Supersailor

*** Майке проснулась по звонку будильника рано утром, и тут же выключила его. Ей не хотелось будить Джимми раньше времени, хотя он спал, как убитый, и даже не пошевелился. Что неудивительно, подумала Майке, вряд ли они заснули больше двух часов назад, причем Джимми совершенно вымотался. Майке осторожно села на кровати и потянулась за очками, щурясь на еще неяркий утренний свет. За окном было все совершено бело из-за снега, отчего комната наполнялась необычным мутноватым сиянием. Настоящее утро сочельника! Взгляд Майке упал на часы, и она против воли снова ими залюбовалась. В лучах бледного зимнего солнца они не сверкали так, как в отсветах камина, но выглядели при этом не менее роскошно и элегантно. Правда Майке обратила внимание на то, что кроме двух выложенных бриллиантами цифр – 6 и 12 – на циферблате не было ни одного, даже самого малюсенького деления, так что время можно было определять только по положению стрелок, да и то довольно условно. Придется как-то приноровляться, если она хочет носить эти часы постоянно, а она уже поняла, что хочет. И даже кольцо и серьги она решила поносить хотя бы в течение праздников. Майке свесилась с кровати, чтобы подобрать упавшую на пол комбинацию, при этом ей пришлось высунуться из-под покрывала, и она поняла, что в комнате довольно свежо. Ей сразу же расхотелось вставать. Хотелось снова забиться в глубину нагретой постели и прижаться к Джимми. Она сумела удержаться от этого соблазна, но не удержалось от того, чтобы немножко его не потормошить в припадке нежности. Джимми с трудом приоткрыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. - Просто хотела еще раз поблагодарить тебя за подарки, - пояснила она. - Они замечательные. - Угум… - Джимми потянулся и снова зарылся лицом в подушку. - И заметь, не сбегают от тебя с утра пораньше. Майке засмеялась и взъерошила ему волосы. - Если я не выйду из дома через сорок минут, то опоздаю на самолет, - сказала она. - Но тебе совсем необязательно вставать. Спи. - А повезет тебя кто? – проворчал Джимми. - Не выдумывай. - Он перевернулся на спину и притянул ее к себе. - Но ты же быстро собираешься, и вещи ведь уже уложены, так что давай еще полежим… Ровно пять минут? А потом сразу же встанем. Майке охотно позволила ему заключить себя в объятия и блаженно прикрыла глаза. Ей было так упоительно хорошо, что даже просто вылезать сейчас из теплой постели казалось ей почти безумием. И тем более собираться в спешке и выходить на мороз. А потом торчать в аэропорту, проходить занудную регистрацию, толкаться на посадке... Она чуть не застонала от нежелания двигаться с места. Почему нельзя просто вот так остаться рядом с ним, заснуть и ни о чем не беспокоиться? Зачем придумывать себе разные сложности?.. - Майке? – Джимми слегка встряхнул ее. – Ты не засыпай, тебе уже пора. - Не хочу… - пробормотала она капризно, теснее к нему прижимаясь. - Кроме шуток, так ты действительно опоздаешь, - он, кажется, на самом деле встревожился. - Ну и что? Поеду на автобусе, - ответила она осененная внезапным решением. – Зато можно будет сейчас еще часок полежать. - На каком автобусе? – Джимми даже сел. - Ты в своем уме, на какой автобус ты сейчас попадешь, это в сочельник-то? - На какой-нибудь. Там поглядим. А если не уеду, значит, не судьба, - она открыла глаза и тоже села рядом с ним. - Ты разве не этого хотел? - Хотел… Хочу, но это как-то не так… Ты же потом расстроишься, что не поехала, и я окажусь виноват. И даже если не окажусь, ты все равно будешь переживать. Майке снова упала на подушку и лениво потянулась. - Буду, но сейчас я правда не хочу вставать… И спешить. И ехать в аэропорт. И лететь я тоже не хочу, терпеть не могу самолеты. Вот сейчас мы спокойно встанем… через две минутки, позавтракаем… И ты отвезешь меня на автовокзал. Уверена, что на чем-то я уеду. - И будешь ехать шесть часов. - Да, и высплюсь. И домой приеду как раз к празднику, и не надо будет ничего помогать. - Эгоистка, - сказал Джимми убитым голосом. – Ну, то есть… Смотри… Если ты уверена… Давай так и сделаем. Через две минуты? - Угу, - Майке свернулась в клубок под одеялом. - А если все-таки не сможешь уехать? – продолжал настаивать Джимми. - Значит, придется пойти на вечеринку в твой замок. Я уже и на это согласна. - Майке… - его голос прозвучал так, что она невольно открыла глаза. Джимми смотрел на нее серьезно и даже как-то мрачно. - Если честно, я думаю, это плохая идея. - Пойти на ваш семейный праздник? Но ты же сам настаивал. - Я настаивал, потому что был уверен, что ты ни за что не согласишься, - признался Джимми. - Вчера все было очень мило. - Это было вчера. И это был день рождения Анджело, там были и друзья, не только челны семьи. А здесь… - Будут только свои, - понимающе кивнула Майке. - Ты мне полностью своя, конечно же, - быстро сказал Джимми. – И для Майте тоже. А Пэдди не стал бы возражать. Но… - он запнулся. - Вот только… - Ты не хочешь знакомить меня со своим отцом, - закончила Майке за