидание или просто так. Но прямо сейчас сидеть здесь одному и ждать не было никакой возможности, и он снова вышел на улицу. У него даже возник соблазн побродить немного незнакомыми улочками, но он испугался, что заблудится или не рассчитает время. Хотя до встречи с Майке было еще больше трех часов, но сейчас Джимми пугала любая мелочь, которая могла ему помешать прийти в бар вовремя. По этой же причине он так и не поехал домой. Мало ли, что там может произойти! Или по дороге туда и обратно. Он даже телефон отключил на всякий случай. Не хотел, чтобы и на этот раз что-то ему помешало. Хотя почему-то был уверен, что даже если он сильно опоздает, Майке его дождется. Если только, конечно, вообще придет. Джимми обошел по периметру Ноймаркт, пытаясь побороть нетерпение. Прогулялся по Пассажу, даже заглянул в библиотеку. Побродил по просторным, прохладным залам, размышляя о том, сколько раз, возможно, Майке сидела здесь, когда он проходил мимо. В итоге снова вернулся в церковь, но молиться не смог. Потому что как молиться, когда сам не понимаешь, то ли благодарить Бога, за новый шанс, то ли просить уберечь от искушения, то ли просто... Попросить вразумить и направить? Как бы там ни было, в одном он был точно уверен, простой, ничего не значащей случайностью эта встреча быть не могла. *** Когда Джимми вошел в бар, было едва ли больше, чем без двадцати восемь, самое большее без четверти, и он с тоской думал, как ему придется сидеть там и ждать. И мучиться страхом, что Майке не придет. Он на самом деле подозревал, что она может передумать и не прийти, но старательно гнал от себя эту мысль. Однако сейчас она завладела им полностью. Джимми просто не представлял, как переживет следующие четверть часа. А если Майке еще и задержится... Но она уже была там. Она стояла у стойки, и когда Джимми подошел, лишь слегка ему кивнула. - Представляешь, какое свинство? – сказала она, как будто продолжая разговор, прерванный минуту назад. – Меня опять не хотели здесь обслуживать. Пришлось показать документы. Джимми подумал, что вполне понимает бармена. Майке сменила свой дневной наряд на джинсы и черную футболку с психоделическим неоновым рисунком, мерцавшем в полумраке. Сейчас на вид ей можно было дать не больше пятнадцати. - Наверно, он просто хотел узнать, как тебя зовут, - сказал он. На стойке перед Майке стоял уже пустой стаканчик с прилипшим ко дну кусочком лимона, в нем явно совсем недавно был коньяк. Сейчас бармен поставил перед ней новый бокальчик, такой же крошечный, доверху налитый какой-то темной, почти черной жидкостью. - Что это? – спросил Джимми. - Егермайстер. - Я думал, ты любишь коктейли, - заметил Джимми, слегка приподняв брови. - Обычно да. Сядем? Джимми заказал себе по примеру Майке коньяк для начала, и они сели за один из столиков. - Коктейли здесь ужасны, - сообщила Майке, когда они оказались вне зоны слышимости бармена. - Но я сюда так иногда прихожу, для атмосферы. И музыку послушать. И здесь почти никого не бывает. - Тебе нравится быть одной? – спросил Джимми. - Да, чтобы отдохнуть от толпы и шума. Все-таки иногда мне кажется, я не создана для жизни в слишком большом городе. Майке допила свой ликер и теперь смотрела на него выжидательно, откинувшись на спинку диванчика. Эта поза была какой-то очень нехарактерной для нее для прежней. Хотя то, что она изменилась, он заметил еще на остановке. Она стала гораздо раскованнее. Не было раньше в ней такой грациозности и легкости движений. Майке, которую он помнил, все время ежилась и сутулилась. И не смотрела на людей так в упор. И глаза ее раньше так не сияли. Но дело было даже не в этом. Она смотрела на него как-то странно. Нет, вовсе не выжидательно – пронизывающе, ее глаза словно ощупывали его душу изнутри, пытаясь самостоятельно докопаться до чего-то сокровенного. Джимми уже ощутимо нервничал под этим взглядом. Словно что-то за время их разлуки преобразило ее. Говорят, женщину преображает любовь… Джимми боялся даже предположить, что