Сейчас назови мне цену дыхания, Цвета глаз и жара запястий. Или позже дотла сгоранию В одержимости-страсти.
Закончив работу поздно вечером, Тэхён собирается уйти, но в дверях натыкается на уверенную фигуру Чонгука и растерянно отступает назад. Тэхёну страшно больно по всему телу, а болеутоляющие в машине. Ближайшие десять минут придется терпеть. Монотонный взгляд, парализующе-змеиный, прикидывающий – во сколько обойдутся потраченные минуты. Прорезается линия ухмылки на привычно требовательном лице, и Тэхён слышит, как из разрезов по запястьям хлынула кровь. Неуютный булыжник в его груди отбивает чечетку. Каждый чертов раз. А у Чонгука ни капли совести, но топящий бесцветный голос, как будто он переутомлен на неделю вперед. — Есть минутка? Вижу, ты уже тут закончил… — Он садится на диван, проводит рукой по плюшу и кивает на кресло, приглашая Тэ устраиваться поудобнее. — Дело есть. Конечно. Иначе бы Чонгук не соизволил появиться лично. Опустив плечи с тяжелым выдохом, Тэхён сел, но от напряжения сцепил пальцы в замок. Он убеждает себя, что слишком остро реагирует на человека, последний разговор с которым был на повышенных тонах. Оно того не стоит, Чонгук об этом уже и думать забыл. — По телефону я на такие темы трещать не люблю, поэтому заехать решил, — отрубает любые другие мечтания Тэхёна, деловито скрещивает руки на груди. — Я в выходные показываю Юнги важным людям. Хвастаюсь трофеем, да. Прием устраиваю у себя дома. С тебя организационный вопрос, как обычно. Календарные часы, отрезки времени – все Чонгуку безразлично, он знает, что возможно все, если хорошенько постараться. — До субботы два дня, — сурово напоминает Тэхён. Чонгуку не видно под слоем тонального крема мешки под его глазами и изнеможение на дне зрачков. — Два дня, Чон Чонгук… Повисает щекотливая пауза. Опасно прищурившись, Гук смотрит пулей навылет: его не волнует. Тэхён спорить и возмущаться не берется, только обреченно кивает, кусками расслаиваясь перед несносным величием. В конце концов, он делал это сотни раз, все уже на автопилоте, поспит как-нибудь в другой жизни. — Хорошо, как скажешь. Какие-нибудь пожелания? Тэ достал телефон и приготовился делать заметки. — На этот раз мне нужно что-то вроде сцены, — Чонгук прищелкивает пальцами, — как на той тусе, где Чимина обмазывали шоколадом. Под нашего нынешнего Юнги хоть сатанинский бал закатывать можно, поэтому – постарайся. И не забудь, что завтра ты его катаешь. — Я помню. Ссыпав гору обязательств и раздав указания, Чонгук замолк. Главное, не наговорить лишнего, не шагнуть в сторону мин, потому что с Тэхёном любое общение и есть минное поле. С ним пройдено и пережито многое, и это опасно для неприкосновенного личного пространства. Тэ замер напротив с каменным лицом и смотрит в одну точку на стеклянной поверхности стола. Все время хочет спросить: вот так для Чонгука - нормально? Так холодно и сердито, с этой хмуростью на уровне бровей и безо всякого интереса? — Проблемы? — И Чонгук действительно решит их, если они есть, приструнит и обезвредит. — Знаешь, если бы ты спал ночами, а не веселился, то наверняка бы не выглядел так отстойно. — Спасибо, кто бы говорил, — оскалившись, выдавливает Тэ. — Кого я должен за это благодарить только? Скопившаяся в Тэхёне усталость не уложится в одну ночь, ее намного больше, собравшейся с крупиц извечных переживаний, работы за себя и того парня, беспощадной унылой действительности. — Я уже не имею право проводить время с друзьями? — Тэхён пробует усмехнуться, может быть, вызвать ревность, но видит одно уничтожающее равнодушие. — Делай, что хочешь, только знай свое место и помни об обязанностях, — и Чон поднимается, поправляет куртку. Шаги на выход. — Увидимся. Тэхён несколько минут сидит неподвижно, прикрыв глаза и зажав расходящееся по швам нутро закушенной губой. Он уже и забыл, когда они с Чонгуком говорили по-человечески, без бизнес-планов, грязи и обмена остротами. И когда бы Чонгук поинтересовался его здоровьем, состоянием, а после позволил бы спросить у него то же самое. Но он ни с кем не считается. — Упрямый козел, — шипит Тэ. Но уже набирает на телефоне номер для крайне позднего делового разговора.***
