Обещай меня ненавидеть Так остро, так жадно и люто, Чтобы не смог я увидеть, Где во мне начинается утро.
О том, как чудовищно живется в мире двойных стандартов, как здорово работает правило: чем хуже, тем лучше, знающим людям рассказывать не нужно. Лжецам всегда на руку, честным – соль на раны. Чонгук научился приспосабливаться и выбирать политику, наиболее соответствующую его ожиданиям. Даже если они вредят бизнесу с точки зрения простого анализа, отступаться от задуманного он не будет. Наигрывая сочные аккорды поутру, Гук не сразу заметил стоящего в пороге Намджуна, принесшего с серьезным видом определенно не весть о добром утре. — Я удивлен, что смог застать тебя одного, — покосившись на развороченную постель, говорит Нам и протягивает Чонгуку телефон со свежей статьей. Пока Гук, нахмурившись, пробегает глазами по строчкам, Намджун говорит: — Жаль парня. Тело Ёхана нашли под утро, какой-то работник парковки заметил неестественно выпирающий из пикапа черный мешок. Владелец авто к убийству не причастен, следствие в замешательстве. Чонгук облизнул пересохшие губы, но хладнокровию не изменил и, вернув телефон Намджуну, сказал, что все это хотя бы никак не отразится на их работе за отсутствием следов, ведущих к салону: Ёхан официально у них обозначиться никак не успел даже по бумагам Тэхёна. — Но ты ведь не можешь не понимать, что это значит, Чонгук? — Нам попытался заглянуть ему в лицо, но не нашел там отклика, одну непоколебимую уверенность. — Кто-то хочет сказать нам, что мы лезем не в свое дело. И это случилось сразу же после того, как пали наши влиятельные конкуренты. Боюсь, им тоже намекали. — В любом случае, у меня есть шанс остаться в живых, верно? — усмехнувшись, Гук провел по струнам, отставил гитару и, прикурив, поделился планом. — Расслабься, Намджун. В жизни где-то убыло, где-то прибыло, вечный риск - кайф. Все, что нам нужно сейчас сделать – заручиться поддержкой Ли Бо. Мелких сошек в виде местных банд уже недостаточно, а нам давно нужно укрепить границы. И изнутри тоже. — Ли Бо?! — Намджун выпучил глаза и откашлялся. Подстилаться под главу самого влиятельного наркокартеля Южной Кореи – то, чего Намджун все-таки старался избежать и оттянуть всеми правдами и неправдами время появления подобных мыслей у босса. Но теперь они могут претендовать на заметность, став единственной авторитетной звездочкой на своем рынке. — Пора менять спонсоров, — резонно говорит Чонгук, и затяжку делает долгую, задумчивую или почти претендующую на нервную. — Пойдем в гостиную, мне нужно быть ближе к бару. Они спустились на первый этаж, продолжив разговор в располагающей к тому обстановке. — А что, если мы какому-нибудь куску дерьма, принадлежащему как раз его мафии, и мешаем, не думал? — вскидывается Намджун. — Нет. Нас топит какая-то галимая лига справедливости, а наркоторговля и проституция испокон веков идут бок о бок, подаются одним блюдом. Поэтому будет очень кстати устроить званый ужин для VIP-персоны. — И подставлять ему задницу. — Подставлять ему лучшие задницы, — поправил Чонгук, недвусмысленно намекая на обязательных участников и обходя переносный смысл. Закусив губу, Намджун замолк, пытаясь собраться и не наговорить глупостей. Щекотливый вопрос двигался к расставлению приоритетов, к личным и не совсем интересам. Когда он продает Чимина, уже нет того строгого укола совести, что раньше. Но сейчас он гипотетически вместе с младшим продавал их с Чонгуком и Тэхёном дело, которое он варит с ними два года из трех. Их доходы после объединения с наркокартелем уже никогда не будут настолько чистыми, а дела станут общими. Мешаться в грязи такого масштаба Намджун почему-то не готов, тушуется. — Наступает эпоха новых королей, — продолжает Чон, подходя к барной стойке и хлопая в ладоши. — Наша эпоха, Намджун! Пришло время показать миру, кто мы и на что способны, пойти дальше. На дно стаканов выливается по несколько глотков «Гленгойна» двадцатиоднолетней выдержки. Чонгук протягивает Намджуну, сверкая вечно волчьими глазами: — За успех? У того холодеет спина. Такое ощущение, что Чонгук не читал