выражение, с которым Майке на него смотрела, может быть выражением превосходства. А вдруг уже слишком поздно, и она давно счастлива... без него? Нет, этого просто не могло быть. Неужели они встретились только для того, чтобы он понял, как много потерял? Он знал, что Майке ждет продолжения разговора, и, в конце концов, это он ее пригласил, и уверял, что ему нужно с ней поговорить. А теперь и понятия не имел, о чем, собственно. Ему, если честно, не хотелось ни о чем разговаривать. Ему и так было хорошо – просто сидеть рядом с Майке и слушать музыку, льющуюся из динамиков. Боб Кэтли как раз закончил петь «Dreamers Unite», и раздались первые звуки назаретовской «Love Hurts». Джимми сделал над собой волевое усилие и попытался завести светскую беседу. - Ты все еще работаешь на ксероксе в отеле? – спросил он небрежно. - Нет, я оттуда уволилась, еще в прошлом году, - живо ответила Майке. - Сейчас работаю в супермаркете. - Вот как... - Разочарован? – хмыкнула Майке. Джимми и в самом деле был разочарован, но по другой причине. То, что он знал, где она работает, усиливало ощущение того, что они чем-то связаны, даже пусть это «что-то» простое знакомство. Всегда можно найти повод, чтобы зайти в отель. Хотя для того, чтобы зайти в супермаркет, и вовсе повод не нужен... - Здесь, на площади? – сказал он, стараясь говорить с деланным безразличием. Кажется, безразличие получилось слишком деланным. Майке насмешливо приподняла брови, словно говоря: «если хочешь узнать, где именно, так и спроси». Джимми стиснул зубы и мысленно поклялся обойти все супермаркеты Кельна, сколько бы их ни было. - Я работаю в отделе, где упаковывают подарки, - сказала Майке, смягчившись. – Знаешь, мне эта работа на самом деле нравится. Я люблю что-то делать руками... Что-то красивое. И при этом можно думать о своем, и голова отдыхает после целого дня учебы. Там так спокойно, я имею в виду, там приходится общаться совсем с другими людьми. Тебе чаще улыбаются, когда получают от тебя оригинально оформленный подарок, а не распечатанный факс. То есть ты был прав. - В чем? Когда? - удивился Джимми. - Ну, когда говорил, что, нужно заниматься чем-то, что на самом деле нравится. - Помнится, ты тогда говорила, что тебе больше всего нравится заниматься музыкой. Ты ведь не бросила, я надеюсь? Играешь где-то? Майке покачала головой, ее глаза слегка затуманились, но она продолжала улыбаться, как будто своим собственным мыслям. - Теперь нет. Разве что так, для себя самой. Возможно, это было всего лишь юношеским увлечением. А теперь я, наконец, взрослею. Джимми это высказывание слегка покоробило. - Я, значит, никогда не повзрослею, - сказал он с угрюмостью. – Буду петь и танцевать до самой смерти. - Уж ты-то конечно, - с легкостью согласилась Майке. – А как ты вообще, Джимми? - добавила она, и снова, как когда-то, звук собственного имени, произнесенного ею, словно обласкал его за секунду до того, как он успел обидеться. – У тебя все хорошо, я надеюсь? Кирхен мне рассказывала – ты до сих пор одинок. - Вам больше не о чем было поговорить, как только обсуждать мою личную жизнь? – скривился Джимми, но про себя порадовался, что она все же, если и не спрашивала о нем, то хотя бы интересовалась, что о нем говорят. Впрочем, Майке в ответ повела плечом довольно равнодушно. - У нас не так много общих знакомых, о ком можно поговорить. - Она преувеличила, - сказал Джимми. - На самом деле я как раз сегодня рассказывал ей об одной интересной девушке, с которой я знаком… - он запнулся. Да, знаком и не более того. Так оно и было. Теперь он ощущал это совершенно отчетливо, и было странно, что еще сегодня утром он думал иначе. Еще сегодня утром ему казалось, что Чайна привлекает его именно как женщина, а не как личность, которую можно уважать, которой можно восхищаться. Но теперь он ясно понял, что его отношение к ней дальше глубокого уважения никогда не заходило. - Она на самом деле удивительный человек, - сказал он искренне. – И очень сильное