Эра Богов

Спасибо Лодуке. Большую часть дня Эмма проводит среди своих любимиц, гонимая чувством неясной тревоги, будто ветер приносит откуда-то с Тирренского моря его солёные обещания о погибели. Угроза таится в каждой тени, отбрасываемой деревьями, в шуме воды фонтана, в запахе вина, льющемуся через кубок, потому что руки неумелой служанки дрожат. В золоте солнечных лучей, согревающих перистиль, в дурманящем аромате масел и благовоний, которыми рабыни окуривают помещения дома. Но и змеиное хладнокровие не способно унять её беспокойство и остудить воспалённый разум. В её руках заколка, оставленная Региной, когда она убила лабарию, и Эмма ощущает какое-то ожесточённое желание вобрать эту вещь в себя, потому что она принадлежит женщине, чьими руками была сломлена честь жены триумфатора. Женщине, поразившей её душу самым жестоким образом — невольно заставив возжелать. Она не знает, что делать с этим клубком чувств внутри, с дрожью, пронзившей тело, с жаждой касаться чужой кожи и ненавистью ко всем, кому это дозволено. Эмма подносит заколку ко рту и проводит языком по острию, прежде чем обхватить его губами до основания. Металл лежит на языке, а затем больно упирается в нёбо, и женщина ослабляет давление, рвано выдыхая. Медный привкус растекается по языку, будто сама Регина, если коснуться её между бёдер. В грудной клетке горит и хочется вдохнуть больше воздуха, но лёгкие словно сковало. Женщина вынимает остриё заколки изо рта и бросает её на пол — в ней уже нет ничего Регининого: ни запаха, ни теплоты её волос. Поднимается, поправляя задравшуюся столу, и направляется в перистиль, на улицу, где солнце уже склоняется к земле, налившись рдяным. Эмма садится у фонтана, слушая журчание воды, и закрывает глаза, вдыхая бархатистый воздух, наполненный запахом раскрывшихся под вечер цветов, и видит обнажённую женщину, чья тень ложится под ноги и извивается в такт движениям своей хозяйки. Её кожа в приглушённом свете свечей кажется темнее, и Эмма вздыхает, чувствуя, как желание поднимается внутри, расцветает розовыми бутонами. В груди становится тесно, будто воздух в лёгких обратился в густой и тягучий мёд. И вытекает из её губ, она представляет, как Регина накрывает её рот ладонью, и вот руки её измазаны мёдом, так много мёда. Нечем дышать. Они могли бы заниматься любовью по всему дому, оскверняя каждый его угол. И даже в ларариуме, у ног статуй Богов, чтобы они могли узреть саму суть порока, чьё семя посеяли в сердце гордой патрицианки, столкнув её с дьяволицей и не защитив от её чар. Говорят, что человек, осознавший свой грех, приходит в ужас, начинает скорбеть о содеянном, раскаивается и в итоге становится лучше. Но это лишь сказка для трусов. Потому что Эмма Гуд не жалеет ни об одном своём деянии, ибо любит всё сотворённое ею зло и не боится даже самой страшной кары, когда представляет их обнажённые тела, распластанные на полу её террариума среди живых клубков, среди яда. Они ласкали бы друг друга меж мерзких рептилий, потому что там им самое место. Женщина распахивает глаза, прогоняя дурман. Кровь внутри бурлит, а грудь вздымается от частого и тяжёлого дыхания, голова, кажется, всё ещё идёт кругом. Но ясность приносит гостья. Она идёт неспешно, почти крадучись, и это жутко нервирует, потому что сбивает мысли. Её стола рдяного цвета едва проглядывает через бирюзовый пеплум, накинутый и на голову, что совершенно не скрывает красоты её волос, напротив, оттеняет рыжину, и Эмме как никогда прежде хочется вонзить свои пальцы в тепло чужих волос и крепко сжать, чтобы ощутить как можно острее. Она не знает, чем вызвано нахлынувшее желание: то ли тем, что Зелена плоть и кровь от Регины, или же тем, что они желают одну женщину. И если Эмма получит гораздо больше, то Зелене достанется только боль. Она красива, невероятно красива в предзакатном солнце, льющимся на её кожу, будто самый дорогой шёлк, откуда-то тянет нардом и вербеной. Видимо, уже зажигают масляные светильники. Зелена улыбается, держа в руках яблоко. Плод знаний, плод греха. Сердце жены триумфатора заходится в сладостном предвкушении, где-то глубоко внутри бьётся тревожное томление. Зелена, словно змея, которая ужалит, никто не знает когда, но обязательно, неизбежно ужалит. — Регина хочет видеть тебя сегодня вечером, — она растягивает слова, и перед глазами Эммы вдруг мелькают картинки их первой