Не засыпай, когда холодно. Не согревай, когда нечего. Останками ляг под городом И доживи незамеченным.
Первые минуты наркотического бреда превращают огни большого города в раскалывающиеся на ходу длиннохвостые кометы, метеоры, скопления звезд. Кайф ломит мышцы, а потом превращает скелет в легкое пуховое перо. Так не закаляется сталь, но плавится, исходя сладостью с пульса бледной кожи. Если упрямый босс прознает, снова будет скандал, а пока Юнги хлопает ресницами и пробует посмотреться в зеркальце одной из припаркованных машин, поправляет челку. Блондинка в отражении безупречна, со следующей машины уже виден потенциальный голодный клиент, подмигивает и подзывает жестом. Улицы Сеула ждали его, теперь присвистывают или тихо кутают в чужие руки посредством бродящего неподалеку агента. Договор длится меньше двух минут, даже покурить некогда. Шуга считает, что Чонгук не презентует его лично не потому, что в принципе не марает больше руки, а потому что стало реально без надобности. К чему, если все сделают за тебя? Правильный парень, не сказать, что не умно – обзавестись целым штабом сотрудников и развернуть бизнес разврата за пределы криминальной начинки, обратив искусством. Всего за пару недель с момента прибытия Юнги дела Чонгука поползли в гору на всех фронтах. Удача, о которой раньше можно было мечтать, работает исправным заклятием, и все блага катятся к ногам Чонгука, он едва успевает ими насладиться – купаясь в роскоши, заливаясь дорогим алкоголем и проводя время всячески и с пользой. Намджун ударяется в цифры, носит отчеты и деньги, пропадая между банком, салоном и домом Чонгука. С Тэхёном отношения наладились не совсем, потому что он все еще дуется на правду, но вкрадчиво и наигранно холодно интересуется, как там поживает Гук. Чимин все такой же обходительный лапочка и поднимает хёну настроение, ноет от того, что у него отбирают травку, жалуется на Юнги, который ест за двоих и не толстеет. А Юнги сидит в гостиной, протянув ноги на журнальный столик, и щелкает пультом, в попытке скрасить несколько часов до выхода на смену. И не отрицает, что любит поесть. — Греши на свой замедленный обмен веществ, — парирует Шуга на озадаченный вопль Чимина, хватающего себя за несуществующий жир на животе. — Там же нет ничего, балда. Что, не было клиентов с пивным животом, ты вообще видел толстых? — Были, конечно! — морщится Чим, вспоминая не самые лучшие ночи. — Избавьте меня от подробностей, ладно? — хмурится Намджун, читая ленту новостей в сети. Его беспокоит то, что конкуренты Чонгука один за другим идут ко дну: автокатастрофа, инфаркт, задержание с поличным. — Дерьмо какое-то… — Но мы-то в безопасности, — утешает Чим, усевшись рядом. — Никогда нельзя быть уверенным на сто процентов в том, что будет завтра, — вздыхает Намджун. Но никакие его опасения и рекомендации до Чонгука не доходят, тот упрямится и делает по-своему. — Я считаю, что нам лучше отсидеться в тени недолгое время, убравшись хотя бы с улиц, но меня мало кто слушает. — Как будто ты этим напугаешь Чон Чонгука, — закатывает глаза Юнги. — Он здесь акула, не забывай. И вертел закон на… — Хён, а ты починил отвалившуюся ручку в душевой кабинке? Жуть, как неудобно без нее, — подхватывает Чимин, стремясь разбавить нависший мрак. — Ага, починил, — горько смеется Намджун, доставая из кармана пластиковый кругляшок. — Вторую отломал. — Никогда не понимал, зачем в кабинке закрываться, правильно же сделал, — поддерживает Шуга, аплодируя. И они задумались под дикторский рассказ о муравьях-тружениках с «Дискавери» о том, как странно похожа их жизнь на муравейник, где облагораживают одну лишь Царицу. И это отнюдь не Юнги