Supersailor

*** Поблизости оказалась романская базилика Апостольской церкви, кафедральный собор Кельна. И Джимми решил, что исповедуется здесь, а не в своем приходе. Каким бы нелепым это ему самому ни казалось, но было ужасно стыдно появиться там на исповеди после такого долгого перерыва. Конечно, никто его вслух не осудил бы, и никаким другим намеком не дал бы понять, что он поступает недостойно, но как будто он и сам не знал этого! Джимми, конечно, грызла мысль о том, что подобное паломничество в другую церковь не более чем обычная трусость и попытка поступить удобнее для себя самого. Выбрать легкий путь. И хотя он, конечно же, собирался начать исповедь именно с признания того, что не был на исповеди неприлично долгое время, но было бы гораздо лучше и честнее, если бы в этом он покаялся своему духовнику. Ему неожиданно пришло в голову, что примерно то же чувство неприятной неловкости он испытывает и когда вспоминает о Майке. Как будто при воспоминании о ней ему тоже приходилось выбирать между легким путем и правильным... Когда Джимми вошел в церковь, служба только началась, и он решил сначала дослушать мессу, хотя мысли его витали где-то далеко, и трудно было обратить их на молитву. К тому же он и сам не знал, о чем хотел бы помолиться, чего просить у Бога. Он только что говорил Кире, что сейчас у него, кажется, есть все и нет никаких серьезных бед и страстных желаний. Можно было только благодарить за это, но о чем можно попросить? Когда-то ему казалось, что просить стыдно и недостойно. У Бога и так слишком много дел, чтобы одолевать его всякими дурацкими просьбами, говорил он по этому поводу. Теперь он понимал, что дураком в то время был только он сам. Сама мысль, что у Бога не найдется времени, желания или сил помочь кому бы то ни было, теперь казалась ему кощунственной. Отказ от просьб это проявление гордыни и недостатка смирения. Глупо считать себя умнее Господа. Когда-то он был даже настолько глуп, что считал, будто молитвы не смогут ему помочь. Но прав был тот священник, с которым Джимми когда-то познакомился в Ирландии – он тогда не мог молиться из страха. Этот страх знаком каждому, кто хочет войти, но каждый раз замирает на пороге храма, уже коснувшись рукой двери. Эти двери кажутся такими тяжелыми и неприступными, словно их и с места сдвинуть трудно. Но двери храмов открываются легко и беззвучно. Нужно только набраться смелости и переступить порог. Всего один раз. Так было и с ним. Ведь еще совсем недавно он вел такую жизнь, от одной мысли о которой порядочным людям пристало содрогаться в ужасе. И как только после этого от него не отвернулись все те, кто его знал! И ведь не мальчиком он тогда уже был, а взрослым, зрелым человеком, прекрасно понимающим смысл своих поступков и отдающим себе отчет о последствиях! Но столько тяжести и мрака скопилось в его душе в те годы, что ему казалось, остается только убить себя, потому что ни будущего, ни надежды у него уже нет совсем. И нет ни смысла, ни даже права молиться: разве Бог прислушается к человеку, который давно махнул рукой на свое спасение и утратил ощущение ценности собственной жизни? Он мог сочинить множество оправданий тому, почему не может обратиться к Богу. И был уверен, что никогда в жизни уже не откроет Библию и не войдет в церковь. И все-таки вошел туда – сопровождая одного из своих дублинских знакомых, которому понадобился священник. Один бы он и не решился. Почему-то он ждал, что ему будет тягостно войти в храм, что своды надавят на него и усугубят его тоску, но все, что он ощутил, это странную пустоту внутри себя. Он опустился на одну из скамей, глядя в алтарь - без чувств, без мыслей. «Сердце человека тоскует за Богом и не спокойно, пока не встретится с Ним…», пришли ему в голову слышанные где-то слова. Что ж, сейчас он был в доме Божием, означало ли это, что он встретился с Ним в сердце своем? Джимми снова прислушался к себе. Он чувствовал себя… странно. Все вокруг было каким-то нереальным. Вспомнились его приходы в церковь в детстве с родителями, и первая исповедь, и какими ужасными казались его тогдашние «грехи», и с каким легким сердцем он оттуда возвращался… Сейчас-то, конечно, смешно и вспомнить, что он так серьезно относился к своим детским шалостям… Но нет, ему не было смешно. Много бы он отдал сейчас за прежнюю детскую уверенность в том, что все поступки четко делятся на хорошие и плохие, и что за все плохое можно получить прощение в церкви. Христианину положено верить, что самый страшный грех можно отмолить, но у него совсем не было такой уверенности. Атеисты, разные там сектанты, язычники и еретики заблуждаются и не ведают, что творят. Но он-то ведал. Значит, был хуже любого язычника, хуже худшего из дикарей. Он не переставал верить, но упрямо отворачивался