впечатление произвела на меня. И не столько она сама, сколько ее история... И я бы хотел тебе о ней рассказать. Но это совершенно не значит, что я в нее влюблен. Я испытываю по отношению к этой девушке сильные эмоции, это правда. Но в них нет ни капли романтики… или каких-то нежных чувств. Джимми, начавший говорить о Чайне, чтобы зацепить Майке, теперь уже откровенно оправдывался. Однако по Майке вообще не было заметно, что ее это взволновало, хотя она и старалась выглядеть заинтересованной. Джимми пришла в голову неприятная мысль о том, что она могла согласиться на встречу просто из вежливости. Или, еще того хуже, из жалости. - А ты? – наконец решился он задать вопрос. - Я? - У тебя есть кто-нибудь? Все-таки университет и все такое. Новые знакомства. - Я там учусь, если честно. Мне не до того. - Как же, слышал. Кира рассказывала, как ты ей помогла. - И мне от этого было гораздо больше пользы, чем ей. Правда. Теперь мне гораздо легче учится. Чем поначалу труднее, тем в итоге проще. - Значит, у тебя все хорошо? - Наверно… да. Джимми в очередной раз понял, что не знает, о чем еще говорить, что спрашивать, а Майке даже не пыталась поддержать разговор. Джимми уныло разглядывал свой стакан и слушал, как чей-то смутно знакомый голос с мрачным напором наговаривает, словно читая заклинание: What about dark, What about light What about wrong, What about right What about death, What about sin What about the web you're trying to spin What about truth, What about life What about glory, What about Christ What about peace, What about love What about faith in God above «Хороший вопрос», - подумал Джимми, осознавая, что в нем нарастает чувство близкое к отчаянию. Он поднял глаза на Майке и натолкнулся на ее прежний пристальный взгляд. - А ты изменилась, - сказал он вдруг. - Ты тоже, - сказала Майке. – У тебя волосы отросли. А у меня это, наверно, из-за новых очков. - Не только из-за этого… - Ох, Джимми! – Майке засмеялась. – Можно подумать, ты помнишь, какие у меня раньше были очки! Этот смех хлестнул его неожиданно болезненно. - Я помню о тебе все, - сказал он резко. - Каждую мелочь. Это и в самом деле было так, но он только сейчас это понял. Майке, казалось, немного смутила подобная откровенность. - Хм… Например? – спросила она. - Например, как ты выглядела, когда я в первый раз тебя увидел, в какой позе сидела, какое у тебя было лицо… - Судя по обстоятельствам – очень недовольное, - усмехнулась Майке, но Джимми не отозвался на ее шутку. - Я помню, какое на тебе было платье и какие украшения, - продолжал он. - Какие сережки: золотые висюльки с красными камешками…. И брошка, тоже красная, в виде цветка, на правом плече. - Вообще-то это была морская звезда, - снова усмехнулась Майке, но на этот раз как-то грустно. – Ты еще скажи, что запомнил, какие на мне были туфли! - Я в глаза тебе смотрел, а не на ноги, - ответил Джимми с горечью и отвернулся. Он уже почти готов был сдаться. Он по-прежнему не сомневался, что эта «случайная» встреча – дар свыше, но, видимо, он пока этого дара не достоин. Или просто не готов к нему. Из динамиков полилась новая песня, незнакомая, но очень мелодичная и плавная. И вместе с тем воодушевляющая. - Потанцуем? – спросил внезапно Джимми. – Красивая музыка. В конце концов, это было лучше, чем сидеть и молчать. Майке взглянула на него очень удивленно, потом улыбнулась и передернула плечами, словно говоря «Почему бы и нет». Наверно в этом баре не принято было танцевать, но вряд ли и категорически запрещено. Да и все равно сейчас здесь не было других посетителей, чему Джимми был на самом деле чрезвычайно рад. Довольно сложно танцевать медленный танец, и при этом не прижиматься друг к другу и не очень обниматься – разве что ты профессионал в бальных танцах. Поэтому со стороны их движения, скорее всего, выглядели не слишком грациозно. Джимми постарался сосредоточиться на том, чтобы случайно не отдавить Майке ногу или не вывернуть руку. Смотреть ей в лицо, оказавшееся