с его фатальной кармой. Шуга поглядывает на Чимина, с которым некогда было неплохо целоваться, и видит в его глазах запекшуюся давным-давно печаль, от которой пусто. Чим по-детски жмется к Намджуну, прислонив голову к его плечу. Вероятно, сидел бы так сутками и вслушивался в каждый вздох, он взглядом пишет Намджуну стихи, а тот ни сном, ни духом. Такое слепое почтение Юнги доводит до тошноты. Привязанности – чушь, размениваться на них глупо, доверяться еще хуже. Того и гляди будешь валяться избитым в канаве. Ему в своем душераздирающем порой одиночестве не так уж и больно. Одноразовые приключения лечат, не обязывают и часто успокаивают, особенно, если попадается грамотный мужчина в отличной форме. На прошлой неделе Юнги пыталась снять женщина, настаивала на страпоне и поцарапала руку, когда получила стопроцентный отказ. У Юнги не нашлось подходящего настроения. Подобные заёбы случаются, и когда агент высказывает их Чонгуку, тот ухмыляется и говорит: «Терпи». На удивление скоро Шуга занял льготную квоту, привлекая с успехом стольких, что по воскресеньям он благим матом кричит на Чимина, оказывающего помощь с тюбиком мази – тогда терпеть приходится уже ему. Особое внимание к персоне, некоторые связи, похожие на дружеские, плюс приятный режим дня и приличное жилье, а в остальном, течение жизни Юнги в Сеуле мало чем отлично от прошлого. Правда, сам он не делит жизнь на до и после, она с хрустом переломилась надвое со дня его появления на свет. Жалеть о чем-либо поздно. Некстати у Намджуна зазвонил телефон, и он поспешил удалиться в другую комнату, а Чимин обнял диванную подушку и сник. — Все хотел спросить, — говорит Юнги, — почему ты не уходишь с улиц в салон, не пользуешься благами, которые честно заработал. Но вопрос отпал сам собой. Вопрос только что вышел на своих двоих и с кем-то приглушенно ругается на расстоянии. — Дурак ты, Пак Чимин. Я этого не понимаю. Чимин опускает глаза и слабо улыбается. — Этого никто не понимает, хён. А Шуга и не стремится постичь высокое, придерживаясь постулата о рожденных ползать, для полета не предназначенных. Когда устраивает положение вещей, и нет желания ничего менять – каков смысл копаться в заповедях моралистов? С возвращением Намджуна над потолком повисло какое-то грозовое облако. Он наклоняется к уху Юнги и шепчет пронзительным приказом: — Нужно поговорить. Не расслышав ни слова, Чим удивленно уставился на этот жест и понял его некстати превратно, провожая уходящих ошарашенным взглядом.***
Надоели почти все песни, дела и клиентура, вечер раздирает сумерками окна, приходится включить свет. Тэхён устал хлопотать сверх меры и, опустившись в кресло, массирует виски раскалывающейся головы, пытается вздремнуть минутку-другую. Никто не пожалеет его, а он никому не будет жаловаться. Прежде, чем начинается его день, он проповедует ночи, стоя на балконе или сидя на кухне, чаще лишенный нормального сна из-за повышенной нервозности на почве последних событий. И его не то чтобы убивают мысли о том, до какой жизни он докатился, попросту не с кем разделить общество и поговорить не о делах притона. Потому на возникшего в кабинете Намджуна реакция уже не снисходительная, а вполне дружелюбная. — Ты посмотри, мы и впрямь в плюсе, — изрек Тэ, пролистав отчеты. Намджун понял: обида иссякла; сделал им кофе и завел незатейливый простой разговор, уводящий прочь от привычной пропащей рутины. Намджуну известны те горизонты, о которых Тэхён может только мечтать, тот, несмотря на всю свою преданность Чонгуку – не отошел от обыденности, от слабостей и неуклюжести, может разлить кофе и извиниться так, что Тэхёну захочется последовать его примеру