от Бога. Сам бежал от него. «Мне это не поможет» - так он решил и придумывал тысячу поводов и причин, чтобы не заходить больше в храм. А сейчас он пришел сюда как гость, как посторонний человек, уверенный в том, что ему здесь не рады, в том, что каяться ему уже поздно, а если бы он и захотел, то как суметь разобраться в себе, как отделить хорошее от дурного? Все так перепуталось в его жизни. И не то чтобы он совсем перестал верить в то, что способен измениться... Скорее, не понимал – для чего. Кому кроме него это может быть нужно… Наверно, у Джимми был уж слишком отрешенный или пришибленный вид, когда он сидел там, потому что один из священников подошел к нему, спросил его имя и представился сам. Звали его отец Мартин. Джимми, разумеется, знал, что подходить и предлагать свою помощь прихожанам входит в обязанности священника. И то, что отец Мартин его видит впервые в жизни, тем более обязывает подойти и расспросить. Поэтому эти расспросы не вызвали у Джимми раздражения или желания замкнуться в себе. Он, конечно, не собирался ни изливать свою душу, ни тем более исповедоваться. Но когда на сердце невыносимо тяжело, и нет сил даже на гордость, одно участливое слово может пробить плотину молчания и отчужденности. И Джимми как-то сам не заметил, как разговорился и рассказал почти все. В том числе и о том, что понятия не имеет, как жить дальше и, главное, зачем… Он говорил и ждал в ответ все тех же привычных слов о Боге, раскаянии, прощении и исправлении, которые он столько раз слышал от других, чаще всего от Кэти. И знал, что может на это ответить в свою очередь – «это все правда, но не для меня». Но отец Мартин ни о чем таком не говорил. Просто расспрашивал, как Джимми справляется, уверен ли он, что испробовал все возможности для того чтобы наладить свою жизнь, есть ли у него друзья и близкие, способные поддержать его. Джимми вполне откровенно признался, что не все возможности еще исчерпаны, но он просто устал и не желает больше пытаться. А может, и стоило бы. Терять-то все равно нечего. Но если бы он точно знал, что кому-то нужно его исправление, и вообще его жизнь, он бы попытался найти в себе новые силы. Отец Мартин мягко улыбнулся в ответ на эти слова. - Вы могли бы даже использовать молитву, - осторожно заметил он. И это прозвучало не столько как наставление или даже не как совет, но скорее как простое предположение. Чисто гипотетически. Джимми усмехнулся про себя. Да, чего-то такого он, в принципе ожидал. Священник всегда будет бороться прежде всего за возвращение в лоно своей церкви. Даже когда совершенно очевидно, что это не поможет. - Я не думаю, что это так, - сказал Джимми со всей возможной вежливостью. - Почему нет? Джимми не хотелось быть резким, как-то огорчать или обижать человека, который, скорее всего, от чистого сердца пытался ему помочь. Может, и помог уже отчасти. Какой-то покой на Джимми определено снизошел за время этого разговора. Но это был мрачный покой, почти полная уверенность в том, что ему и в самом деле уже не помогут эти давно забытые ритуалы и детская вера в ангелов. Впереди была пустота и, возможно, это было именно то, что он заслужил всей своей бестолковой жизнью. Жизнью, которая наверняка глубоко разочаровала его близких. Особенно маму. В это он все еще неотступно верил, в то, что она наблюдает за ним с Небес, но он не оправдал ее надежд. И думать об этом было так больно и стыдно, что даже мысль о грядущем небытие не казалась страшной. Поэтому не было смысла ни о чем молиться. Все и так двигалось к своему логическому завершению, и он решил принять это. Не бороться и не просить. Но объяснить все это он не смог бы, потому просто сказал, напустив на себя беспечный вид: - Я думаю, это все равно не работает. Я не думаю о таких вещах. - Вы боитесь, - сказал священник, пристально на него глядя. Джимми удивило и почти обидело то понимание, которое сквозило в его тоне. В конце концов, это человек ничего о нем не знал. Как он мог судить о таких вещах, на основании чего делал такие выводы? И еще после того, как Джимми изо всех сил пытался быть с ним милым и почтительным! - Я не боюсь, - ответил он коротко. - Все же думаю, что это так, - мягко, но настойчиво возразил отец Мартин. Эта беседа уже порядком стала раздражать Джимми, то успокоение, которое охватило его, вмиг улетучилось. Разговор теперь напоминал больше детский спор «на слабо» и совершено не соответствовал обстановке. Священнику бы стоило сказать нечто приличествующее моменту, посокрушаться о нераскаявшемся грешнике, посочувствовать ему и обнадежить... Или осудить на худой конец! - Послушайте, если вы хотите… - сказал он, даже не пытаясь скрыть раздражение. – Если пытаетесь бросить мне вызов, то, пожалуйста, прошу, помолитесь тогда за меня сами. Прозвучало