статьи об агенте. Да, он не обязан о нем беспокоиться, но все-таки это смерть. Пропускать через себя тоже не обязательно, но Нам, и приняв выпивку, пьет далеко не сразу. То, как Чонгук властвует над собственными эмоциями – завораживает, но власть эта граничит с бессердечием. Хотя, Намджун не может не сказать, что ему импонирует мертвая деловая хватка Чонгука и мощь его духа, возвышающая его над всеми, кого только приходилось знать. Только так можно добиться желаемого: потом и кровью, риском. Из сподручного – деньгами и ложью. — Чонгук, даже зная о последствиях, ты не передумаешь? Если провернешь сделку, предложив сотрудничество подобному человеку, обратного пути уже не будет. Он как будто ненадолго задумался над словами Намджуна, допил виски и покачал головой. — Обратные пути не нужны. Только вперед, забыл? Когда-то мы думали, что наш кредит покроет дебет и выгонит с голыми задницами на улицу, помнишь? Но не случилось. Потому что мы старались. Переубедить Чонгука уже невозможно, по крайней мере, Намджун не назовет ни единого случая, когда бы такое удалось. Попираясь понятиями о чести, он выуживает из памяти нужную для босса информацию. — Я слышал, что Ли Бо сейчас нет в Сеуле, он в отъезде где-то за границей. — Тогда сообщи мне, когда он вернется, — требует Чонгук и добавляет: — Хотя, нет. Лучше займись безопасностью, собери долги, которые мы прощали, проверь тех ребят, что с нами работают и проинструктируй их насчет возможных неприятностей. А за Ли Бо я прослежу лично, все-таки сделки – моя прерогатива. Он не сказал, что он – главный, потому что отдает себе отчет в том, что не единоличный правитель. — К тебе бы тоже не помешало приставить людей, — забеспокоился Намджун. — Я распоряжусь. На чем и распрощались. Сев за руль, Нам уткнулся в него лбом, не по причине легкого опьянения, которого почти не чувствовалось. Грудь перетянуло ремнем. Он надеялся, что не придется делать выбор между той частью себя, что отличалась благородством и той, что не отличалась от сотен других. Каким-то образом, они успели перемешаться за эти два года. Намджун равняется на тех, кто впереди, но не желает становиться ими. Постоянное вытеснение ненавистных слабостей рождает понятное для других место для жалости, чего сам к себе Намджун не питает ни разу. В положении вечно подчиненного ему не плохо, и Чонгук не оценивает его способности словами, он одобряет, давая все новые и новые поручения и, по мнению Намджуна – это и есть настоящая справедливость, признание. Осталось только не потеряться самому, попав под дьявольское обаяние и обольщение деньгами. В самом начале пути Намджун поклялся себе, что какой бы закон он ни преступил, закону человечности будет верен до конца. Настало время проверить, так ли уж он принципиален.***
Оставив вместо себя доверенного человека, Тэхён отправился прогуляться по скверу, готовящемуся к зиме. К Рождеству может не остаться и такой возможности побыть свободным: от холодов наплыв клиентов ничуть не уменьшается, особенно в салоне. Позже не продохнешь. Запахнув пальто плотнее, он сел на скамью и выдохнул. Одно только белое облачко, как нелепое доказательство существования, во всем остальном как-то несоизмеримо тяжко. Стаканчик кофе грел ладони. Когда-то в этом самом сквере они с Чонгуком прогуливали пары, и он смеялся, подшучивая над серьезностью друга. Когда-то Чонгуку было не стыдно считать его таковым. Они спали в одной комнатушке общежития, и только единожды ночью, которую Тэ тщательно запомнил и много раз прокручивал в голове, Гук проявил к нему, озябшему, неслыханную милость. Он лежал, прижавшись к спине Тэхёна, дышал ему в шею и делился теплом. Не из каких-то совестных побуждений, а вероятно, чтобы столь нужный человек не посмел сдохнуть. А Тэ, где-то подхвативший простуду, ненавидел свой озноб и те минуты, на которые будет впоследствии молиться. Он не спал – плакал, как идиот, замерев в тишине дыхания Чонгука, держа его за руку. Всегда ли Гук был таким заносчивым беспредельщиком? Тэхён отпил кофе и усмехнулся самому себе. Да, всегда. Постоянно втягивал его в различного