В зеркале слишком красиво, как ни повернись, перекладывая ноги и светя подтянутыми ляжками. Чимин сдирает платком лишнюю кожицу с губ, чтобы розовый тинт лег без изъяна и продержался как можно дольше. Идеальная линия челюсти, пронзительный смоки на глазах, а Чим такой насыщенно-рыжий, такой раскрепощенный после пары затяжек каннабиса, что готов на все и для каждого. Ногти цвета индиго, на теле ничего, кроме кружевных синих трусиков. Не его заскок - клиент возжелал. И клиент вернулся после душа, наглухо закрыв за собой дверь, запечатав номер со всех сторон. — На колени, шлюха. Сглотнув, Чим опустился, подполз и, проникновенно взглянув вверх, раскрыл грешный ротик пошире. Когда это происходит, Чимин не задумывается о том, что он отвратителен. Он прекрасен, делая то, что ему нравится, причмокивая губами и вонзая накрашенные ногти в чужие бедра. И его ухоженное маленькое тело спасительно, оно дает окружающим почувствовать себя первыми и единственными. Чимин безбожно хорош в игре в невинность, и его вертлявый зад охотно напрашивается на член. Позволяя приручать себя раз за разом, Чим не стесняется в выражениях и жестах. А эта дешевая колючая ночь, к тому же, вытрясла из его тельца слишком много сил, приковав к кресту. От наручников Чимин все утро чешет запястья и матерится, когда Намджун смазывает мазью синеватые грубые следы и сочувствующе хмыкает: — Так уж и больно? — Ну конечно больно! — вспыхивает Чим, хлопая покрасневшими злыми глазами. — Три часа посиди прикованным! Это было так медленно, так невыносимо… Я думал, что сдохну, так и не кончив, а этот старпер сидел и дрочил на меня, представь! Даже не шлепал, сука! — Мы уже разобрались с ним, расслабься, — успокаивает Нам. — Такие практики заранее оговариваются, а он ни слова не сказал. Конечно... — Уёбок потому что, — плюется Чим и шипит, обсасывая раненную губу. Намджун осторожно проводит по ней пальцем. — А это что? — Зубами прикусил, вот что. — Чимин опускает глаза, шлепает Намджуна по рукам, хотя в бинтах и стало чуть легче. — Хорош изображать курицу-наседку, бесит. А Намджуна не бесит, ему привычно, поэтому улыбка такая искренняя. Он знает Чимина еще с начальной школы, они сдружились и шли нога в ногу рядом. В Чимине раньше вообще было ноль джема, но он удивительно мягок и добр, правда, уже где-то глубоко внутри, чтобы не быть легкой мишенью, не рваться на части. Сексуальности его хватит на половину штаба, поэтому Нам ни разу не удивлен, что Чонгук признал его лучшим. По крайней мере, до появления Юнги так и было. Вряд ли они будут конкурировать, а с такими джокерами Чонгук обречен на лучшее место под солнцем, на куш несказанной величины. Календарь худел год за годом, и Намджун едва успел заметить, как Чимин из робкого пухленького подростка превратился в подтянутого шустрого юношу, сменившего очки на линзы, робость на дерзость, а книжки на взрослые игрушки. После старшей школы их дороги разошлись: Намджун ушел в университет на финансы, а Чим провалил экзамены, позже выяснилось – назло и специально. Тогда-то и пошло-поехало. Зацепка за плохую компанию, душные тусовки, секс и наркотики, бессмысленные дни и знакомства, расточительство и несусветная ложь. Намджун какое-то время пытался помочь, вытянуть его, но Чим упирался: ему другого было не нужно, он не считал себя достойным. За целый чертов год, что они не общались, Намджун успел возненавидеть Чимина, испытать к нему отвращение и только потом пришел к выводу, что все равно любит его, как младшего брата. И отворачиваться от него почти то же самое, что подписаться под фальшивостью их многолетней дружбы - недопустимо. Но когда они встретились в следующий раз, Нам пришел в полное отчаяние: он застал Чимина верхом на каком-то парне, и от шока и возмущения не просто не смог закрыть дверь, а вообще вошел в чужую квартиру, названную адресом встречи. Он требовал объяснений, а обкурившийся Чим приставал и ловил губами его