встречи, когда на ней была маска безумной Беллоны, а на коже Эммы прикосновения чужой женщины. Тогда она говорит так же, тогда она смотрела так же. Уже тогда Эмма была испорчена и порочна. Уже тогда она проклинала имя мужа. — Я не приду, — в груди жжётся от неимоверного желания броситься в лупанарий Регины прямо сейчас, чтобы добраться до её тела, её волос, чтобы вдыхать и пробовать, чтобы прикасаться и разбивать дыхание об обнажённые колени. Но Эмма не может побороть злость на подобное обращение, будто она знатная собачонка грязной шлюхи, решившей, что она может указывать чистокровной римлянке. Но может ли Эмма заявлять о чистоте своей крови после всего, что вобрала внутрь себя, как омыла себя в реке порока? — Правильнее сказать, что я приду, когда сама захочу, — добавляет женщина, видя расцветающую ухмылку на розовых губах незваной гостьи. Зелена вскидывает голову, и в этом движении Эмме видится власть, от которой между рёбер становится тесно. Так делает Регина. И от этой мысли женщина готова изменить своё решение, но стискивает кулаки и остаётся неподвижной. В то время как не та сестра приближается неминуемо, неся за собой шлейф горько-сладкого запаха лаванды с древесными нотками сандала. Тёплый оттенок цитронеллы завладевает сознанием Эммы, которая вновь закрывает глаза, когда женщина наклоняется, и пряди её волос скользят по плечам неподвижной хозяйки дома. Эта смесь ароматов, слитых в один, проникает внутрь, заставляя сделать глубокий вдох, ещё один, ещё, до боли. Кожа покрывается рябью, подобной водной глади, принявшей в себя камень. Разум покидает тело несчастной патрицианки, ушедшей за своими грехами так далеко, что все дороги назад погрязли во тьме. И только серебряные нити чужого запаха, вызывающего почти звериное желание, натягиваются всё сильнее, обещая дорогу вперёд. И хочется дотронуться, чтобы ощутить кожей горячую кожу, услышать тихий вздох, олицетворяющий всё греховное, что есть у человечества. Но вместо этого Эмма ощущает, как что-то гладкое ложится в ладони. Яблоко. Зелена целует её в щёку, и на мгновение женщине хочется, чтобы это видела Регина. Чтобы почувствовать её ревность или злость, да хоть что-нибудь. Но они одни, и Зелена вскоре уходит, оставив яблоко в руках Эммы. — Пора ужинать, домина, — рабыня прогоняет иллюзии и мягкость тишины, Эмма вздрагивает и бросает злобный взгляд на служанку. Уже давно миновали сумерки. Есть не хочется совсем, и Эмма лишь пьёт вино, изредка заедая его фруктами. Бродит по атриуму среди каменных масок мёртвых предков мужа, которые смотрят на неё с презрением. И она презирает их в ответ и наслаждается их осуждением. — Смотрите, как я грешна, — шипит она, делая глоток за глотком, — я пятнаю честь этого дома. И мне не страшно. А потом она смеётся громким грудным голосом, пугая служанок. Пусть думают, что она сошла с ума, пусть скажут об этом её мужу, пусть! Она осушает кубок за кубком, до головокружения, до тошноты, потому что у жажды, снедаемой её, есть имя, и звучит оно, знаменуя порок и сумасшествие. Она хочет быть в другом месте, задыхаться в агонии чувств и уничтожать свою душу, касаясь бёдер шлюхи, бесчестной волчицы, чей дом должен гореть в аду со всеми, кто хотя бы в мыслях переступил его порог. Эмма борется с похотью, обуявшей её тело и душу, цепляясь за собственную гордость, но правда в том, что не осталось в Риме женщины безвольнее и бесчестнее, чем Эмма Гуд, жены великого триумфатора, привёзшего в свой дом змею. Рабыни пугливо носятся вокруг неё, пытаясь забрать из холодных рук бокал, умоляют её пойти поспать, жгут благовония, якобы отгоняя злых духов. И эти их туники, мелькающие между колоннами, дико веселят опьяневшую женщину. А потом одна из них подносит ей свиток, который принесли ещё вечером, и боязливо отступает назад, когда на лице госпожи отражается гнев. Эмма с клёкотом внутри размахивается и швыряет пустой кубок в стену, где остаётся отметина. Страх и паника овладевают ею, будто врата ада разверзлись, и что-то ужасающее и опасное тянет к ней руки, чтобы забрать всё, что у неё есть, а после поглотить её душу. Она рвёт письмо, утробно рыча, и приказывает подать ей плащ-пенулу. Её гордость повреждена, Эмма сама повреждена, потому направляется в обитель порока, чтобы взять желаемое, чтобы стереть свои страх и злость о тело Регины. Ведь через неделю в Рим возвращается её муж.