рода передряги. Они сошлись не на почве схожести, а такой полярности, что обычно людей не отталкивает, а совершает приворот. Гуки перевелся к Тэхёну в класс в средней школе. Ничто не предвещало их дружбы: нерешительный тихий староста Ким Тэхён и самый ярый хулиган – Чон Чонгук, сразу поставивший всех на уши. И если бы не его успехи в игре на гитаре, а равно и музыкальной репутации школы – он бы там не продержался и недели. И он безбожно привлекал своей независимостью, а Тэхён понимал, что хотел бы быть таким же – пинать мусор, плеваться, забивать стрелки соседним школам и вляпываться в такое дерьмо, о котором потом жужжит полрайона и даже пишут в газетах. Чонгук тогда ваял песни с жуткой матерщиной, репетировал так, что поглазеть собирались сотни. Тэхён им втайне восхищался, его самостоятельностью, силой и своенравием. Чон высказывал все, что думает, грубил и не подчинялся правилам. Но никогда – без повода. Однажды ему в очередной раз досталось за устроенный в классе погром, и он отрабатывал наказание, драя окна на лестничных пролетах. Вечерело. Тэхён тоже почему-то задержался в учительской, проходил мимо и собирался пропустить все мимо глаз и ушей. Но не смог. — Тяжело, да? — Он встал рядом и взял тряпку, которую Гук кинул в ведро. — Чё тебе надо, ботан? — Да ничего мне не надо. И Тэхён молча помог, закончив за Гука работу, а потом угостив его маминым бенто, которое так и не съел. Чонгук не мог взять в толк, чем обязан парню, который, как ему казалось, питает к нему презрение или обязан питать. Чон не любил его за бесхребетность и покорность, заумность и сплошные «отлично». Но когда завязался простой разговор тет-а-тет, Чонгуку открылся целый мир, с похожими музыкальными пристрастиями и взглядами вообще, такими глубокими мыслями, что Гук брал из них слова для песен и хмыкал: «Во ботан, во дает!». Тэхён ловил каждое его слово, но не из страха, а потому что разделял одно мнение. Чонгук пытался его запугать, избавиться от чувства, что тощенький улыбчивый умник завоевывает какое-то избранное место, но Тэ терпел все и получил в награду внимание, защиту и долгожданное чувство собственной нужности. Ему было в радость делать за Чонгука уроки, следить за его успеваемостью и наблюдать репетиции из-за кулис, ставя палец вверх или вниз. Правда, за последнее он непременно затыкал уши от того, как Гук материл не успевающего барабанщика или задумавшегося басиста. Поначалу общение с Чонгуком отбило от Тэхёна все бывшее окружение, не считавшее «тупое пресмыкание» дружбой. А Тэхён знал, что Чонгук по-другому дружить не умеет, что может пренебрегать манерами и слова доброго не скажет, зато всегда проводит до дома, отобьет от шаек отморозков и отдаст куртку, если холодно, скажет, что терпеть не может шоколад, и позволит голодному Тэхёну доесть свою порцию мороженого. И Гука ему было более, чем достаточно, чтобы убедиться, что другого лучшего друга ему и не нужно. Тогда они действительно заботились друг о друге, каждый по-своему. Их стремительная юность стала единой, разные тусовки, компании – а они неизменно вдвоем. Они гремели на концертах, задыхались от духоты толпы в фан-зоне, на RHCP чуть не умерли от счастья, не хотели, чтобы сходили полученные синяки. Фестивали, где играл Чонгук, Тэхён знает наизусть по названиям и датам, знает наизусть все его песни, вкусы, обороты в речи. Гук без прав водил отцовскую «супру» восемьдесят четвертого года и часто разъезжал пьяный в доску или обкуренный, он не спрашивал Тэхёна – хочет ли он с ним, тот сам садился в машину, и они пропадали, портя родителям нервную систему. Однажды поймали закатное солнце с обрыва, сидя на капоте и раскуривая один на двоих косяк, распивая по бутылке «Snow Beer». Тэхён чувствовал себя абсолютно счастливым, самым счастливым из всех живущих, распадаясь под «Otherside» незыблемых «перцев». Если бы Чонгук тогда попросил прыгнуть с ним вниз, Тэ бы не отказал, плевал бы на всё. Иногда в гребанные семнадцать мир сужается до одного-единственного человека. Тэхён знал, что к нему нельзя привязываться, но сам не заметил, когда это