него. - Да, - он посмотрел на нее почти с отчаянием. – Я не думал об этом как-то... Не думал об этом как следует, а теперь… Я вот представляю себе это и понимаю, что не хочу тебя туда вести вот сейчас. Ты понимаешь... Он все равно уже не поверит, что ты для меня… не просто очередная девчонка на пару месяцев, он в принципе не способен поверить, что для меня возможны серьезные отношения. И мне кажется, он даже не поймет, зачем я вообще тебя привел… Ты вот к Анджело идти не хотела, а с ним все будет в двадцать раз хуже. Хуже даже, чем с Патрицией. Патриция, хоть что ты думай, на самом деле меня любит и пытается понимать, а он уже давно поставил на меня клеймо развратника – еще со времен моего развода. Видишь ли, он тогда был очень против моей женитьбы – в двадцать-то лет! А когда я еще и развелся… Ну, в общем... С Мелани я встречался вон сколько, и она официально друг семьи, да и то он смотрел на нее косо. Видно не верил, что у приличной девушки могут быть со мной настоящие отношения. И в мои серьезные намерения не очень верил. И опять оказался прав. Ну, а третью попытку он просто не воспримет. Прийти к нему с тобой… Нет, позволь уж тебя от этого избавить. Вот если бы мы встречались хотя бы года два-три… - Ну, значит, подождем эти года два-три, - сказала Майке нарочито беспечным тоном. - Ага… Если, конечно, у него есть эти два года. - Все настолько плохо? Джимми пожал плечами. - Он умирает. И знает, что умирает. Это может случиться совсем скоро, в любой день. - Я не про то, - сказала Майке. – ТЕБЕ…по-прежнему настолько плохо? Из-за него? Джимми криво улыбнулся. - «Ему скажут: отчего же на руках у тебя рубцы? И он ответит: от того, что меня били в доме любящих меня», - процитировал он. - Ты вроде бы… Говорил, что помирился с ним, - очень тихо спросила Майке. - Угу. Помирился, - Джимми смотрел прямо перед собой, и лицо него стало совсем каменное. Майке осторожно коснулась его плеча. - Джимми… Джимми медленно перевел взгляд на нее, и в его глазах не было ничего, кроме страдания. - Знаешь, каково это, - сказал он, - когда тебя обидели... сильно обидели, а потом за это тебя же и простили? Майке растерялась. Она совершенно не была готова к такому разговору, да еще так внезапно. Возможно, ей и в самом деле стоило уехать вовремя. А теперь, кто знает, сумеет ли она сделать это вообще? - Почему бы тебе… тоже не простить ему? – сказала она, наконец. – Все простить? Почему бы не сказать ему об этом? - Да, - Джимми медленно кивнул. – Патриция мне тоже все время это твердит. Что надо ему все простить, пока у нас еще есть время. И она права, конечно… - в его голосе зазвенело отчаяние, - но если я НЕ МОГУ? Я плохой сын, да? Плохой христианин? - Нельзя заставить себя простить только потому, что потом не останется на это времени, - сказала Майке твердо. – Но сказать ему это все же можно… Пусть он уйдет спокойно. - Полагая, что был всю жизнь прав насчет меня? Считая меня… Этаким блудным сыном, которого он сумел понять и принять назад? - Если и так, то это будет его ошибка, а не твоя. А вот если ты потом всю оставшуюся жизнь будешь терзаться, что не помирился с ним… - Откуда ты знаешь, что буду? - прервал он ее почти резко. - Уверена, что будешь, - сказала Майке. Джимми покачал головой, то ли отрицая, то ли сомневаясь, и, встав с кровати, начал одеваться. Майке последовала его примеру. - А твои родители? – спросил вдруг Джимми после паузы. - Твой отец? Любит тебя? То есть любит, конечно же, но… Как… Гордится тобой? - Думаю, да, - сказала Майке серьезно. – Даже уверена, что да. Знаешь, особо близки мы никогда не были. Вот ничего такого как у тебя, никакой… Патриархальной идиллии, песен хором и прочего.. Мы даже не особо много разговариваем, но все же… Как я сейчас вспоминаю, он действительно гордится мной. И он… старается понимать меня. Знаешь, я от него получила… Все самое первое, что у меня было, пока я училась в школе, первый магнитофон, первый плеер, первое золотое украшение, первую взрослую косметику… Именно он мне все подарил. Даже мою первую музыкальную шкатулку! И он первый, кто водил меня в кино… И когда мы созваниваемся, хоть и редко, и я рассказываю ему об учебе, он на самом де деле гордится, когда узнает о моих успехах. И я даже знаю, - она улыбнулась, - он по секрету показывает мои фотографии друзьям и хвастается, какая я красивая. - Надеюсь, он тебя ни за кого не сватает, - спросил Джимми с тревогой. - Ну что ты! В этом вопросе он полностью доверяет мне, - она немного подумала. – Знаешь, именно за это я больше всего и благодарна моим родителям. Они мне на самом деле доверяли, уважали меня как личность. Никогда на меня не давили. Не выбирали мне друзей, музыку, которую я должна слушать, дела, которыми я должна заниматься… Мама у меня хоть и строгих правил, никогда не читала мне нотаций, разве что о том, что некрасиво грызть ногти. Получить приличное образование - было их единственным ко мне условием. Но они никогда ничего не решали за меня. - Как я тебе завидую, - протяжно