так близко, Джимми почему-то стеснялся и потому блуждал глазами по стенам и особенно внимательно прислушивался к словам песни, которые вдруг показались ему до странности автобиографичными: ...First base, it's me living an empty life so wrong Heading to nowhere, drinking all night long Then somebody told me, "Man, you better stop You're going down, you need something to believe" On the second, I was building, castles in the air Dreamed of a kingdom, I was never going to share But it felt so empty, something should've come my way Now I know and it's clear inside of me... - Ты не знаешь, как называется эта песня? – спросил Джимми. – Или хоть что за группа? - Понятия не имею. Но мне действительно нравится. Ему тоже нравилось. Хотя звучало как-то даже слишком назидательно. Как будто ему окончательно давали понять, каким путем он должен следовать. Даже стало немного обидно, что там, Наверху, его считают таким твердолобым. Хотя, может, и заслуженно… Here I stand again, I'm a gambler, I'm a man It's my homerun, my homerun to you Every life's a game and there's no one you can blame This is my homerun, my homerun to you - Я боялся, что ты не придешь, - сказал он вдруг. - У меня была такая мысль, – созналась Майке. – Кстати, хочу тебе заодно признаться, я на самом деле никуда не спешила. Я просто... Не ожидала тебя увидеть. И страшно разнервничалась. Не могла так сразу... Мне нужно было разобраться в себе, понять, как себя вести с тобой, что говорить... И приезжать ли вообще. Очень похоже на Майке, подумал Джимми. Страшно нервничать, но при этом держать себя равнодушно и холодно. Ему бы набраться такой выдержки... Эта мысль не вызвала у него досады, скорее, удовлетворение. Все-таки не так уж сильно она и изменилась. Правда, она не сказала, отчего именно нервничала. Была ли рада его видеть или наоборот встревожена. Но главное - все-таки она приехала. То, что Джимми чувствовал теперь, танцуя с Майке, не подходило ни под какое привычное определение. Он не испытывал ни особой радости, ни воодушевления, ни влечения, ни беспокойства, никаких сильных эмоций, которые обычно привык испытывать в обществе интересующих его женщин. Была просто странная уверенность в том, что именно сейчас все правильно и хорошо, и не нужно больше ни о чем тревожиться. Если допустить не особо поэтическое сравнение, он чувствовал себя словно разрозненный некогда паззл, все недостающие кусочки которого теперь, наконец, встали на свои места, и в душе воцарились полная гармония и покой. И не хотелось раздумывать, почему это так... Third base saw me taking all her pictures from the wall When love surrendered, I fell as deep as I could fall And the fourth back to my music, to free this troubled mind I found something after times of being blind Here I stand again, I'm a gambler, I'm a man It's my homerun, my homerun to you Every life's a game and there's no one you can blame This is my homerun, my homerun to you - Послушай, мне очень жаль, что я вот так потерял тебя из виду, - сказал он искренне. – Как-то так получилось, я этого не хотел. - Бывает, - отозвалась Майке. - Почему ты первая мне тогда не позвонила? - Сам знаешь. - Злишься на меня за это? - Сама с таким связывалась, - вздохнула она. И вот странно, эти слова его совсем не задели. Наоборот, стало почему-то очень приятно. Он все же решился и посмотрел ей в лицо. Музыка оборвалась так внезапно, что они по инерции сделали еще несколько движений, прежде чем замереть, глядя друг другу в глаза. И Джимми машинально отметил, что все-таки Майке на пару сантиметров его выше. Хотя вот днем ему показалась, что она его выше чуть и не на голову. Тогда на ей были туфли на очень высоком каблуке, и двигалась она в них вполне умело. Но вот теперь снова сменила их на балетки... Они вернулись за столик, и на этот раз этот раз Майке села чуть ближе к нему, подперев подбородок, привычно ссутулившись. И Джимми почувствовал себя гораздо уютнее. - Знаешь, я однажды уже танцевала