и, конечно, улыбаться. — У меня просто тысяча и один вопрос к твоим родителям, — смеется Тэхён, — и первый: как они терпят твое трудоустройство. — Папа говорит: лишь бы деньги водились и в казенном доме не сидеть, а мама, на благо здоровья психики все-таки думает, что я главбух в массажном салоне. — К счастью для обоих, они не просят тебя провести экскурсию, — заключает Тэ, глотнув кофе. — Давно не пил твой недослащенный макиато. — Я рад, что ты скучал по кофе, заказанному мной у кофеварки, — довольно улыбается Намджун. Тэхён закатывает глаза, цокая языком. — Блин, ну конечно я скучал по автору кофе. С тобой в намеки не поиграешь. И этим Намджун отдаленно напоминает Чонгука, которому подавай конкретику, факты и доказуемые теоремы. Но между двумя этими людьми Тэхён никогда не поставит и знака приближенного равенства. А еще, как обычно расслабленным Намджун не выглядит, от проницательного взгляда Тэхёна мало что скроешь. — Я тоже беспокоюсь по поводу этих новостей… Похоже на проклятие какое-то, да? — Похоже на то, что случайности воспалились в один момент, вот и все, — попытался успокоить Нам, но выдержка его подвела, выжав вздох. — У нас тоже кое-какие неприятности. Насторожившись, Тэ отставил кофе и подался вперед. — Что случилось? — Агент Юнги пропал. — Как – пропал? — Тэ широко распахнул глаза. — Позвонил мой подчиненный, говорит – должен был встретиться с Ёханом, а того нет. Ни в квартире, ни у подружки, ни где-либо еще. Со вчерашней ночи его никто не видел. Я поговорил с Юнги, но тот сказал, что Ёхан от клиента проводил его до дома, как полагается. — Сколько денег Юнги ему отдал? — всполошился Тэхён. — Четыреста тысяч вон за полную ночь. Я тоже думал в этом ключе, но сам видишь: деньги все равно не те, чтобы с ними сбегать восвояси. — Он мог копить. — И это я тоже учел, — разводит руками Намджун. — То время, что он сопровождал Юнги, не позволило бы ему накопить приличной суммы для безбедного будущего – учитываем, насколько мал процент его личного дохода, а я держу это под строгим контролем. Поэтому все чертовски нелогично. Скорее всего, Ёхан вляпался в неприятности. И самое отвратное то, что мы не знаем какого они рода и чем для нас чреваты. Отерев лицо ладонью, Тэхён устало выдохнул: — Чонгук в курсе? — Еще бы. Уже раздал указания найти пропажу живым или мертвым. Нельзя допустить, чтобы хоть где-то образовалась утечка. Что-что, но по части безопасности и бесповоротно крутых решений босс у нас мастер. В голосе Намджуна несмотря ни на что сквозит неподдельное восхищение безграничными талантами Чонгука. Тэхён не может его в этом винить, он интересуется, что сегодня с Юнги и Чимином, со сменой на улицах вообще. — Чонгук сказал придержать их дома, а остальные пусть работают. — Безжалостный кретин, — выругался Тэ. — Тут я его понимаю. Если не идти в ва-банк, жертвуя, то можно снова оказаться в самом низу. В конце концов, проблема в исчезновении может быть, а может и не быть. Голова Тэхёна разболелась не на шутку, но таблетки он выпил только после ухода Намджуна. Затем постучал пальцами по клавиатуре и постарался сосредоточиться на работе. Не задалось. В голову лезли кадры решительно убийственного характера: как полицейские выкручивают Чонгуку руки, и на экране висит цензура вместо его самоуверенного лица, а следом ведут Юнги, Чимина и Намджуна, чьей матери придется долго вникать, что за должность отправила ее сына за решетку. Тэхёну так не хотелось бы. Но все, что он может: довериться их с Чонгуком удаче.***