запястья, порол чушь. Тогда стало ясно, что кошмар наяву продолжается, дошел до апофеоза и без поддержки Чим загремит либо в казенный дом, либо на тот свет. Процесс оказался необратимым: Чимин втянулся. И напрочь отказывался уходить из той среды, в которой пустил корни. Он прописался на улицах, вел такой беспорядочный образ жизни, что когда Намджун после теста на ВИЧ услышал из его уст радостное: «Отрицательный!», он ушам своим не поверил. Чимин – гребанный везунчик. Но раз на раз не приходится, и Намджун постоянно волновался за него, пропускал лекции, однажды даже на экзамен не пришел, потому как тащил Чимина из-за тридевять земель к себе домой. В таком странном «нигде и ни о чем» прошло немало недель, за которые Намджун успел переосмыслить не одну из базовых своих ценностей. Так муторно и продолжалось, пока не появился некий Чон Чонгук, выловил «золотую рыбку», страстно вымучил в постели. Он привнес в жизнь Чимина размеренность и режим, высек так строго, что перемены не заставили себя ждать: Чим перестал перечить, почувствовал себя в своей тарелке. У него наконец-то были развязаны руки. Намджун никак не мог взять в толк, что тянет его друга к распутствам и образу жизни тотального шлюховатого распиздяя. Потом сообразил – неусыпный родительский контроль, авторитарный режим в четырех стенах. Чим бежал из-под него, забитый провалами и неудачами, увеличивающимися многократно под гнетом старших. Теперь он с родителями не общается вовсе, они его знать не хотят, предпочитая отдать все внимание второму сыну. Сложно принять такой выбор. Намджун колебался, наступая себе на пятки, а Чим развенчивал его принципы, сверкая подведенными глазами и меняя духи с одной дорогой марки на другую. Намджун не хотел вставлять ему палки в колеса, он единственный, кто согласился принять его таким, какой он есть. И, проникшись, взял роль тихого наблюдателя, обратился опорой и поддержкой Чимина, стал провожать его к клиентам, потому что беспокойство не отпускало. И как-то раз познакомился с самим столь нахваливаемым Чонгуком. Тот поразил его и предложил работу, а Намджун, подумав, что после университета нужно дать себе хоть какой-нибудь старт - согласился. В большей степени потому, что Чимин оказывался под присмотром, иных причин тогда не маячило. Намджун заболел синдромом старшего брата, и Чонгук часто над этим посмеивается. …Смеется и Чимин, когда к ним с Намджуном на кухню заходит Юнги в чем мать родила и открывает холодильник, висит на дверце, упрямо разглядывая пустые полки на предмет чего-нибудь срочно пожрать. — Вы что, блядь, святым духом тут питаетесь? — ворчит он, натыкается на удивление Намджуна и смех Чимина. — Что уставились? Я всегда голый сплю. Чего вы тут еще не видели? — Например, твоего нового цвета волос, — откашлявшись, говорит Намджун. — Тебе дико идет блонд, хён, — поддерживает Чим. — А, точно, я же теперь блондинка, — вспоминает Юнги, стуча ладонью в висок. — Так что, почему холодильник пустой? И даже спросонок он выглядит очаровательно сладким, поднимает брови и ждет ответа на требуемый вопрос. — Вообще, за тобой Тэхён с минуты на минуту заедет, он говорил, что кормить тебя перед обследованием не стоит, — сообщает Намджун. — Да и к тому же, мы тут еду не держим, — Чимин пожимает плечами, — сам понимаешь… Не дом. — Может, для вас – не дом, а мне хочется вставать по утрам и жрать хотя бы кофе с бутербродами, а не смотреть на повесившихся мышей в морозилке. Эй ты, как там тебя… — Он тыкнул в грудь Намджуна, прищурился в потугах вспомнить. — Намджун. — Да. Намджун. Чтоб прикупил мне жратвы, братан. Возможно, я даже буду в хорошем настроении, чтобы делиться ею с остальными. И он вальяжно пошлепал вон из кухни, почесывая подтянутый крепкий зад, а через несколько минут, припрыгав в одной штанине джинсов, спросил: — Парни, а у вас пустых коробков из-под спичек не найдется? Чимин и Намджун ошарашенно переглянулись. — Зачем тебе вдруг? — Анализы в них положить. Я же в больничку еду, Тэхён сообщение ночью прислал. — Он поскакал в сторону уборной. — Давайте-давайте, ищите! Мои анализы уже прям на подходе…! — Господи, он меня поражает, — вздыхает Намджун. — Никаких манер. — Этот хён действительно крут! — потянул Чим восторженно и расхохотался. — Он задаст всем жару. И Намджун согласился бы, но считает, что привлекательность и харизма Юнги уж больно роковые элементы. Впрочем, не его дело, ему надо в магазин – прикупить сюда хоть какой-нибудь еды, ведь он давно подумывал об этом сам.***