в баре, - доверительно сказала Майке. – Получилось очень смешно. Мы туда ходили с моим бывшим, и там тоже вот так же никого не было. Правда, это было днем, почти утром. И это был довольно дорогой и шикарный бар. Кажется, мы что-то отмечали. Музыка там играла, конечно же, не такая, а просто какая-то очень веселая попса вроде Boney M. Мне ужасно захотелось потанцевать, наверно из-за коктейлей. А он вообще танцевать не любил. Так я его и не сумела заставить меня пригласить, тогда решила, что, ну, и черт с ним, буду танцевать одна… Наверно, это выглядело очень странно. А он просто смотрел. - Мне теперь всю жизнь придется выслушивать истории о твоем бывшем парне? – брякнул Джимми и тут же покраснел, осознав, как по-идиотски это прозвучало. - Нет, - сказала Майке серьезно. – Если хочешь, я больше о нем не заговорю. Джимми неопределенно махнул рукой, это можно было понять и как «делай, что хочешь, мне все равно», и как «да, пожалуйста». - На самом деле ты изменился не только из-за прически, - сказала Майке, помолчав. - Знаешь... Я очень хочу тебе кое-что сказать сейчас, - она криво улыбнулась. – Наверно из-за того, что слишком много выпила. - Скажи, - попросил Джимми. - Нет… - Майке покачала головой. – Вот для этого я пока выпила недостаточно. Лучше ты мне скажи... Ты ведь так и не ответил. Как ты? Вообще, в целом. Ты счастлив? - Да, - сказал он не задумываясь. И это было правдой. По крайней мере, прямо сейчас. - Разве ты не счастлива? – спросил он в свою очередь. - Не знаю, - протянула Майке задумчиво. – Оно вообще есть, счастье? - Конечно, - Джимми ощутил укол раздражения. – Ты ведь не собираешься повторять старую бородатую пошлость о том, что нет в мире ни счастья, ни справедливости, ни любви? Мне придется в тебе сильно разочароваться после этого. Майке жестко усмехнулась. - Тебе не приходилось слышать фразу «Жизнь это страдание»? - Не приходилось, - огрызнулся Джимми. - Какой идиот это придумал? - Говорят, Будда. - Ну и что, предполагается, что я должен теперь почувствовать идиотом СЕБЯ? А вот знаешь... – он немного подумал. - Нет, ничуть. Думаю, все же я прав. - Ты можешь в это верить, но… - Я в это ВЕРЮ, потому что я это ЗНАЮ, - перебил ее Джимми. - И всегда знал. «Жизнь – страдания», так могут считать только неудачники. - Неудачники? - Ну, то есть такие очень несчастные люди, которым не повезло в жизни испытать такого счастья… Такого, как я. Ради одного только дня такого счастья можно страдать полжизни, и это не будет дорогой ценой. А тем, кто не испытал этого... Да, им остается лишь верить в то, что счастья нет и всю жизнь прятаться от страданий! - Возможно, многие люди просто боятся того, что счастье не вечно? – возразила Майке. - Вот этим многие люди и отличаются от нас, христиан. Мы-то знаем, что истинное, подлинное счастье бесконечно. - То есть после всего того… что у тебя было в этой жизни… Жизнь для тебя - это счастье, а не страдание? – переспросила Майке недоверчиво. - Именно после всего… Я же не говорю, что страданий вообще нет. Но человек создан для любви и счастья. Извини, я не буддист и не философ. Я просто парень с гитарой. Счастливый парень, заметь. Страданий на мой век хватило… И еще хватит, но только все равно. Я это теперь уже точно знаю, они пройдут. А любовь и музыка останутся. А значит, счастье будет. То, ради которого стоит страдать, а не бегать от страданий. Майке медленно кивнула головой, и не понятно было, то ли она соглашается с ним, то ли просто подтверждает, что поняла его точку зрения. И снова этот взгляд, пронизывающий, непривычный. - Надеюсь, я тебя не обидел? - спохватился Джимми. - Ты не буддистка случайно? А то я как-то привык, что в моем окружении все католики… - Я скорее... гностик, - ответила Майке вполне спокойно. - То есть верю во все, во что кажется разумным… или интересным. Или красивым. - Ты в поиске, - перевел Джимми. – Мне это отчасти знакомо. А я верю в Бога, который есть Любовь и которого за это стоит славить каждый день. И