С керамической столешницы постепенно исчезли две дорожки белого волшебства: по-модному, сквозь свернутую стобаксовую купюру. Шуга идет по своим дорожкам медленно-медленно, пока тело не благодарит его нечаянной легкостью, и нос не щекочет разбавленной дилерами нежностью. — Чимин-а… Он снова пристает к нему, горячо шепча на ухо, шмыгая и ноя, он пытается с ним танцевать, хватая за бедра. Чим достает кокаин только тогда, когда им обоим невыносимо плохо. То, что они остаются нынешней ночью дома – прекрасная возможность приблизиться ко дну еще на пару метров. И в бессвязных исповедях-разговорах Чим даже верит, что Шуга с Намджуном вечером выходили из комнаты чисто поговорить. — Я думал, ты делал ему минет, — расхохотался Чимин. — Ты плохо думаешь о своем агенте, я гляжу… Слушай, а куда делись те парни, с которыми ты жил раньше? — Юнги изучает восковые фрукты с вазы, говорит все, что думает. — А… эти. Не знаю, помню только, что Намджун их выселил. Чонгук так сказал, я же жаловался, что нас слишком много… — Чонгук – монстр, он все решает, — тянет Юнги, улыбаясь. — Как тебе секс с ним? Но Чим уже и не помнит – как именно, только лишь, что: — Было охуенно. Он кончил в меня несколько раз, на следующий день я с кровати почти не вставал. Он, знаешь, из тех, кто ебется без памяти, не как кролик, а… слово такое… — Чимин пихает Юнги в бок. — Самозабвенно? — просто у Шуги под кайфом открывается бесконечный словарный запас. — Да, вот так. Он такой, потому что хочет таким быть и ему не страшно. Только поцелуи не любит. — Правда? Юнги не уверен, что стоит рассказывать, но слова срываются с языка сами, льются потоком о французских грязных поцелуях и том, как Чонгук перекрывает ему кислород, вставляя по самое основание. На метафорах он возбуждается, имитируя голос, каким зовет Гука в приступе оргазма. И Чим воззрился на него почти с испугом, на него тоже действует, что-то волнует внизу живота. — Гук такой только с тобой, наверное. Со мной и было-то – единожды. Но не так. Он считает поцелуи интимнее, чем секс, как бы глупо ни звучало. — Знаю. «Поцелуй – обязывает отдавать целое нежностью», что-то такое он мне плел, — улегшись на стол, говорит Юнги. — А нежности Чонгук не проявляет. Не потому, что не умеет – не нашел того, с кем хотелось бы. — И не ищет. Нахуя ему кто нужен, Юнги? — Ты заблуждаешься, если думаешь, что эгоистичность Чонгука опасна, — повернув голову, ухмыляется Шуга. Он закален даже избытком Чонгука, потому что секс всего лишь секс. — Это не совсем так. — То есть, у вас с ним ничего такого нет? — Чим вкладывает в эти слова тонны смысла, переживает, потому как знает, что с Тэхёном все это время творится неладное. — «Ничего такого»? — Юнги треплет Чимину волосы, трогательно изогнув брови. — Нет, конечно. Я нравлюсь ему больше всех потому, что мы с ним очень похожи. Он знает: сколько бы раз мы не переспали, он не привяжется. Мне похуй на него, ему – на меня. И взаимный минус тут никогда не превратится в плюс. Мы союзники, партнеры, но не пара. Я действительно не верю в отношения, а Чонгук придерживается моей веры, понимаешь? Я его гарантия. А ты, Чимин-ни, как ты вообще можешь волноваться за всех, кроме себя? Полная противоположность моего господина. Вероятно, господина, на которого даже у Юнги не находится карты-разгадки. Когда бы ни случилось их опаленное страстью слияние, Чонгук не дает с собой поговорить и выслушать, упрямо отворачиваясь или ведя разговор в нужное русло самостоятельно. Юнги не раз задумывался: не гнетет ли его такое положение вещей, но потом пришел к выводу, что Чонгуком правит его упрямый горделивый характер, неумная жизненная сила. Все, за что бы он ни взялся, будет гореть в руках, поскольку на иное Гук тратить времени не станет. — Чим-м…— мурлычет Юнги, опускаясь уже под стол. Его цепкие