Эра Богов

Багряный закат разливается над Римом, окрашивая Вечный город алыми бликами догорающего дня. На душных улицах изредка проносятся потоки свежего воздуха, нечаянно задевая пыльные занавесы в распахнутых окнах. В домах постепенно зажигают масляные светильники с благовониями, чтобы скрасить душный вечер. Дом Августа Гуда, сморённый томительной вечерней негой, почти тих. Лишь отдалённые шаги преторианцев, обходящих владения великого триумфатора, доносятся с заднего двора. Где-то лают псы, желая свободы. Сумерки — самое время молить Богов. Стройный силуэт приближается к тяжёлым дверям с резьбой. Лёгкая бирюзовая ткань, скрывающая гордый стан женщины, едва колышется, когда она останавливается. Приподняв подол своей туники, Эмма вступает в полутёмный зал, где в центре возвышается алтарь у статуи Юпитера. В нос ударяет приглушённый бальзамический запах ладана, смешанный с изысканным горьковато-пряным ароматом мирры. Рабыня, покорно опустившая глаза и держащая в руках крупного петуха, передаёт беспокойную связанную птицу хозяйке, поспешно покидая священное место. Женщина опускается на колени и тянется к чаше, стоящей у ног Юпитера, берёт остро заточенный клинок, поднося к петуху, чьи маленькие глаза-бусины блестят в тусклом мерцании свечей. Её губы едва движутся в просьбе, обращённой к могущественному Богу. Мысли становятся тяжелее и навязчивее, когда перед глазами возникает образ из сна, Эмма знает, что он принадлежит женщине, о которой говорят её служанки, о которой говорит весь Рим: мужчины, благоговеющие перед её красотой и ненавидящие за то, что не могут получить, и женщины, сгорающие от зависти. Под покровом её дома творится разврат, пороки обивают порог её спальни, но её позволено касаться единственному мужчине, который ей не принадлежит. Идя в дом греха, чтобы увидеть ту, с кем делит мужа, Эмма хочет заручиться поддержкой Богов, обещая им самые лучшие жертвы и подношения. Она знает, как сильны её молитвы, и чувствует почти удушающий запах победы. Но сначала ей нужно узнать врага. Эмма абсолютно точно знает, что делает. Коварство вьётся в ней молодым, но крепким плющом, обвивающим горячее сердце. Гуд и не представляет, насколько его жена искусна и за пределами их спальни. С самого детства, имеющая стальной стержень внутри, Эмма знала, как увлекать за собой в сети, из которых сложно выбраться. Порой она сама задавалась вопросом, откуда в ней столько желания управлять чужими жизнями. Она осторожно подносит острие лезвия к птице, а после колет вниз шеи, не боясь, что измажется в крови. Тёплая алая жидкость струится по перьям и белым пальцам, плотно удерживающим шею мёртвой птицы над серебряной чашей, наполняя её. Эмма поднимает глаза, глядя на крепкое мраморное тело, и улыбается, ощущая, как сердце заходится в груди, предчувствуя грядущее. Верная рабыня Галла рассказывает, как пройти незамеченной по дворам. Эмма выходит из дома одна, без сопровождения, что абсолютно неприемлемо, но так необходимо. На ней новая чистая тога тёмно-бордового цвета с золотыми перевязями и совершенно нет украшений, помимо одной вещи. Волосы распущены и аккуратно завиты, одна сторона поднята с помощью увесистой заколки с острым концом. Она дотрагивается пальцами до заколки, инкрустированной рубинами, вгоняя тонкое остриё плотнее в волосы и чувствуя, как серебряный стержень больно царапает кожу. Женщина закрывает глаза, наслаждаясь болезненным ощущением, как вдруг слышит насмешливые разговоры легионеров, проходящих неподалёку от места, где она скрывается. Эмма уходит в тень колонн, ожидая, пока мужчины скроются за соседним домом. Дом Регины из рода Юлиев огромен и красив — наследие великого некогда рода. Эмма осматривает массивные колонны и статуи. Её внимание привлекает огромная статуя Аполлона, взвалившего себе на плечо сопротивляющуюся Дафну, чьи руки уже превратились в ветви. Они так красивы: Аполлон в своей любви и ненавидящая нимфа, отдавшая свою жизнь земле, не желая становиться невольной женой нелюбимому мужчине. У атриума Эмму встречает стража. Мужчины с подозрением смотрят на женщину, преграждая ей путь внутрь. — Вы действительно откажетесь впустить жену будущего императора? — спрашивает она, горделиво приподняв голову и гневно глядя на мужчин, которые переглядываются, очевидно, думая, впускать ли её. Если она лжёт, и кто-то узнает о том, что они впустили постороннего, им попадёт, но если женщина говорит правду, а они