Он, кажется, не против. - И для тебя твоя вера очень важна, не так ли? - Может быть, сейчас она для меня важнее всего на свете. - То есть на женщине другого вероисповедания ты, например, не женишься? – спросила Майке. - Почему нет? – удивился Джимми. - Чисто теоретически… Если она будет уважать мою веру я, скорее всего, смогу уважать ее… Если, конечно, она не атеистка… Патриция замужем за православным и вроде пока не жалуется… - Но ведь для этого не обязательно быть католиком? – уточнила Майке. – Мне, по идее, полагается быть лютеранкой, но я не вижу здесь особой разницы... - Разница на самом деле огромная... – возразил Джимми, прекрасно понимая, что это не тема для дискуссии на свидании. Майке тут же ощетинилась. - И в чем же заключается такое неоспоримое превосходство католиков? В верности папскому престолу? - И в этом тоже. Ты совершенно зря иронизируешь. Меня никто не убедит в том, что разобщенность лучше единства. - Я не иронизирую. Извини. Но ведь на самом деле… Не это главное? - Формально это, но… - Не формально, - прервала его Майке. – Лично для тебя. Она спрашивала с такой серьезностью, будто ей действительно было крайне важно это знать. - Все это хорошо, но на самом деле… Ты все это просто говоришь потому, что тебя так учили или сам чувствуешь? Если бы я смогла понять, что это для тебя, я бы, может… Не знаю… Он думал, что ответит сразу. Привычные, хорошо знакомые слова почти были готовы сорваться с его языка. Но это были не его слова. Это было именно то, чему его учили. А что он сам чувствовал? Он прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Как бы он ответил на это во время исповеди? Конечно, не совсем удачное сравнение, человек не Бог, но он не припомнил, когда еще в жизни мог говорить так искренно, как во время прямого свидания с Богом. Именно так, как ему хотелось ответить ей сейчас. - Что это для меня?.. Иисус Христос – это Слово. Да в детстве меня так учили, учили принимать его, но не так уж и глубоко тогда это было... Сегодня я понимаю, что он Сын Божий. Нет, я не знаю, что это для меня, потому что я нахожусь в процессе. Просто не так уж давно для меня в этом отношении наметился более серьезный подход. Насколько я понимаю, любовь Иисуса это и есть настоящая любовь, которую так редко найдешь сегодня. Я думаю, что Он мой Спаситель, Он просто реальность. Насколько я теперь понимаю, это Он дал мне второй шанс. Без него у меня сегодня не было бы никаких шансов, никакого будущего. Я всегда мог обратиться к Божией Матери. Перед ней у меня не было никакого страха. Пред Иисусом у меня раньше был страх, но только потому, что я заблуждался. А вот с Божией Матерью я всегда ладил, потому что у меня самого была хорошая мать, мне повезло... И я знаю, что к Матери Божией я всегда могу пойти, со всей той грязью, которую я успел натворить в своей жизни, и она даст мне все, даст любовь, которую больше невозможно обрести нигде в жизни, даст покой в сердце... Самого Иисуса я еще недостаточно открыл для себя, я нахожусь пока на середине пути к Нему, и поэтому мне трудно говорить об этом. Ты можешь спросить, есть ли здесь какая-то особая тайна и я должен ответить нет, ничего такого. Но знаешь, к Матери Божией я никогда не повернулся бы спиной, может быть, я сделал это с Иисусом, но не с ней. И я думаю, что это именно она призвала меня, взяла меня под свою руку и ведет меня сейчас прямо к своему Сыну. По отношению к матери Бога я, как ребенок, от нее мне нечего скрывать, она любит меня больше, чем я сам себя люблю. Я считаю, что все дети в мире - дети Марии, как она говорит. Она любого преступника примет снова. Ты знаешь, я столько глупостей совершил в своей жизни, но она всегда меня принимала. Мы, мужчины, зачастую считаем себя сильно крутыми, фантастически великими, но в глубине души мы, как маленькие дети. И Матерь Божия знает: рядом с ней мы всегда дома. Я не знаю, как это толком объяснить, я могу только сказать, что Матерь Божия дала мне гораздо больше шансов, чем