это, конечно, не как просьба. Или, вернее, как просьба отстать. Но священник воспринял это или сделал вид, что воспринял, как прямую просьбу. - Хорошо, - сказал он спокойно, поднимаясь с места. Джимми с облегчением решил, что разговор окончен, и священник, наконец, уйдет, удовлетворенный тем, что закончил его на вполне благочестивой ноте. И, может, и в самом деле упомянет как-нибудь о нем в своих молитвах. Но отец Мартин никуда не ушел. Он опустился на колени в нескольких шагах от Джимми и начал молиться. Джимми растерялся по-настоящему, ему даже захотелось броситься к своему нежданному заступнику и поднять его с колен. Или выбежать из церкви и забыть об этом обо всем. Но он не убежал. Наверно потому, что понял, что если сделает это, то никогда уже не вернется. И никогда больше не поверит во все то, во что верил до этого. А без этой веры, как он вдруг отчетливо осознал, ему и в самом деле незачем будет жить. Вера это то, что у него еще оставалось… Он не мог просто встать и уйти, но не мог – пока еще не мог – присоединиться к отцу Мартину в его молитве. Все, что мог сделать, хотя бы из простого уважения к этому месту и человеку, который пытался ему помочь, это постараться подумать о том, ради чего собственно ему стоит заботиться о своем спасении. Или просто на пять минут задуматься о том, что с ним происходит… О себе самом, о своей жизни, о людях, которые его окружали. Подумать, не жалея себя и не оправдывая, не ища вины ни в ком, не сокрушаясь о прошлом, и не загадывая на будущее. Просто дать себе отчет в том, что с ним творится сейчас. Еще утром Джимми считал, что он человек конченый, что все на него давно уже махнули рукой, что он достал окружающих окончательно, и его близкие только вздохнут с облегчением, когда его не станет. Но сейчас, здесь лгать даже самому себе было немыслимо. И он знал, что у него есть, по крайней мере, два близких человека – друг и любимая девушка – которые видели его в самом полном безобразии и все же не отвернулись. А от семьи самые худшие стороны его тогдашней жизни удавалось пока скрывать. И если он скрывал это и стыдился, значит, возможно, не был уж совсем пропащим человеком, ему не было окончательно все равно. И приходилось признать, что им тоже было не все равно. На самом деле он знал, что, например, Кэти всегда будет его любить, иррациональной, почти материнской любовью. И что младшим – Барби, Пэдди, Майте, Анджело – он никогда не перестанет быть нужен. В последнее время он, правда, был страшно зол на Джоуи и Патрицию, хотя и пытался это скрывать. Зол на то, что когда-то они были самыми близкими для него людьми, а теперь отдалились от него, сохранив между собой прежнюю привязанность и взаимопонимание. Их всегда было трое, а теперь он оказался лишним. И был зол на них за то, что, будучи по натуре бунтарями, подобно ему, они, тем не менее, как-то сумели сохранить хорошие отношения с отцом, более того, числились у него в любимчиках, тогда как он… Да что и говорить! Но разве… Он постарался представить, если бы он сейчас исповедовался, что бы он сказал? Обвинил бы во всем их одних? Ведь он сам столько раз первый оставлял их ради своих личных амбиций или просто глупых увлечений! И то, что они от него отдалились, не означало ведь – отказались. Он прекрасно знал, что Патриция, которая тоже жила в то время отдельно от семьи, очень за него беспокоится, потому что понимает, каково ему. Джимми ужасно бесило совместное увлечение Джоуи и Патриции спортом, которое сблизило их еще больше и еще больше отдалило от него. Хотя, если уж совсем честно, Джоуи несколько раз предлагал ему поучаствовать в очередном марафоне, каком-то там биатлоне или триатлоне, на которых он просто помешался в последнее время. Утверждал, что Патрицию вылечило именно это, значит, и ему должно помочь. Джимми каждый раз вежливо отклонял подобные предложения. Последнюю пару раз, честно говоря, не совсем вежливо… Но… В конце концов, что мешает ему самому перезвонить и согласиться? Что мешает позвонить Джону, или Кэти, или Анджело, поделиться новыми идеями для очередного клипа, которых даже в его тогдашнем состоянии возникало у него немало? Разве могли быть у него сомнения в том, что они будут рады подобному предложению? Рады, если он хотя бы даст понять, что готов вернуться? Как он ни старался, не мог найти причину, которая мешала бы ему сделать это. Разве что ложная гордость, обида, гнев, безразличие ко всему… Все те чувства, которые сейчас и здесь, казались ему постыдными и кощунственными. «Я могу все это сделать, - подумал он. – Почему же раньше не мог? Или в самом деле… ЭТО помогает?» Он мог бы, пожалуй, убедить себя, что на него подействовала сама атмосфера храма, но и когда вернулся домой, эти мысли не исчезли. В тот день у него впервые за