решат прогнать её, их казнят за подобную дерзость. Они отходят, позволяя Эмме войти. В атриуме горят свечи, источая благовония. Лёгкий цитрусовый аромат с сочной цветочной сердцевиной, мягко ласкающий обоняние. Женщина касается пальцами жёсткой ткани занавеса, закрывая глаза и вдыхая дурманящий аромат. Она медленно следует между колонн, глядя на потрясающую лепнину и искусные фрески, особенно ей нравится изображение Юдифи, держащей в руках голову Олоферна. Усмешка ложится на тонкие губы, когда Эмма думает, как не к месту здесь эта фреска, являющаяся примером добродетели, побеждающей порок. Это было бы символично, не будь с точностью наоборот. Дом, несомненно, выглядит богатым внутри. Ещё бы, чтобы принимать сенат в своей обители и прочих знатных граждан, не стоит экономить на убранстве дома. Эмма проходит мимо нескольких комнат, чьи двери неплотно закрыты. Она останавливается и слышит, как льётся вино, а после звучит женский смех, заливистый и звонкий. Сквозь решётчатые двери женщина видит, как грузный мужчина в нижней тоге увесисто хлопает своей ладонью по белому боку девушки, которая садится к нему на колени. Из соседней комнаты доносятся стоны и глухие скрипы, Эмма следует дальше, желая поскорее оказаться подальше от чужой страсти. Но разве конечная цель — не зал порока, о котором ходят разнообразные слухи? Мимо неё снуют рабыни, несущие в руках маски богов, одна останавливается рядом с ней, почти восхищённо глядя на белокурую незнакомку, чей гордый стан скрыт под благородными одеждами. Девушка смущена под проникновенным взглядом, таящим вызов, коим награждает её женщина. Рабыня, чуть наклонив голову, протягивает Эмме маску. Верхняя часть лица царицы богов — Юноны. Красивая лепнина, дорогой материал и золотая кайма по контуру маски. Женщина берёт предложенную личину, думая о том, что это как раз то, что необходимо, если она не хочет, чтобы её кто-нибудь узнал, особенно когда где-то здесь находится её муж. Эмма едва кивает рабыне в благодарность, надевая маску. Через какое-то время она оказывается у просторной залы, скрытой парчовым занавесом. Эллинская мелодия мягко льётся из-под тонких струн арфы, и Эмма поражается красоте мелодии, привезённой из другой страны. Она чувствует очень сильный тяжёлый запах, раскрывающийся в тёмных тонах древесины и источающий пряную сладость, почти животную, смешанную с травяным шлейфом. Сложный аромат, который сначала пугает своей настойчивостью, а после окружает приятной аурой томления, и Эмма теряется под дурманящим натиском. Это всё какие-то курения, заставляющие проснуться звериное начало в каждом, кто приближается к сердцевине разврата. Юнона отодвигает складчатую ткань, видя несколько длинных низких столов, вокруг которых ложи, покрытые восточными тканями и персидскими подушками. Рабы с опахалами, стоящие у колонн, неустанно машут над гостями, разгоняя дымную дурманящую завесу. Танцующие женщины в масках, чьи тела блестят от масел, извиваются в ритм мелодии, качают бёдрами, скрытыми под тонкими тканями. Золотые перевязи звенят от каждого их движения. Эмма смотрит с восхищением, думая о том, насколько притягательным может быть порок, насколько манящим и вязким. Странная атмосфера раскрывает объятия молодой богине, призывая окунуться в тягучие извращения, коими переполнен этот дом. Среди прочих Эмма выделяет женщину в маске Беллоны, чьи рыжие кудри спускаются по плечам, её, в отличие от других, не смеют касаться мужчины, вольно распускающие руки. Юнона чуть выходит из-за занавеса, чтобы лучше рассмотреть, что происходит на другой стороне залы. Беллона сидит на ступенях, гордо расправив плечи. Её волосы едва касаются белых колен женщины, сидящей на широкой ложе. Эмма, наконец, поднимает глаза, пытаясь осознать, что видит. Может, виной всему дурман, которым здесь пропитано всё, даже твёрдый мрамор и люди. Или вино, которое ни разу не коснулось тонких губ. А может, дело в том, что её Боги — изощрённые шутники, чей юмор — проклятье. Полные губы подёрнуты улыбкой, хищной и коварной, как если бы с них сочился яд нового вида, убивающий мгновенно. Эмма, не замечающая, как её постепенно развращает порочное очарование этой змеиной улыбки, собрала бы этот яд, чтобы сохранить как единственную драгоценность. Чёрные, словно смоль, волосы свободно ниспадают по округлым плечам, едва касаясь груди. На её лице нет маски, и Эмма видит тёмные глаза, чей жадный взгляд обращён к тем, кто без