я заработал в моей жизни, и она всегда будет давать мне все новые шансы, сколько бы ни было нужно. И это безумие! Потому что я не думаю, что знаю кого-то из людей, способных на такое. Только Божия Матерь может это: ты всегда получаешь новый шанс, даже если потратил предыдущий шанс впустую. Она просто скажет Богу: «Дитя мое! Дай ему шанс!» И я думаю, что он сделает это для нее... Джимми окончательно запутался в словах, понимая, что своей сумбурной речью вряд ли много прояснил. Майке слушала его внимательно и не перебивала, а когда он сбился и замолчал, спросила: - Значит, главное отличие католиков в том, что они верят в Божью Матерь? И поэтому они, с твоей точки зрения, правильнее остальных? - Да, ну да... То есть... Это ведь само собой разумеется, нет? Я имею в виду, не почитать Марию, это же все равно, если бы дети любили отца и не любили мать. Это противоестественно. - Извини, если я не должна спрашивать о таком, но... – проговорила Майке, потупившись. – Это все не из-за того, что твоя мама так рано умерла... И ты на самом деле, когда молишься, думаешь о ней, а не о Марии? Джимми покачал головой. - Знаешь, я, может, и маленьким тогда был, но свою маму точно ни с кем не спутаю. - Прости, - Майке посмотрела на него как-то жалобно. Она впервые произнесла «прости», вместо привычного «извини». Джимми кивнул. - И потом, она не умерла, - добавил он. - Она просто никогда не состарится. Знаешь, как цветок, который сорвали летом. Зима его уже не коснется. - Да ты поэт, Джимми, - произнесла Майке без малейшего намека на иронию или насмешку. - Только иногда. Очень редко. - Ты меня почти убедил, - произнесла Майке задумчиво. Джимми снова махнул рукой, на этот раз достаточно определенно - «Не хочешь, не верь мне. Я не заставляю». - Я не собирался ни в чем тебя убеждать, - сказал он. – Но ты спросила – я ответил. Уж как сумел. - Вообще-то человек никогда не поверит в то, к чему не готов, - заметила Майке. – Или в то, что ему не предначертано. - Я не верю в предначертания, - сказал Джимми. – В такие которые для человека. Но я верю, что каждый человек предначертан для чего-то... или для кого-то. Нужно просто искать... И так обрести свое счастье. - Как будто счастья нельзя обрести без веры! – Майке снова напряглась. - Нельзя, - ответил Джимми твердо. - Я еще не встречал неверующих людей, которые были бы счастливы. На самом деле – не встречал. Неверующий человек может быть веселым, иногда даже очень веселым, но быть веселым и быть счастливым, это слишком разные вещи. Уж кому и знать, как не мне. Неверующий человек может быть уверенным в себе, успешным, довольным жизнью, очень часто самодовольным… Но СЧАСТЛИВЫМ? Я таких не встречал, а я, вообще говоря, людей повидал немало. Атеисты отрицают само понятия святости... И это так легко быть веселым и смеяться над всем, когда у тебя нет ничего святого... Но невозможно быть счастливым, если не любишь ничего настолько, чтобы оно стало для тебя свято... И если тебя никто не любит настолько, чтобы научить этому... - То есть на атеистов твоя толерантность не распространяется? - А я ничего и не говорил о толерантности. Но с атеистами я бы в любом случае предпочел близко не сходиться. - Даже если они уважают твое мировоззрение? Джимми улыбнулся. - Атеист, который уважает точку зрения верующего, да собственно и верующий, который уважает точку зрения атеиста, по-другому называются – лицемеры. Так что моя толерантность заканчивается там, где начинается предательство… Самого дорогого для меня. - Ты слишком категоричен, тебе не кажется? Среди атеистов полно порядочных людей. В любом случае, думаю, со многими из них можно договориться цивилизованно… - А ты их лично знаешь? – Джимми начал горячиться, ему все труднее было держать себя в руках. - Назови хоть одного. Я беседовал с некоторыми. Вроде, умные, с ними весело… сначала. И правда думаешь, а, ладно. Просто не будем говорить об этом, и сможем друг друга уважать… Но только все равно. Их даже просто вид