произошло и успело перекрыть кислород. Когда нечаянные прикосновения Чонгука стали возбуждать и нагонять румянец, преодолев порог дружеских побуждений. Именно в тот момент Тэхён хотел целоваться с ним в свете заката, хотел заняться с ним сексом и быть очень-очень грязным, бессовестным, заснуть на плече и умереть в один день… Прятать то, что так очевидно, Тэ не умел, и Гук быстро догадался, почему его единомышленник отводит глаза и отказывается сопровождать его в увеселительных поездках, вздрагивает до трясучки, если попробовать прикоснуться. С той поры между ними что-то и затрещало по швам: Чонгук не высказался по поводу, посчитав все быстро проходящей глупостью и привычкой, а Тэхён, настрадавшись в одиночку, надел маску безразличия. Гук всегда был чуть резковат на тему суждений о человеческих чувствах и любые толки об этом его крайне раздражали. Поэтому он решил, что не подпитывать надежды Тэ – самая правильная стратегия. Такими, чуть отдаленными друг от друга эмоционально, но все еще друзьями, они и приехали в Сеул, где поступили в университет. Один собирался стать инженером, другой литературоведом. Чонгуку пришлось забросить музыкальное поприще, а Тэхёну быть свидетелем тех перемен, что оказал на него большой город, чьи ночи оказались интереснее, а возможности рисуются почти безграничными. Но Тэ больше не мог поддерживать одержимости свободой, граничащей с распутством, он желал встать на ноги. Гук страшно обижался, но проявлял это холодностью и грубостью. Кипевшие перспективы, до которых стоило дотягиваться, пробиваясь через трудности, Чонгука прельщали. Но он чувствовал себя слабым в незнакомой обстановке, недостаточно опытным. И чтобы пробиться наверх, а он чувствовал – это его призвание, он готов был рисковать. Тэхёну вновь пришлось учиться за себя и за того парня, прощая Гуку прогулы и безалаберность. Когда он возвращался в общежитие на четвереньках и заблевывал коридор - Тэхён терпел, когда прятал в комнате шлюх и развлекался ночь напролет – Тэхён терпел до кровяных следов от впившихся в ладони ногтей, и даже когда Чонгука приходилось забирать из участков в четыре утра где-нибудь из-за тридевять земель – тоже. Ему все сходило с рук, он мог загладить вину неожиданно теплой улыбкой, рассмешить и снова показаться старым-добрым Гуки. Когда представлялось выгодным. Такова ли была его истинная натура – жаждущая власти и обретения всех земных благ, Тэ понять не мог, потому что он знал и другую его сторону. И осуждать не брался, смирившись и оказывая посильную помощь, прося за него прощение и улаживая конфликты. Никакие уговоры остепениться Чонгука остановить не могли, он хотел получить больше, но без связей и денег не получалось. Фрустрация давила его каждодневно, он не желал работать, как все и превращаться в часть серой массы. А на втором курсе он спьяну на университетской дискотеке разгромил сцену, переломал инструменты и завязал драку. Тэхён попал под раздачу, пытаясь его вытянуть. Инцидент стал последней каплей, и ректор распорядился об их отчислении. «Пока ты с Чонгуком, этим чертовым дебоширом, будешь вылетать отовсюду! Пусть это послужит тебе уроком». Тэхён помнит, как на следующий день взахлеб ныл в туалете общаги, когда они уже собрали свои вещи. Стоял ноябрь, плитка холодная, на улицах каша, а по полу дул сквозняк. А Чонгук курил, приоткрыв маленькое мутное окошко, и молчал. Для него, в отличие от Тэ, бюджетные места и родительская гордость не имели ценности, не имело значения, какова репутация и что подумают другие. Он смотрел на Тэхёна не с сочувствием и не сожалея, он его сопли тогда жутко ненавидел, потому что прежде всего нужна трезвость ума. — Не реви, придумаем что-нибудь. Тэ уже стошнило до желудочного сока от всех этих нервов, он выглянул из кабинки и показал Чонгуку средний палец. — Да пошел ты! Хватило уже твоих выдумок, ублюдок! Это пиздец, понимаешь? Пиздец нашим карьерам и благополучному будущему! Спасибо! — Блядь, Тэхён, что ты как баба?! — Чон прикрикнул. — Возьми себя в руки! Домой мы не поедем. Вытерев рот клочком туалетной бумаги, Тэ зашмыгал носом