вздохнул Джимми. – Вот слушаю, и для меня это, как сказка. Ты и не постигаешь, насколько ты счастлива, тебя родители принимают такой, какая ты есть. А я для своего… Просто величайшее разочарование в этой жизни. Знаешь, говорят: в семье не без урода? Так вот – я и есть наш семейный урод. Ты же помнишь наши детские видео, фото… Джонни, Триша, Джоуи, Барби… Я среди них всегда был, как сорняк среди цветов. Уродился таким… Вернее, НЕ таким. Не таким хорошеньким, как они все, не таким улыбчивым, не таким послушным… Не с таким красивым, звонким голосом, не такой жадный до музыки и выступлений, не такой трудолюбивый, не такой целеустремленный, как они, не такой умный… Барахло, а не сын, короче. Стыд ходячий. - Насчет того, что не такой умный, так это точно, - Майке уже начала слегка раздражаться. – Какой бред ты здесь несешь, противно слушать. Ты вовсе не обязан быть такой вот куколкой, как ты описал, чтобы тебя родители любили… - Да, но при этом у меня не должно быть и серьезных недостатков, а от меня с детства одни неприятности. Как меня еще тогда не сдали в колонию для малолетних, не понимаю. Зато отец может радоваться, когда я действительно покатился… по наклонной, он мог с полным правом восклицать: «Я всегда это предсказывал!» - Я не думаю, что ты совершал в своей жизни что-то совсем плохое, - усомнилась Майке. – Тем более, в детстве. - Ну, мало ли, что было. - Ты никого не ограбил и не убил, надеюсь? - Нет, но однажды я у него кое-что украл, - вздохнул Джимми. – У отца… А он и не знал, а то бы еще тогда разглядел во мне криминальные наклонности. Кто знает, может, тогда еще было не поздно меня как-то исправить? Потом-то, через год-другой, уж точно стало поздно, а тогда мне было лет шесть. У отца в то время был только один парадный костюм, который он почти никогда не надевал… К нему нужны были запонки, и у него были такие… Очень старомодные, тяжелые, из желтого металла, но вряд ли золотые. И с таким огромными синими камнями. Они были такие неудобные, все время расстегивались и терялись. В конце концов, одна сломалась, и он купил себе другие, серебряные, легкие. А эти так и валялись… И я взял себе одну… Ту, сломанную, просто потому, что она была очень красивая, так переливалась и искрилась на солнце… - Так взял, почему сразу украл? - Майке украдкой покосилась на свое кольцо, тоже массивное и тяжелое, из желтого металла. - Нет, не тогда… А потом, когда он однажды увидел у меня эту запонку, то отнял, может быть, просто потому, что кто-то из младших мог ее проглотить и подавиться. И я очень скоро забыл про нее. Но вот только однажды он отправил меня что-то принести из ящика его стола, и я, когда открыл его, то увидел там эту сломанную запонку, и взял ее... Просто не знаю, что тогда на меня нашло, я ведь знал, что это неправильно, но все равно взял… Как будто назло. И потом весь день носил ее в кармане и дрожал, что кто-нибудь случайно ее увидит. - Обошлось? - усмехнулась Майке. - Обошлось. Она потом так и валялась у нас в игрушках. Но я долго чувствовал себя настоящим преступником. Кстати, это был не первый раз, когда отец что-то забирал у меня… Я помню, в том же году он отобрал у меня одну свистульку, знаешь, такую стеклянную, если налить в нее воды, она будет звучать совсем, как настоящая певчая птица? Только у нас с Джоуи были такие, купили их нам на какой-то ярмарке, но я быстро доигрался – дул в нее все время на репетиции. Сбивал Джона и Патрицию, и в итоге ее у меня конфисковали. Кстати, она лежала в том же ящике, но я ее не взял. Наверно потому, что понимал, что ее у меня за дело отобрали. - Ох, Джимми-Джимми, - Майке покачала головой. – Это когда все было – четверть века назад? И ты до сих пор это помнишь? - Да, и то, что от меня с тех пор были одни проблемы… В десятки раз больше проблем, чем от других. И главное, все остальные – ну просто идеальные дети! - Это тебе так кажется, так помнится, что они были идеальными. - Нет. Точно помню, как было. Никого столько не пилили, сколько меня, никому столько не влетало… - Что же эти идеальные дети так спокойно относились к тому, что их брата все время пилят? – разозлилась, наконец, Майке. - Не они же были виноваты! - Да? А может, ты запамятовал? Может, ты просто всегда брал вину на себя? Или так получалось, что вина ложилась на тебя, потому что Патриция девочка, Джоуи младше… Джонни ваша тогдашняя звезда. На кого еще и думать, как не на тебя? Я не утверждаю, что ты не бывал виноват, но, может, все же не ты один? А остальные просто были слишком… благоразумными. - Да нет, что ты… - ответил Джимми уже не так уверено. – Так не было… Может быть… Я точно не помню. - Ну еще бы, - Майке пожала плечами. – Ты ни о чем не помнишь самого хорошего, даже о себе…. Особенно о себе. И что, ни разу тебя не наказали без вины? - Бывало, - признался Джимми неохотно. - И это всегда было очень болезненно, потому что отец учил нас быть всегда честными и всего добиваться благородным путем. Поэтому, когда он сам поступал