пальцы находят ширинку, глаза в ореоле расплывшейся подводки давят на жалость. — Можно? Я всего лишь разочек, ладно? По-дружески? Если завороженно долго смотреть на Юнги и его губы, молящие о маленькой услуге, можно свихнуться. И Чимин, раздвинув ноги, откидывается на спину стула, маленькие ладони обхватывают блондинистую голову. Он не поддается, как другие, а хочет выветрить все то дерьмо, в котором «никто ничего не понимает». Так Чим думал с утра много лет назад. И забыл, что когда в жизни настала ночь – важно было изменить мнение. И порочные законы Чонгука, которым он сам перестал следовать, уже не имеют значения. Чим таким испорченным нужен только себе подобным, для приличных людей он невидимка. Шуга водит по члену губами, целуя головку, играет с ней языком, и Чим опускается до прилежно-клиентского уровня, мычит. Ему так не по нраву. — Если пропадаем, то хотя бы на взаимных условиях, — говорит Чимин и опускается на пол, впечатавшись в сахарные губы и срывая с Юнги рубашку. Обращаться с ними двумя нужно бережно, иначе - крах. Но вроде бы они знают, где неожиданно чувствительные точки, где хочется чуть больше кусать в шею, вонзать ногти, играть с сосками. Как важно трогать друг друга и прикасаться так, как могут лишь избранные шлюхи. Аккуратно, чтобы не наследить, рассчитывая трение кожи, тяжеловесные вздохи. Легко распадаться на полу с подогревом. Чимина подталкивает легкое безумие, а Шуга рад быть его причиной, располагаясь между ног сверху. Шестьдесят девять грамм на кокаиновой пачке. Там осталось еще много. Чимину видна татуировка внизу живота. «Suga». Она ему нравится и то, как Юнги толкает ему член в глотку, попутно глотая его собственный. Горячо, к щекам приливает краска. Не стыдно. Удовольствие продолжительное, на изломе почти одновременно слюна мешается с семенем. Шуга ложится на спину, громко и часто дышит, отсчитывая секунды, когда можно будет на волне головокружительного оргазма подняться и закурить. Еле живые, они лежат валетом, отражая друг друга и составляя одну карту – порок. — Хён, друзья ведь так не делают… — отдышавшись, говорит Чим. — Друзей не бывает, Чимин. В каждом должно быть немножко Юнги. Он развенчивает мифы, которыми Чим втайне продолжал питаться, показывает, как глупы надежды, бессмысленны мечты. Чимин не склонен доверять ему без остатка, но доказательств обратного у него нет, хватает опыта. — Не хочешь меня? — спрашивает Юнги, присев. Не настаивает, но не отказался бы приложиться к ранам Чимина. — Нет, спасибо. Он хочет, чтобы у него все-таки что-то еще болело. Пожав плечами, Шуга идет курить, голышом ныряет на балкон. Оттуда вещает, что было бы неплохо быть птицей. — Вчера у клиента на тумбочке видел раскрытую книгу. Иностранная литература вроде. «Отчего люди не летают, как птицы?». Жирным еще выделено было. — Что ты несешь? — стонет Чимин в ответ и встает рядом. Прохладно. Кожу обсыпает мурашками, а Юнги безбожно дымит. Глаза в темени, но от тамошней бездны вполне понятна суть возгласа. — Ты понимаешь, люди читают высококультурное, а между тем трахают меня. Отчего же они не птицы? Оттого, что лицемерные гадливые ублюдки. Нет никаких норм, Чим, согласен? Так как ты после этого можешь верить в чувства? Чимин прикрыл глаза и прислонился виском к холодному стеклу, перехватил у Юнги сигарету, затянулся. Табак не травка, потом и улыбки не натянешь. — А как и те, кто продолжает читать о птицах несмотря ни на что. Не то чтобы верю, просто тогда совсем ни в чем смысла не остается… На востоке прорезалась первая полоса неизбежного дня. Чим посмотрел вдаль влажными глазами, потушил окурок о сгиб локтя и выбросил. Окурок уже бесполезен.