и, подойдя, удивленно переспросил: — Что значит – не поедем? — То и значит. Для родителей – мы учимся, все нормально. Жилье тут найдем, работу, дипломы потом купим. Ты же не хочешь предков расстроить, правда? Но что-то подсказывало Тэхёну: Чонгук уже в те минуты был уверен, что им делать и где следует пропасть. Он не поддерживал, а умело манипулировал, держа марку. Извиняться не стал. Его собранность и невозмутимость, впрочем, помогли Тэхёну успокоиться. Скитания по городу из одной квартиры в другую, кому-то они так и не успевали доплачивать копейки, сбегали. Работали на нескольких работах, брали смен побольше - курьерами, посудомойщиками, грузчиками и разнорабочими, никому не было дела до их мозговитости, потому на них пытались «ездить», потому Чонгук вылетал со всех резиденций первым: слишком громко возмущался. На постоянной основе вакансий не находилось и приходилось перепрыгивать с места на место, из района в район. Многонедельные страдания в старой-новой лачуге, постоянный недосып, торчащие от недоедания ребра, скребущие у плинтуса мыши и по сырым стенам ползают тараканы, туалеты не чищены, по затхлым коридорчикам тошнотворная вонь. В комнатке две кровати, между ними расстояние в один шаг, холодильник трещит как ошалелый, тумбочка перекошена. На завтрак растворимый кофе и на двоих разрезанная пополам булочка с маслом. И все ради того, чтобы продержаться и сколотить какой-то капитал, чтобы хотя бы прилично одеться. — Нам повезло, что сейчас быть хипстером модно, а? — утешал Гук, напяливая подравшийся в нескольких местах свитер. А Тэхён не мог понять, куда деваются его деньги и почему они закупают провизию на его зарплату, ведь не могло быть так, что Чонгук не зарабатывал из-за несносного своего характера вообще ничего? Однажды он спросил и не получил ответа, только нечитаемый упрямый взгляд, должный его утешить и обнадежить. — Не спрашивай. Просто скоро все наладится. Тэхён и не думал, что можно быть настолько нищим, что придется вручную зашивать обувку, чинить одежду. Тогда-то он и увлекся ножницами, делая из отвратно старого симпатичное новое. Прошел почти год, но вложения Чонгука во что бы то ни было не давали толка, он стал кусать губы от стресса и чаще курить, ходил напряженный и задумчивый. Тэ не знал, играет ли он в казино или делает ставки на бирже, он отличался невероятным долготерпением и надеялся, до последнего надеялся, что они выкарабкаются благодаря сноровке Чонгука и его везению. В один из вечеров Тэхён едва ли не сошел с ума, когда Гук заплакал, вцепившись ему в воротник и бормоча странное: — Я такое натворил… Такое… Напуганный до дрожи, Тэ выпросил о подробностях, узнал, что Гук якшается с местной бандой, что залез в долги, а глава игорного дома грозит его прикончить, если не получит деньги на неделе. Охваченный бесконечной тревогой, снова открывший свое сердце, Тэхён приготовился навернуться с любого обрыва. — Но ты можешь кое-что для меня сделать… — Чон взял его за руки. — Можешь меня спасти. И Тэхён часто кивал, леденея на каждом следующем слове, постепенно умирая в собственных глазах. В его сознании не помещалось то, о чем просил Гук. Продать тело? Прямо сейчас? Вот так – запросто? Чтобы Чонгук смог жить? Тогда цена не так уж и велика… В бездвижном колючем безмолвии они просидели около получаса, прежде чем Тэхён, спросив адрес, накинул пальто и вышел вон. Чонгук тут же перестал ломать трагедию и мгновенно успокоился, стерев слезы. Как трудно они ему дались! Но он не мог сказать наверняка, что чувствует. Возможно, это было разочарование: слишком оказалось просто. Наивность Тэхёна и его преданность – поражали, его чувствами можно вертеть как угодно. Убежденный в правоте, Гуки выкурил три сигареты и не смог отделаться только от застрявших в памяти выразительных тэхёновых глаз, выражавших такое раболепие и почтение, что становилось жутко. И не было никаких долгов: Чонгук лишь следовал уговору. Тэ вернулся под утро, опустошенный и совершенно разбитый, с припухшими от слез веками. У него дрожали колени. На них он подполз к спящему Чонгуку, уткнулся губами