стыда предаётся утехам. Эта женщина источает самые страшные пороки, как если бы в ней сошлись все смертные грехи. Величественная осанка, тонкая талия, аккуратная грудь — Эмма узнаёт, кому принадлежал образ из её сна. Эмма узнаёт, кому принадлежит её муж. — Ре-ги-на, — тихо произносит женщина, снова пробуя имя на вкус, сопоставляя его с тем, что видит. Всё творящееся вокруг становится таким привычным и спокойным, словно никто из них не нарушает заповедей. Будто кара Богов никогда не настигнет тех, кто примеряет их лики, выдавая свою гнусную суть за божественную. Эмма с колотящимся сердцем и перехваченным дыханием взирает на совершенное божество, восседающее на троне порока, чувствуя, как её желания нелепым образом сходятся в одно — пасть на колени перед королевой шлюх. Чтобы её волосы так же касались белых ног женщины, давшей приют разврату. И ей совершенно не стыдно, ей, замужней женщине, возжелавшей другую женщину. Сплетённые тела, запахи и звуки, сливающиеся под сводами просторной залы — всё это, подобно водовороту, затягивает в самое сердце греха, пробуждая самые низменные желания, рождая постыдные образы, сотканные из горячих прикосновений и наслаждения. Как если бы она сама была одной из этих шлюх, восседающих на бёдрах мужчин, дабы удовлетворить свою жажду удовольствия. Регина тянется к подносу с фруктами, отщипывая виноградину и поднося к губам, и Юнона отождествляет себя с тёмной ягодой, замирая и почти чувствуя лёгкое прикосновение, словно от раздвоённого змеиного языка. Юнона ощущает жгучее желание прикрыть собой почти невесомое тело, изломать её в грубых объятиях, больно искусать её смеющиеся губы. А после поить её вином и целовать терпкость чужого рта, вбирая в себя сладость краткого момента, чтобы после рассыпаться алмазной пылью в белых ладонях. Эмма не знает, за что на неё легло проклятье Богов, позволивших воспылать страстью к чужой женщине, которая, подобно дьяволице, восседает на своём троне. Как она смотрит на всё происходящее, наслаждаясь и будто бы впитывая в себя невидимую ауру, переливающуюся греховными цветами. Она отождествляет Регину с самим Римом, чьё величие не сравнить ни с чем. Эмма видит её через много веков, а может, даже столетий, всё так же восседающую, но теперь уже над руинами Вечного города, потому что ни один из Богов не осмелится коснуться её. Сражённая Юнона, принося жертву Юпитеру, отдала куда больше, чем могла бы позволить. Женщина снимает с себя верхнюю тунику, оставаясь в короткой белой тоге, и движется через сплетённые тела и стоны, повторяя путь своего мужчины, который давно ждёт Регину в её покоях. Когда хозяйка дома обращает взор на женщину в маске Юноны, та не останавливается, движимая дурманом, охватившим её разум. Эмма чувствует, как по телу разливается горячая кровь, словно лава, уничтожившая Помпеи. Она чувствует и другой взгляд — рыжей Беллоны, невозмутимо сидящей в ногах Регины. Беллона вдруг смеётся, поднимаясь и направляясь к Эмме. Беллона признаёт в ней запретную страсть к той, чьё сердце оплетено мраком сладострастия. Регина внимательно и интересом следит за Беллоной, тянущей руки к незнакомке, чьи глаза, подобно великому небу, заставляют забыть, что люди не умеют летать. Она не похожа ни на одну их тех женщин, что доставляют удовольствие её гостям. Эмма чувствует, как чужие руки касаются её бёдер, двигая ими в такт волнующей музыки, она позволяет рыжей Беллоне дерзкую близость. Юнона отклоняется назад, прижимаясь спиной к женщине, танцующей вместе с ней. Она ощущает чужое дыхание на своей шее, тёплые губы так близко, и Эмма не знает, почему не сопротивляется столь интимным для неё прикосновениям. — Ты как я, — шепчет женщина, целуя ухо и кладя руку на упругий живот Юноны, — не можешь любить тех, кого разрешено. Эмма резко разворачивается, чувствуя пробежавшую по спине дрожь от слов Беллоны. Они останавливаются, и женщина ощущает, как тяжёлый взгляд скользит по её спине, замирая где-то в районе проступающих сквозь тонкую ткань тоги лопаток. — Но, осмелившись на то, что позволено лишь Богам, — тихо проговаривает рыжая, приближаясь к белому лицу, — нельзя верить, что получишь их благословение. Ещё миг и Эмма чувствует тепло чужих губ на своих. Она замирает, чувствуя запах женщины, полностью обволакивающий её и заставляющий ощутить себя жертвой, заворожённой взглядом змеи. Когда Беллона отстраняется, Эмма оборачивается, чтобы увидеть давно пустую ложу.