несправедливо, мне это казалось таким… Мне трудно было понять, почему это так. Я не про эту свистульку, конечно, тут я сам виноват, да он мне ее потом и так вернул… Но вот однажды, я помню, примерно в том же возрасте мы играли с Патрицией во дворе и заметили, что бельевая веревка отвязалась от крюка и все белье вот-вот попадает… Нам ужасно не хотелось, чтобы родители решили, будто это мы отвязали веревку, даже случайно, поэтому мы убирались оттуда подальше. А потом, когда отец спросил, кто это сделал, мы, естественно, промолчали – мы ведь этого не делали? Но кто-то, оказывается, видел, что мы там играли. Потом уже поздно было что-то отрицать, раз мы сразу не сказали, что видели, что веревка отвязана, но сами ее не трогали. Так что мы оказались виноваты, и нас наказали – велели целый день сидеть дома и ничего не читать… Правда, просидели мы только полчаса, мама пришла и сказала, что надо просто пойти и попросить у отца прощения, признать свою вину. Ну, мы так и сделали, потому что… Потому что раз мама сказала, так и надо было, вот только… Она, наверно, думала, что мы и правда виноваты. А отец… Он меня, конечно, простил, но сначала мне пришлось выслушать долгое наставление о том, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь и все в таком роде. А я слушал и думал, что иногда и ложь бывает на удивление горькой. Сидеть наказанным мне было необидно, мне казалось, я и в самом деле виноват, хотя бы в том, что не рассказал все, как было, с самого начала. А вот… То, что он САМ впервые заставил меня солгать, потому что так было проще… - Слушай… - Майке озабоченно потерла виски. - А почему вы с ней просто не привязали эту несчастную веревку обратно? - Честно? Я сам не понимаю. Просто в голову не пришло. Когда тебе пять или шесть лет, ты еще не умеешь рассуждать так здраво, как в тридцать. Но тогда я впервые понял, что родители тоже могут быть неправы… По-настоящему глубоко неправы. И даже не подозревать об этом! Тогда для меня это стало откровением. Они оба правильно поступили тогда, только… на самом-то деле неправильно! Правильно, с точки зрения отца, было вести себя так со мной, потому что я был таким, как ему казалось, только на самом-то деле я не был! А он этого не видел, не понимал и не желал видеть и понимать! И до сих пор не желает. Я не соответствовал его представлениям об идеальном сыне – на фоне всех остальных не соответствовал, а я сам такой, какой я есть, я ему на фиг не был нужен! - А ты не слишком строг к нему? – осторожно предположила Майке. - Может, ты немного преувеличиваешь? И он на самом деле… Лучше к тебе относится, чем ты считаешь? Джимми желчно усмехнулся. - Ты, наверно, можешь мне кучу советов дать... как психолог? Как это все преодолеть и тому подобное? - Ты ведь все-таки его сын, - сказала Майке твердо. - Что бы ни случилось. И он любит тебя. - Психологическая мантра? – ухмыльнулся Джимми. – Нет, здесь ты не права. Это вот мама всегда меня любила… Каким бы я ни был. Даже такое… убоище, как я, она способна была любить. И всегда бы любила, со всем плохим и хорошим. Отец это не то, отцы любят именно хорошее в своих детях… - Это Пэдди так говорил в интервью, - припомнила Майке. – Редкостная чушь, на мой взгляд. Если он тебя не хвалит и не носится с тобой, как с другими, если ты не лезешь из кожи вон, чтобы угодить ему, как они все, это ведь не значит, что ты сам его не любишь? И что он сам не любит тебя тоже не значит. Даже если не гордится тобой. Все равно. Ты его сын. - Сын! – пренебрежительно хмыкнул Джимми. – Он об этом вспоминает, что я его сын, только когда у меня проблемы! А вернее, когда У НЕГО из-за меня проблемы. Когда Патриция подцепила своего русского принца и стало ясно, что они поженятся, он просто кругами вокруг нее ходил, чтобы она отметила свадьбу в нашем замке! Чтобы это было торжественное семейное празднование в фамильном гнезде. Только она все равно не захотела… Ни в замке, ни в Кельнском соборе… Но все равно при этом осталась любимой дочкой А я, может, всю жизнь мечтал устроить свадьбу в замке… Но мне он такого, спорим, не предложит! - Откуда ты знаешь, может, предложит. - Не предложит, вот увидишь. «Когда?» - чуть ни спросила Майке, но эта шутка была бы сейчас неуместна. - Хочешь, расскажу тебе еще кое-что? – спросил Джимми совсем уже похоронным тоном. – И поедем на вокзал. - Расскажи. - Знаешь, я... один раз подслушал разговор Патриции с отцом… Не то что бы подслушал, просто мимоходом услышал несколько фраз… Мне хватило. - Разговор был о тебе? - Нет. Сдался я им еще обо мне говорить! Отец спрашивал ее мнение... Как всегда, его только ее мнение всю жизнь и интересовало… Спрашивал, как она полагает, кого из нас он считает самым опасным и проблемным ребенком... - И она назвала тебя. - Нет, - проговорил Джимми. – Джоуи. А отец сказал… Что ее саму. Она для него была самой сложной и опасной из всех нас. Я знаю…может, это по-идиотски, глупо… Но я когда это услышал, я тогда… Чуть не разревелся. Просто не мог видеть их несколько