Шуга так провонял больничным запахом, что даже выкуренная сигарета его ничуть не притупила, аж тошно. Он с детства терпеть не может этих врачей, медсестер и их порой наигранную заинтересованность. Как только закрылось окошко, в салоне авто воцарилась шелестящая бумагами тишина. Юнги прилип к креслу и расслабился. Тэхён просмотрел медкарту, сказал, что об анализах сообщит завтра, когда ему позвонят, и снова замолк. Сегодня на нем совсем подранный синий свитшот, ко всему прочему изрезанный по воротнику и рукавам, но выглядит миленько: Юнги даже снизошел до комплимента. Если бы не Чонгук, Тэ мог бы выпустить свою линейку одежды или стать модельером, пуская деньги по ветру где-нибудь в Милане. Но совмещать тоже находится досуг, не досуг только жаловаться и исходить истериками. Настроение у Тэхёна сегодня явно лучше, чем вчера. Он без лишних слов отвез Юнги в кафе, накормил до отвала и, глотнув зеленого чая, решился спросить: — Как тебе здесь? — В целом? — Юнги погладил себя по животу и заулыбался. — Отличная кухня. А помимо того, в Сеуле так же, как и в Тэгу. Знаешь, города мало меняют контрасты в обществе: везде найдутся гении и долбоёбы. — И к кому относишь меня? — Тэхён подпер кулаком щеку. — Пожалуй, к гениям. Пока из долбоёбов я имею дело только с собой. Черт меня дернул увязаться за твоим Чонгуком. Запоздалая самоирония вызывает у Тэхёна улыбку, и Юнги уже не кажется ему угрозой номер один. — Он не мой Чонгук. Он ничей. — И его это вполне устраивает. Он нацелен получать то, чего хочет. Причем не абы как. Мне это импонирует. Тебе бы не бегать за ним, Тэхён, а обратить внимание на себя. — У тебя кофе стынет, — переводит стрелки Тэ. Юнги интересно, когда он уже сможет приступить к работе, а Тэхён качает головой, упоминая о дне после приема. И не раньше. А у Юнги самая настоящая ломка. Она неплохо перекрывается вечерним фестивалем травки Чимина, тот пляшет по комнате кругами, пялясь в потолок и повторяет: «Хо-ро-шо», но бинты все еще на нем, а боли внутри - ноль. Они с Юнги тет-а-тет, обсуждают призвание, бороздят млечные пути на пару и слушают какую-то слащавую ересь с музыкального канала. После первого косяка Шуга тупо залипает на рыжую бестию, после второго притягивает за шею и, прижавшись к губам, беззастенчиво трогает за член, не настойчиво и почти нежно. Для Чимина это уже чересчур, он привык соображать в любой ситуации и следовать некоторым законам, установленным боссом. — Слушай, Юнги… — Шуга липнет к его шее, раздражая тяжелое дыхание. — Нам нельзя… Между собой никак. Чонгук, конечно, не сказал тебе. — Почему это - нельзя? — Юнги опьянело уставился и остановил приставания. — Чонгук считает, что секс между товарищами по цеху уменьшает производительность. Если мы будем удовлетворять друг друга, то на клиентов останется меньше нашего персонального «голода». — У нас с тобой его меньше не станет, — проникновенно шепчет Юнги и, пересев к Чимину на колени, наваливается на него и разрывает приоткрытые губы языком. Чимин разрешает только мокрый длительный поцелуй, после чего останавливает Юнги, отталкивая. — Хватит, хён. Умение вовремя притормозить, за пару секунд до сдвига по фазе, в Чимине - ценное качество. Юнги им не обладает, зато обладает разрушительным упрямством. Просто глядя в упор и лукаво щуря глаза. Чим понимает, что было ошибкой угощать спайсом и без того безбашенного Шугу, разводить его на веселье в состоянии классического недотраха. Будь здесь Чонгук, взвинченный так же, он бы разложил их двоих. — Может хотя бы отсосешь у меня…? — дует губы Юнги, запрокидывает голову, смеясь и ерзая Чимину по