креста на шее приводит в бешенство. Один такой приятель даже попытался уговорить меня снять крестик. Сказал, что цепи носят только рабы, и как мне может нравиться быть рабом?.. – Джимми жестко усмехнулся. – А я спросил: разве если я перестану делать то, что нравится мне и начну делать то, что нравится другим, в частности ему, это сделает меня более свободным?.. Тогда он и выдал мне, что изображение трупика на шее может носить только человек склонный к некрофилии. И ты предлагаешь мне с ними цивилизованно договариваться? Их потому так раздражает вера, что у них самих этого нет. Как бы они ни делали вид, что им все равно. Но когда что-то где-то есть, это всегда больше, чем когда этого нет, понимаешь, о чем я? Я знаю и каково это, жить без веры, и каково это, жить с верой, так что я в любом случае буду богаче и опытнее любого из них как минимум вдвое. Ну как они мне такое простят? Человек, у которого никогда не было веры, никогда не поймет, как это свято… Как сильно можно это любить, и какую боль испытываешь, какое глубокое оскорбление, когда над этим глумятся. Они даже не понимают, какое зло, какую жестокость, какую подлость совершают, нападая на нас, просто потому, что им кажется, они так выглядят умнее и прогрессивнее. Но на самом деле они выглядят злобными мелочными фанатиками. Вот уж воистину: «И сказал безумец в сердце своем – нет Бога!» Считают себя всего лишь будущей смердящей кучкой удобрения, но гордятся тем, что не так глупы, как эти, верующие в вечную жизнь. - Как-то ты слишком зло говоришь и не совсем по-христиански, - насмешливо прищурилась Майке. - Да, верно, - Джимми словно очнулся. - Так что… - он протяжно вздохнул и почти сумел успокоиться. – Так что, прости им, Господи, ибо не ведают что творят. «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны». - Безответны? - Это означает, что людям, отрицающим Божье существование, нет оправдания, - пояснил Джимми. - Мир потерял великого проповедника, - вздохнула Майке. – Или это еще возможно? - Что? – удивился Джимми. – Ах, нет, вряд ли. Какой из меня проповедник. У меня для этого темперамент совсем неподходящий. - Ну, хотя бы к обычным нехристианам ты относишься терпимо, - произнесла Майке полувопросительно. - Я надеюсь. - Я их жалею. У них нет настоящего смысла в жизни. Майке нахмурилась. - У тех, кто не верит в Бога, жизнь бессмысленна? - Да, - сказал Джимми спокойно, как будто о чем-то полностью очевидном. - В христианского Бога? – уточнила Майке. - Да. - Ты серьезно так думаешь? – она пристально смотрела на него, словно пытаясь убедиться, что он шутит или разыгрывает ее. - Да, и всегда буду так думать, - сказал Джимми резко. Он вовсе не хотел грубить, но это был его взгляд на жизнь, его принцип мироздания, и будет лучше, если она сразу узнает и поймет, как это серьезно. - В этом ты меня не переубедишь. Я не требую, чтобы и ты думала так же, но я сам никогда не буду считать иначе. Это здесь внутри, - он положил ладонь себе на грудь. – И любовь, и счастье, и вечное преклонение перед нашим Богом, и жалость к тем, кто этого лишен. Это одно единое чувство. Осознавать это и значит для меня быть живым. Я всегда, что бы ни случилось, могу найти поддержку, утешение, помощь в своей вере. И ничто не способно меня испугать или вогнать в уныние, когда Бог со мной. Сострадание к тем, кто этого лишен, это и есть любовь к ближнему. Да ты и сама мне это только что подтвердила… «Жизнь страдание», как можно не жалеть людей, которые, с их точки зрения, живут и верят в этот бред? А это точно Будда придумал? Звучит как манифест каких-нибудь малолетних нытиков-готов. - Да не важно, кто придумал… - лицо Майке снова прояснилось, и она посмотрела на Джимми спокойно и ласково. - Но я все же не вижу тут противоречия, Джимми. Возможно, жизнь и есть страдание. Но, возможно, и то, что человек создан для счастья и любви. Просто он не может найти их в этой жизни. Он должен принести их в эту жизнь с собой. И немного поделиться с другими.