дней. - Да почему? О тебе-то они ведь ничего плохого не сказали. - Ничего, вот именно. Никогда ни в чем я не был для них на первом месте… Даже в плохом! Никто их них не назвал меня… И Патриция… Мы именно в те годы с ней были особо близки, ближе чем когда-либо! И если бы задали подобный вопрос мне... Да не важно, о чем угодно - кто для меня первый? Я бы назвал ее. В любом случае ее. И я… Ну, не знаю. Я был уверен, что и я для нее на первом месте. Ну, пусть не всегда, но хоть когда-то! Но нет… В детстве нас было трое, а потом вот так как-то стало, что она и Джоуи. А меня и вовсе не принимали в расчет. - Джимми. Знаешь, - умоляюще сказала Майке. - Я, конечно, Патрицию не обожаю, но тут ты сочиняешь, мне кажется. Уж она за тебя удавиться готова… - Она за своих пацанов удавиться готова, а я для нее так… Пожалеть. Понянчиться. Теперь уже и на это не сгожусь, когда у нее сын есть. Но чтобы уважать, принимать всерьез, нет… А отец и вовсе. Он тогда даже не подумал обо мне. Даже на то, чтобы считаться опасным я не гожусь... Так просто… Путаюсь у всех под ногами… - Джимми, - сказала Майке терпеливо. – Даже если ты и прав… В чем я не уверена... Но когда в семье столько детей, ну не можешь ты для всех быть первым! - Не для всех. Но хоть для кого-то! Хоть в чем-то… - Для Майте ты на первом месте, я уверена. - Для нее на первом месте Пэдди, - насупился Джимми. - А Барби? – не сдавалась Майке. – Она, не сомневаюсь, тебя обожает… - Барби, да… - Джимми тяжело вздохнул. - Но она всех любит, как и Кэти. Как и мама. Я просто не исключение. Но все равно не на первом месте. А так хочется быть не одним среди многих и даже не первым, а единственным… «Для меня ты единственный», - хотела сказать Майке, но ее одолела досада. Если он сам этого не понимает и не видит, то и не надо. Хотя он, возможно, много чего не видит и не понимает. Весь в отца. - Пойдем пить кофе, - сказала она грустно. – Там еще оставалось печенье и ликер. На самом деле у них осталась еще куча другой еды, которую они даже не попробовали. Майке упаковала ее в контейнеры, чтобы Джимми забрал в замок. За этим занятием ей пришла в голову одна мысль, и она немного повеселела. - Знаю, для кого ты первый, - сказала она. - Хм? – Джимми недоверчиво взглянул на нее из-за кружки с кофе. - Для Джоуи! - С чего это вдруг? – удивился Джимми. - Он обо мне вообще не вспоминает, пока я ему сам на глаза не попадусь. - Да? И поэтому позвал тебя в крестные? Это, по-твоему, мелочь? - Ну… Это… - Джимми задумался. – Это да. - Вот видишь! – торжествующе заключила Майке. - А сколько такого еще было, о чем я не знаю. А ты просто забыл или не заметил? - Ну… - Джимми смущенно поерзал на табурете. – Джоуи, он вообще… Не особо во все это верит. Ему, наверно, вообще все равно было, кого звать. - Ой, ну ты невозможен! Даже когда тебя ставят перед фактом, все равно упираешься. Про твоего отца я, конечно, ничего доказать не могу… - И не сможешь, - сказал Джимми твердо. - Я ведь тебе не рассказывал... Почему все-таки вернулся в группу? Думаешь, мне в Ирландии было плохо? Я до сих пор... считаю, что это время было раем. Все было так идеально, я бы мог так провести хоть всю жизнь. Свой собственный дом, друзья, учеба, собака… Все так ненапряжно, неспешно… Там так хорошо, в Ирландии… Мне ни в каком другом месте не было так хорошо. И я был свободен. Ты не понимаешь, что такое, всю жизнь прожить в клетке и вдруг получить свободу. Хуже, чем в клетке, с самого детства у меня никогда не было своей собственной жизни, все время на сцене или под объективом… Каждый шаг, каждое движение расписано, как по нотам, все известно заранее. Даже короткие передышки не спасают, потому что знаешь: после них снова начнется этот ад… И вот я, наконец, оставил все это позади, как мне показалось, навсегда. Когда меня уже официально заменили Адамом, а я приезжал лишь так… сняться в клипе – не в каждом – мелькнуть где-нибудь на ответственном мероприятии, то да се… Скажи мне кто, что я вернусь… Сюда… Снова ввяжусь во все это... Я бы, наверное, сразу с собой покончил. Если бы заранее знал, что все равно все кончится… Те же самым. - И все-таки вернулся. - Да. - Почему? - Слишком много как-то стало проблем. Все пошло не так. Развод Кэти… Нехороший развод, я тебе всего даже не могу рассказать. Пока не могу. Пэдди со своей депрессией и суицидом. Потом Барби, Джон… С Патрицией тоже были заморочки. Один Джоуи на десять частей не разорвется же, каким бы мистером совершенство он у нас ни был… А потом отцу резко стало хуже, ну и… - Так почему ты вернулся? – переспросила Майке. Он непонимающе уставился на нее. - Потому что все вот это… - То есть, ты прилетел всех спасать? – спросила Майке не в силах сдержать язвительные нотки. - Потому что тебе намекнули, что без тебя никак не обойтись, и надо все бросить и снова взвалить на себя… все то, что ты так не любишь? - Ну все же стало по-другому, - пробормотал Джимми смущенно. - Теперь все не так. Теперь ничего, вполне жить можно. И у группы, я