стояку. Действительно ли не при своих или играет – неясно. — Чего тебе стоит показать свои умения, м? Никто не узнает, если они пренебрегут правилами и сделают ночные часы чуть ярче. Однако, Чимин все равно не идет на уступки: если будет нужно, Чонгук прочтет по глазам и вполне заслуженно принизит этим перед Намджуном, который как обычно понимающе кивнет и по-отечески вздохнет, отпуская грехи. — Знаешь, я поначалу тоже такой был, — Чим садится, обнимая Юнги за талию и прижимаясь к его груди. — Все время пытался заглушить монстров внутри, подкинув очередную жертву. Но, хён, их не ублажить. Когда бывает по-настоящему хуёво, ты не выпихнешь это ни градусом, ни затяжкой, ни отличным членом. Застряв в ловушке дурманной нежности, Шуга гладит Чимина по голове, беспрекословно принимая его слова на веру. Так оно и есть. Наверное. У кого-нибудь, кроме него, более-менее нормального и подающего надежды. — Я просто хочу трахаться, Чим, — обреченно выдыхает Шуга. — Мне это помогает. Он слез с его колен и направился в ванную, чтобы решить проблему собственноручно и предоставляя Чимину возможность поступить так же.***
Суббота нарядила Юнги, как рядовую шлюху, но в рамках заказанного шоу, почему-то по-особенному. В отнюдь не праздничное, но элегантное черное. Он смог понять майку с воротником-ошейником и широким вырезом на спине, но колготки и короткие джинсовые шорты поверх – не совсем. Не смог понять и всей этой шумихи, собравшихся в зале глазеющих толстосумов и номера с коротким дефиле, после которого Чонгук крутил его на сцене, как аукционный лот. И цены тоже предлагали. Гук сбил ее собственной и выше никто не дал. — Пусть им стояк пожмет еще, — шепнул он на ушко и отправился налаживать связи, перехватив с подноса бокал с вином. Гремит музыка, танцуются грязные танцы на пилонах, установленных в гостиной Чонгука по давнему проекту, а Юнги попивает «Егермейстер» и болтает ногой в такт музыке. Вокруг него обязательно кто-то вьется, его лапают, осматривают и щупают, дыша пошлостями в шею. Не будь поблизости Чонгука – его бы взяли оргией прямо на журнальном столике или полу. Но он ждет подобных приключений, поэтому не сопротивляется скользящим по бедрам ладоням и царапающим лопатки пальцам. В фантастическом путешествии на грани трезвости ему вдруг интересно наткнуться на расстроенного Тэхёна, кинуть пару-тройку слов поддержки, а затем увидеть Чимина в глубине коридоров, Чимина, сосущего чужой член с превеликим удовольствием, а позже уходящего куда-то с двумя крепкими парнями. Содом и Гоморра на выезде, к четырем утра оставалось мало тех, кто еще не пробовал друг друга, зажимая на софах, коврах и по углам, а также не попробовавших рассыпанные героиновые дорожки. Шуга тоже втянул парочку, на радостях добрался до какой-то спальни наверху с внушительных размеров траходромом, затягивающим чернотой постельного белья. Комната определенно должна быть заперта на ключ без права на дубликат. Судя по легкому налету рок-н-рольного хаоса и инструментам, здесь обычно обитает Чонгук. Шуга завалился на кровать, вытянул конечности и уставился в потолок. Сейчас нет ни справедливости, ни жестокости. Нирвана. И страдают все заслуженно, чтобы прийти в конечном итоге к тому Ничто, из которого произошли когда-то. — Ты что тут забыл? Чонгук словно пришел по запаху Юнги, вскинул брови и запер за собой. — Ты за меня заплатил вообще-то. Судя по тому, что Чон запыхался - только что слез с кого-то. Но явно не устал. Его сводит с ума Шуга, заведенный порошковым кайфом. Шуга, который не может никому не достаться, если не всем сразу. — Будет ничего, если я трахну тебя, правда? — Гук опустился на Юнги, шипя в шею и ныряя между бедер. У него льготы, ему можно, Юнги – нужно. Срочно. С рвущимися колготками и отлетающими пуговицами, с напирающей бесконтрольной силой. Чонгук насаживает Юнги без резинки в один толчок, колыхнув его тело дрожью, сдвинув к изголовью и схватив за щиколотки. Шуга не чувствует боли, складываясь под Чонгуком, он закусывает губу, жуя его имя. Оно могло бы быть любым и ценилось бы