в его безжалостную ладонь. — Гуки…? Гуки… Всё. Я всё сделал. То был не последний раз. И только им двоим известно, что Чимин – первая шлюха в штабе, но не первая в умелых руках Чонгука. Тэхёном он торговал, чтобы понять, как все работает. И его одного обделил честью первой пробы. На чем держался Тэхён? Как мог позволить? Он впал в странную созависимость и одержимость мечтами Чонгука, который вдруг стал невозможно внимателен к нему, его просьбам и советам. Тэ наконец-то обрел долгожданную заинтересованность с желанной стороны. Заинтересованность нездоровую и больную, из тех, на которые подсаживаешься, как на наркотики. Тэ стал для Чонгука ценным и важным, их средством существования, их выходом. Преисполненный высшими стремлениями, чем-то вроде «это ради нас», Тэхён проводил ночи с незнакомцами и питался тем унижением, что испытывал, а потом забирал деньги и получал от Чонгука похвалу и надежду на скорую близость. Но красивая иллюзия не продлилась и дольше трех месяцев. Просто потому, что Чонгук нашел Тэхёну очаровательную замену, которую не побрезговал познать. Использованный и обманутый, Тэхён всерьез собирался порвать с Чонгуком, у него спали шоры с глаз, когда он наткнулся на Чимина и его ошеломляющую распущенность. Само его появление избавляло Тэхёна от нужды исполнять свои прежние обязанности. И он принял решение уехать к родителям, чтобы начать жить заново, его выворачивало от пережитого позора, он мог бы покончить с собой, если бы только не имел внутри спасительной веры в то, что испытания никогда не даются просто так. Однако, Чонгук снова нашел аргументы, чтобы его задержать. Чонгук вознес его жертвенность до незримых высот. — Ты мой лучший друг, Тэхён-а. Как я могу и дальше пользоваться тобой? Это и так было паршиво. Зато теперь у нас все впереди! Тебе я обязан тем, что имею и ты не можешь меня оставить сейчас, когда все только начинается. Смотри, Чимин – наша визитная карточка. Это наше с тобой дело, Тэ, только наше. У них уже было местечко для работы, им уже содействовали важные люди. Тэхёну стоило только согласиться, и тогда он получал благодарного и, как казалось, ущемленного совестью Чонгука, а также должность его помощника. Он мог измываться над Чимином точно так же, как это делал с ним Чонгук и не расстраивать родителей внезапным приездом. Пожалуй, последнее более всего убедило его остаться. Чаяния Тэхёна на положительные перемены в Чонгуке так и не оправдались. Тому способствовали расширяющийся бизнес, потекшие рекой деньги и атмосфера вседозволенности. Чон вернулся к неприступной деловитой апатии в отношениях, а Тэ поклялся избавиться от чувств, но так и не перестал верить в того мальчишку, что играл ему на гитаре. В конце концов, Тэхён перестал гробить себя укорами за прошлые ошибки и простодушие, простил уничижение со стороны Чонгука, позволив жизни идти своим чередом. В его слабости проступила и его сила. Он усвоил урок. …Не удалось просидеть в сквере и четверти часа, как зазвонил телефон. Тэ ответил уже на ходу. — Чего тебе? — Где Шуга? — Чонгук яростно сопит в трубку, а это значит, он если и не взбешен, то как минимум рассержен. — А я откуда знаю? Не моя подстилка. — Самое время остроумничать, — злобно замечает Гук. — Я приехал на квартиру, а Чимин говорит мне, что моя блядь разгуливает по городу без присмотра. — Ну так найди по запаху, самец. Тэхён заулыбался. Ему все еще дозволено подшучивать над Чонгуком так, как никому непозволительно. — Ты ведь знаешь, что творится сейчас, верно? Если я потеряю Юнги… — О, а я уже нашел его, — перебивает Тэхён, увидев в витрине кафе впереди знакомую блондинистую челку и ладный профиль. — Он под моим присмотром, можешь расслабить очко. Хотя, это ведь не по твоей части. — Когда вернешь Юнги, дуй в салон, умник, я знаю, что ты не на рабочем месте. Есть разговор. Но когда Тэхён приблизился – передумал заходить внутрь и мешать Юнги вести беседу с объектом его пристального внимания, которым стал отменно сложенный брюнет-бариста. Вместо этого Тэ продлил прогулку и позвонил Намджуну, чья водительская помощь будет так кстати.