думаю, еще есть будущее и вообще… И отец еще жив. И, может, еще долго проживет, а нас ведь пугали, что это уже все… Вот знаешь, первые дни мне казалось – вот сейчас я-то нужен по-настоящему. И я на самом деле… Сумел кое-что изменить. Не я один. Но и без меня тоже… Не справились бы. На этот раз и в самом деле бы не справились Нет, я понимал… Я не ждал за это возвращение медали. Но все же… Думал, он станет относиться ко мне иначе. Я ведь смог измениться. Помочь себе и другим тоже. А он… Мне почему-то кажется, он этого даже не заметил. Я теперь раз и навсегда для него просто наркоман и неудачник, которого можно только держать в доме из милости. Джимми отвернулся, потирая затылок, словно у него затекла шея, потом снова повернулся к ней, уже улыбаясь, но глаза у него подозрительно блестели. - Почему сколько бы поступков плохих и хороших ты ни совершил в своей жизни, люди судят по плохим? – спросил он деланно бодрым тоном. - Не важно, пусть ты вообще не совершал ничего хорошего, был бы вообще никем. Лишь бы от тебя не было проблем! В конце концов – чем плохи проблемы? Не было бы проблем, не было бы и радости их решения… А если человек вдобавок способен делать что-то хорошее… Неужели это не самое важное? - Ты ждешь от них… Чего? Благодарности? – напрямик спросила Майке. - Только того, чтобы люди вели себя со мной… Не хуже, чем я с ними, вот и все. Судя по тому, как часто мне читают мораль о недостойном поведении, им самим это совершенно несложно… Только почему-то они этого не делают. Вероятно, из принципа. Приберегают свои высокие моральные качества для других, а я, ничтожный, их недостоин… Ошибки совершают все. ВСЕ. Плохие, необдуманные поступки совершают все. И те, кто попрекают за них кого-то другого, тоже их совершают. Но многие из таких никогда не сделали и не сделают ничего хорошего. Так что важнее? Но хорошее люди забывают через пять минут… а плохое помнят годами и… - И это их беда, а не твоя. Джимми быстро вскинул на нее глаза. - Если они хотят помнить плохое, то им с этим и жить. А ты не обязан. Ты можешь помнить только хорошее и быть счастливее их всех. - Я совсем не хочу быть счастливее всех, - проговорил Джимми. - В том все и дело. Я хотел бы, чтобы ВСЕ были счастливы. - Джимми, я уверена, есть на свете люди, которые счастливы только благодаря тебе, - сказала Майке твердо. Он кивнул и крепко сжал ее руку. Он был с ней сейчас, но думал он все равно о них, и Майке подумала – неужели так будет всегда? И Джимми всегда будет принадлежать в первую очередь своей семье, а потом уже ей? Неужели она всегда будет для него на втором месте? Джимми поднес руку к лицу и потер глаза – на нее он старался не смотреть. И Майке решила, ну что ж, пусть так и будет. Она все равно будет рядом. Ему нужна семья, та идиллия, в которой они когда-то жили, в которую верили. Но это уже не вернется. Как заставить его понять это? Разве что подарить ему новую? - Я просто хочу, чтобы меня любили… так же сильно, как я их люблю, - сказал Джимми с тоской. – Это все, это единственное, я не прошу ничего больше… Неужели это совершенно невозможно… Неужели это так много?.. - Может быть, просто дело в том, что никто из них не умеет любить так, как ты?.. – тихо спросила Майке. Джимми уныло кивнул. - Да-да, хорошо, когда тебя любят, но главное любить самому. Знаю, знаю… Но иногда так хочется, чтобы и МЕНЯ любили! Майке взяла его в лицо в ладони и заставила смотреть себе в глаза. - Я люблю тебя, - сказала она. Джимми улыбнулся, но как-то печально. - Как друга? - Как Джимми, - сказала Майке серьезно. – Не имеет значения, кто ты мне. Главное, какой ты… Именно такой, как есть. Главное, что ты - это ты. *** Когда в кассе автовокзала ей сказали, что на рейс до Фемарна осталось еще два билета, Майке разочаровалась чуть ли не до слез. Но уже поздно было отступать, потому билет она все же купила. До отправления было еще много времени, и они с Джимми пошли прогуляться около вокзала. Погода была не самая прекрасная, помимо легкого снега, который сам по себе был довольно приятным зрелищем, теперь еще и задул пронзительный, леденящий ветер. Да и говорить было как-то не о чем. - Ты сейчас домой? – спросила Майке неловко. - Нет, сразу в Гимних, - ответил Джимми. – Там хоть наши… А домой одному мне не хочется. - Джимми я… хотела спросить тебя кое о чем, - решилась Майке. – Если не захочешь, можешь не отвечать, только обещай, что не обидишься! - Ну и... о чем? – спросил он с некоторой опаской. - Это насчет вот… Того самого. Наркотиков. - Я больше не употребляю, - усмехнулся Джимми. - Да я не про то! Но просто… Я же никогда ничего такого не пробовала. И хотела от тебя узнать. Как это вообще? Джимми язвительно хмыкнул. - А тебе не приходилось слышать, что если расспрашивать о таком… у бывших наркоманов, то можно спровоцировать рецидив? - Конечно, слышала. Но это же та психологическая чепуха, в которую ты не веришь? К тому же, исходя из той же чепухи, бывших может спровоцировать на рецидив что угодно. Это вообще