одинаково никак. Второй раз испытывая Юнги на прочность, Чонгук не сдерживается, трахая так, что на острых скулах прорисовываются влажные дорожки от слез. Закаленные героиновым бредом, тела не знают пределов. Шарнирная кукла-блондинка вмята в кровать Чонгука без шанса на освобождение. Жаждет быть разломанной и заново собранной. За ширмой сливающихся воедино стонов они совсем не слышат, как позади возникает молчаливая фигура, как спешит тут же исчезнуть, пробираясь вниз по лестнице, держась за стенку. Тэхён пьян в хлам или в хлам разбит. Он привык видеть Чонгука с кем-нибудь, кого совсем не знает, тогда это не действует на нервы и не заставляет внутри все сжиматься, если еще есть чему. Чонгук никогда не повторяется со своими подчиненными. Но Юнги сокрушил этот его принцип, сделав постель местом встречи, которое изменить нельзя. Не потому что им хорошо вместе, а потому что плохо. Тэхён пытается заняться полезным самовнушением, прильнув к перилам на лестнице, но голова кружится, а между легких атмосферная буря. Когда-нибудь станет невозможным любить до потери пульса бесчувственное чудовище, но гордость не просыпается. Тэхён не борется за внимание, война эта проиграна изначально, она только бьет розгами в лицо изо дня в день. — Вот ты где. И спасатель-Намджун садится на ступеньку выше, смотрит Тэ в затылок, оглядывает просторы захламленной гостиной, где приглушена музыка и только последние выжившие тихо говорят или умирают кучками. — Как всегда – отличная вечеринка, Тэхён-а. — Не пытайся меня подбодрить, — морщится он. — Все это хуйня. Вероятно, Намджун не просто догадывается о том, что происходит, а знает точно. Он честно считает, что Чонгук не заслуживает такого человека, как Тэхён, что им бы идти порознь и не пересекаться, но так уж легла карта. В целом, аргументов для утешения у него нет, да и кто их станет слушать. — Чимина не видел? — Ебется с кем-то, к гадалке не ходи, — безрадостно усмехается Тэ. Он этим отчасти вкалывает Намджуну иглы бессильной ярости, срывается. — Здесь все только тем и заняты, что деградируют. Проглотить сказанное Намджуну непросто. Иногда ему хочется врезать Тэхёну отрезвляющий подзатыльник, чтобы вытрясти надуманную дурь про его несчастное бдение. — Ты никому ничего не должен, Тэхён. То, чем ты занимаешься – на добровольной основе. — Вроде как предлагаешь мне пиздовать на все четыре стороны? — иронично роняет Тэ, задирая сиреневую челку и поворачивая голову. От застывшей там тоски Намджун цепенеет. — А я здесь и не потому, что должен. Мы с Чонгуком обещали друг другу, что наше дело выстоит любой ценой. Мы сдохнем, а оно останется, будем гореть в крематории, а наши шлюхи будут собирать деньги и танцевать на костях. Вот и все. Это то, чем мы занимаемся, в чем себя нашли. И тебя не должно волновать остальное-переходящее. Он кое-как спускается вниз, утопая в выцветающих огоньках темноты. У него вшито вовнутрь коробящее «мы», связывающее с Чонгуком намертво. Эту заплатку Намджуну не сковырнуть и не вырвать, только беречь. Подплывает взмыленный и обмякший Чимин, легонько пихает Намджуна мыском стопы в спину. Похоже, он так и будет приходить к занавесу, эффектно расставлять точки над «и». — Чего расселся, старче? — Он наваливается на Намджуна, обвивая руками. — Балбес, спихнешь меня с лестницы… — Может, оно и к лучшему? Нахуя мы все родились, если не ради таких моментов? — горячо спрашивает Чим. — Унывать и почти падать с лестниц. Разве не замечательно? — А потом ломать скелеты и почти умирать, да? Замечательно. — Намджун вспоминает о работе, спрашивает: — Тебе заплатили? Не беспокоясь на этот раз, роняя достоинство Чимина, невольно в отместку. Тот не удивлен и на первый взгляд даже не задет, отстраняется, вздохнув, и копается в карманах расстегнутой рубахи. — Вот. Пачка зеленых-хрустящих. С Чимином начинает твориться тошнота, не по причине случившихся физических перегрузок. Отношения-отражения пересыпаются с человека на человека костяшками домино. Только от недостатка Чимина никого тошнить не будет. Слава богу. Наверное.