долгое время не возникло непреодолимого желания одурманить себя алкоголем или чем-нибудь похуже. И впервые за долгое время он заснул крепким безмятежным сном на всю ночь... Нельзя сказать, конечно, что вся его жизнь после этого случая волшебным образом изменилась. Но она начала меняться. И каким бы самоуверенным и дерзким ни был Джимми, но у него не хватило наглости приписать заслугу этого преображения самому себе. Возможно, многие подняли бы его на смех, если бы он рассказал, что считает это чудом. Как будто можно долгие годы не заглядывать в церковь, не вспоминать о Боге, вести совершенно непотребную жизнь, а потом лишь разок помолиться и получить желаемое. Так не бывает, чудо надо сначала заслужить. Раньше он и сам рассуждал бы так, но теперь понимал, что именно это и есть самая большая глупость. Чудо нельзя заслужить. В него можно только поверить. Поверить в то, что нет пределов ни могуществу Всевышнего, ни Его милосердию. И в свете этой веры никакое чудо не кажется невозможным... *** Джимми так углубился в свои воспоминания и размышления, что даже не слышал слов священника во время мессы. Только на середине проповеди словно очнулся и попытался сосредоточиться. Он уже успел свыкнуться с мыслью о том, что если человек приходит в храм с открытым сердцем в поисках ответов на свои вопросы, он эти ответы получает. Совпадений в этом случае быть не может. Поэтому он не удивился и даже не подумал о том, что это странно, когда в словах священника услышал отзвук собственных мыслей, которые подспудно тяготили его уже давно, а сегодня, после встречи с Кирой завладели им целиком: - …Теперь, как и во дни Христа, состояние общества представляет собой печальную картину в сравнении с небесным идеалом этих священных уз. Однако Евангелие Христа предлагает утешение даже тем, кто вместо ожидаемых дружбы и радости столкнулся с горечью и разочарованием. Терпение и мягкость, даруемые Духом Христа, облегчат их горькую участь. Сердце, в котором обитает Христос, будет столь исполнено и насыщено Его любовью, что не станет стремиться обратить на себя внимание или вызвать к себе сочувствие. Лишь при условии полной покорности души Богу Его мудрость может совершить то, что не удается человеческой мудрости. Через откровение благодати Божьей сердца, прежде чуждые и совершенно равнодушные друг к другу, могут быть объединены узами более крепкими и прочными, чем земные, — золотыми узами любви, способными выдержать все испытания… Джимми покачал головой, словно борясь с сомнением. Могло ли быть, чтобы то, чего он так страстно желал, чего искал, к чему стремился всю свою жизнь, просто ожидало его на пути? Бог и так уже сотворил для него одно чудо, помог избежать полного падения и гибели, смеет ли он просить о чем-то еще? О новом чуде?.. Он ведь и так счастлив, почему же не может просто принять того, что многие его близкие и друзья оказались счастливее? Может, он уже получил все, чего заслуживал, и не имел права просить о большем? И опять Джимми упрекнул себя в гордыне и недостаточной вере. Сомневаться, что попросил у Бога слишком много это все равно, что сетовать на то, что Он дает тебе слишком мало. Ведь молитва – это сотрудничество с Богом для исполнения Его плана, а не попытка подчинить Его нашей воле. Только когда мы отбрасываем собственные желания в покорности Тому, Кто намного лучше знает наши жизненные обстоятельства, знает, «…в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него», только тогда наши молитвы достигают наивысшего уровня... «Y yo os digo: Pedid, y se os dará; buscad, y hallaréis; llamad, y se os abrirá», - вспомнилось ему. «И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам». Теперь Джимми читал Библию почти каждый день, на двух языках – английском и испанском. Иногда и на немецком тоже. И часто то, что казалось незначительным или слишком банальным на одном из языков, при прочтении на другом наполнялось совсем новым смыслом. Хотя нет – смысл оставался прежним, просто слова обретали большую силу и доходили, казалось до самого сердца. Вот как сейчас. Понять, о чем ты хочешь попросить, что обрести, что найти - это тоже просьба. Легко придумывать за Бога свой собственный план счастья, а потом сетовать на то, что не все исполнилось по твоему желанию, но отдаться полностью на Его волю, просто признать – Я НЕ ЗНАЮ, куда идти и где искать – на это действительно нужна смелость. Просто попросить о том, что Он пожелает дать тебе и идти туда, куда Он тебя направит… Может, ты стоишь на пороге своего счастья, сам не зная об этом, и оно лишь ждет, когда ты постучишь в дверь, чтобы сказать тебе: «Можно. Войди». «Porque todo aquel que pide, recibe; y el que busca, halla; y al que llama, se le abrirá. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят»…