группа риска. Я могу предложить тебе булочку с маком, а ты меня за это изобьешь... - Да что ты вообще об этом знаешь! - Ничего, - сказала Майке серьезно. – Потому и спрашиваю сейчас. Я никогда этого не пробовала. Никогда не хотела попробовать. И не думаю, что захочу, но… Может, я правда что-то упускаю? Вот я и спрашиваю тебя. Это правда что-то такое, что по-другому не заполучить? Просто мне всегда казалось, что в жизни столько удивительного… Неужели и в самом деле есть что-то такое… Что прекраснее этого всего? Этого снега, например? Того, как он искрится, когда тает? - она поднесла к лицу край своего шарфа, разглядывая снежинки. - Снежинки, звезды, - усмехнулся Джимми. – Радужные блики, закаты, круги от камня, брошенного в воду, крики чаек, запах цветов, деревья под ветром... Все это, да? Все чему положено быть прекрасным. Поцелуй любимой девушки, смех ребенка… удовлетворение от работы, от творчества, от выполненного долга. Музыка, в конце концов! То, из чего состоит все счастье в этой жизни, правда? Ты вот понимаешь, у тебя есть это понимание. А у других нет. И они живут без этого всего. Кто-то имел, но утратил, кто-то не имел вовсе. Ты вот можешь смотреть на эту снежинку, и удивляться, как она совершенна и прекрасна, и сердце у тебя замирает, ведь так? Это и есть кайф. Влечение человека к красоте, обмирание души… Без этого человек жить не может. Но только… помнишь, ты тогда говорила про психологов? Что людям проще заплатить, чем бороться своими силами? Так и здесь, только наоборот. Чтобы получить настоящий кайф от жизни, нужно сначала научиться его получать. А для этого нужны силы и время. А тут… платишь и получаешь все сразу. Быстро. Сильно. Вся красота жизни оптом, все краски, запахи, звуки. Все ощущения. Ничего такого, конечно, чего ты не смог бы найти и достичь сам. Но только в этом случае не нужно ничего достигать и искать. Просто сделать укол. Он замолчал, глядя куда-то в пространство, снег уже припорошил его волосы и брови, Майке осторожно отряхнула их, задержала руку на его плече, и он накрыл ее своей ладонью. - То, другое... – продолжил он. - Настоящее реальное счастье, которого достигаешь сам, или которое даровано тебе свыше… Даже если его теряешь, у тебя хоть остаются вспоминания о нем. Гордость от того, что ты сумел его добиться. Печаль о том, что оно прошло… А наркотическое счастье, оно как суррогат... После него не остается ничего. Абсолютно ничего. Только полная и абсолютная пустота, которую необходимо побыстрее снова заполнить, иначе она сожрет тебя изнутри. Но я-то хотя бы знал, что существует что-то, кроме этого. Настоящее счастье. Я мог сравнить. Я помнил, что когда-то достиг этого сам и смогу снова достигнуть. А те, другие… Которые иногда еще дети, дети… И не знают в своей жизни ничего, кроме этого. Но как их можно винить? Мне в детстве все дали, всему научили. Пусть трудная, но такая яркая была у меня жизнь... А что есть у них? Дома душно, в школе скука, на улице рутина… По телевизору – идолы мгновенья. И наркотики для них… Единственная возможность распахнуть окно в небо, сделать глоток воздуха. Вот только за окном не только небо, но и земля… далеко внизу. Земля, о которую они разбиваются, если никто не подхватит. Майке обняла его, прижалась теснее. Она и жалела о том, что завела этот разговор, и радовалась, что он почти позади. Ей все равно пришлось бы заговорить об этом рано или поздно. Так что уж лучше побыстрее с этим развязаться. - Знаешь, мне приходилось выслушивать мнения, что наркоманов нужно убивать, изолировать, сажать в тюрьмы, запирать в психушках, принудительно стерилизовать, - продолжил Джимми. - И знаешь? Люди, которые это предлагают, довольно убедительны. И по-своему правы. Что с того, что под нож попадет несколько таких, у которых еще есть шанс... Зато будут обезврежены толпы отморозков, и для общества это будет в целом лучше - что, не так? - Не так, - ответила Майке побледнев. - Это ты из-за меня говоришь. Видишь мой пример и понимаешь. Но таких, как я, ведь единицы. И если бы ты не знала меня... - Я бы все равно ответила так же! – почти крикнула Майке. – Это ужасно предлагать такое, это как… - она запнулась. – Это как ввести принудительные аборты. Не важно, по каким показателям. Лишать кого-то будущего ради общего блага. Ведь не все же виноваты в том, что… - А тебе ответят, что бешеная собака тоже не виновата в том, что она бешеная, - прервал ее Джимми. - Но ты же не будешь ее жалеть… И возражать против ее усыпления. - Мы говорим о людях Джимми! – взвилась Майке. – О людях! Если их начать с собаками сравнивать, да еще с бешеными, то… - Прости. Это то, что мне самому приходилось выслушивать в лицо… иногда. Но тогда мне было все равно. Тогда я с этим был почти согласен. И жалел только, что некому меня усыпить… - Это из-за моих родителей, - сказала Майке, решив покончить с этим. - Что? - Это из-за них я спрашиваю у тебя сейчас все это, потому что… Мне придется о тебе им рассказать, и я уж хочу ВСЕ рассказать. Поэтому должна хорошо знать, что именно. Но именно поэтому тебе лучше не ехать сейчас со мной. Я хочу, чтобы они поняли. Чтобы сами хотели с тобой познакомиться. - Я хочу познакомиться с твоими родителями, - сказал Джимми подумав. – Правда. Хочу. Не то что, так положено или должен, а действительно хочу. - Скоро, - пообещала Майке. – Что ж… Мне пора уже. До автобуса они дошли в молчании. Майке думала, что раньше ей не доводилось вот так с кем-то прощаться. С кем-то таким, с кем расставаться не хочется до боли. И она решила, что ненавидит прощаться. У самого автобуса она остановилась, и они с Джимми в последний раз поцеловались. У поцелуя был привкус кофе, имбиря и корицы. - Все было прекрасно, - сказала Майке. – И все будет прекрасно, когда я вернусь. Не скучай. - Буду, - вздохнул Джимми и взял ее руки в свои. Его взгляд снова стал тоскливым. – Но я этому даже рад. Я надеюсь, я всегда буду скучать по тебе, когда мы будем расставаться. Тогда встречаться, когда кто-то из нас вернется, будет намного приятнее. Ты ведь вернешься? – спросил он неожиданно. - Конечно, - удивилась Майке. - Ко мне? - Странный вопрос, - она изобразила оскорбленный вид. – Я же твой рождественский подарок, забыл? Джимми растянул губы в улыбке, но улыбка вышла кривая. - Ты лучший подарок этого Рождества, кто бы там что ни получил. - И заметь, бесплатный, - усмехнулась Майке. - Вот все же… - она протянула ему сверток, который до последнего момента держала в кармане куртки. - Я не удержалась и купила тебе настоящий подарок… То есть это так, ерунда, чисто символически... Пока меня рядом нет… Джимми вдруг тихо рассмеялся и чмокнул ее в нос. - Я тоже решил сделать тебе еще один подарок, - сказал он. – Символический, – и он протянул ей почти такой же сверточек, но поменьше. – Откроешь на Рождество, ладно? Ровно в двенадцать, только не раньше, обещаешь? Тогда я буду точно знать, что ты в это время думаешь обо мне. - Постараюсь дотерпеть, - улыбнулась она. – Но тогда и ты тоже открой в двенадцать. - Ладно, только я и так буду думать о тебе все время, - сказал Джимми. Больше медлить на посадке было нельзя, Майке шагнула в автобус и махнула Джимми рукой с подножки. И вошла в салон, стараясь не оглядываться на окна. *** Майке специально отдала Джимми подарок перед самым отправлением, чтобы он не вздумал разворачивать его при ней. Потому что ей самой за него было ужасно стыдно. Это был, наверно, самый дорогой подарок из всех, которые она покупала на это рождество. И самый бесполезный при этом. На него ушли последние остатки ее скудных студенческих сбережений, и даже неприкосновенные деньги, полученные на экстренный случай от родителей. Она сама не понимала, зачем покупает эту вещь, может, для того, чтобы прогнать то легкое послевкусие от собственного разочарования по поводу того, что она не получит в подарок светильник в виде ангела. Ей так его хотелось, что она чуть не попробовала купить его сама, но в последний момент пошла вместо этого в бутик «Льярдо» и купила там фарфорового ангелочка для Джимми. Она увидела его в витрине среди прочих статуэток, еще когда покупала подарок для мамы, и он запал ей в память, а потом она поняла, что именно этот ангел должен был быть у Джимми, она почему-то была в этом твердо уверена. Снежно-белый, удивительно нежный, с позолотой на кудрях и маленьких крылышках, с личиком одновременно лукавым и задумчивым, печальным и нежным. В руках он держал крошечную золотую книжечку, которую можно было отделить от статуэтки и носить как кулон или как брелок для ключей… Оставалось лишь надеяться, что Джимми не питает особого отвращения к фарфоровым статуэткам. В автобусе Майке все-таки не удержалась и поковыряла ногтем обертку на своем подарке. И тут же почти испугано сунула коробочку в сумку, различив под ней слишком знакомую бледно-голубую упаковку. Сердце у нее забилось так сильно, что чуть не выпрыгнуло из груди, а она сама чуть не впрыгнула на ходу из автобуса. И остро пожалела, что не уговорила Джимми поехать с ней, ведь в автобусе оставалось еще одно место! Теперь ей глупыми казались ее страхи по поводу того, что родители могут его не принять. Разве такого, как Джимми, можно не полюбить? А если и нет, в конце концов, разве для нее это что-то меняет? В рождественскую полночь Майке открыла свой последний подарок и долго сидела, держа в ладонях очаровательную малютку-фею, сидящую среди полупрозрачных фарфоровых лилий. Она была почти точной копией ее ангелочка, только золотые локоны были длиннее, и золотые крылышки были, как у бабочки, а не оперенные. В остальном же обе фигурки были так похожи, что казались половинками одной статуэтки, разломленной пополам. Ничего, это ненадолго, решила Майке. Дома они поставят их на камин, и они всегда будут вместе. Станут единым целым. Хотя до этого, возможно, они никогда и не стояли рядом, но с этих пор больше не разлучатся. В руках фарфоровая фея держала миниатюрную бриллиантовую подвеску-ключик, словно протягивая его ей. Ключ от сердца…