(сборник) twenty ways to go

Чжебом опять улетает в Германию на неделю. У него проект, конференции, и ещё чёрт-те что, не то, чтобы Чжинёну не было наплевать. Да, он обижен, да, ему грустно, хотя Чжебом, конечно, никогда и ни за что об этом не узнает. Чжинён ведь сразу Чжебому сказал, что, хоть и ревнует его к этим его летающим гадюкам железным, но никогда не встанет между ним и его самой большой страстью. Хотя обидно это, чёрт возьми. Он усаживается на террасе и закуривает. Вообще, он спокоен, но пальцы у него почему-то дрожат, и три или четыре спички ломаются в его непослушных руках. Он выдыхает струю дыма, светящуюся белым на фоне сине-чёрного ночного неба. Вокруг него всё словно кричит о Чжебоме, о его невозможной ураганной амбициозности: это раскиданные по всему палисаднику детали, придавленный переполненной пепельницей чертёж на столике, бесконечные брызги машинного масла везде, где только можно. Чжинён закрывает глаза и вздыхает. Как давно он сам стал одним из чжебомовых увлечений? Его куклой, моделькой маневренного самолёта, которую он без конца собирает и разбирает. Которая никогда не станет чем-то большим для него. Чжинён укладывает голову на колени, меланхолично втирая тлеющий окурок в ступеньку на террасе, когда позади слышится медленная шаркающая поступь. - Почему не спишь? - хрипло произносит Чжебом, падая рядом и забирая из его пальцев пачку. - Слушаю, - отвечает Чжинён, разглядывая из-под прикрытых век профиль сонно прищурившегося парня. - Что слушаешь? - Море. - У нас здесь нет моря, - замечает Чжебом, однако, ни капли не удивившись такой реплике. - Ага, - улыбается Чжинён и опускает голову Чжебому на плечо. - Ты прав. Чжебом молчит. Он выдыхает кольца дыма и смотрит слишком далеко вверх, чтобы Чжинён мог за ним поспеть. Не потому, что он отстаёт от него в умственном плане, а потому, что на нём висит слишком много груза. Груз современных классиков, груз древних философов, груз собственной вечной неуверенности. Чжебомов же тёмный взгляд, не обременённый ни одним обстоятельством, которое могло бы ему помешать, выглядывает в небе огромные воздушные замки. На вполне себе даже прочном каменном фундаменте.

***

Чжинён провожает Чжебома на вокзале, одетый в пальто и горчичного цвета шляпу. Чжебом как мячик, как сгусток энергии, которому нужно срочно себя воплощать, кружится вокруг, постоянно говорит что-то, трогает его волосы: он счастлив. Счастлив куда больше, чем когда вынужден сидеть дома. Пусть даже с любимым Чжинёном, но сидеть дома. - Ты не успеешь соскучиться, - говорит он, улыбаясь. - Я привезу тебе шикарный подарок, - восклицает он, поднимая опущенные уголки рта Чжинёна вверх. - И кучу новостей! Тебе же так интересна заграница, ведь так? - весело спрашивает он, заглядывая в чжинёновы потухшие глаза, но не видя этого из-за слишком яркого блеска в своих собственных. - Эта неделя в Германии определит всю мою… нет, всю нашу жизнь! - заявляет он, улыбаясь уверенно и счастливо, как человек, который идёт вперёд, держа свою собственную судьбу под руку. Потом приходит поезд, и Чжебом оставляет бесконечно долгий, мягкий и дающий так много надежд-светлячков поцелуй на губах Чжинёна, после чего хватает его шляпу, цепляет её на свои тонкие каштановые волосы и уезжает от него за десять тысяч миль. Чжинён абсолютно точно не собирается проронить ни одной слезинки за этот вечер.

***

Чжебом пишет ему телеграмму через два дня. Письмо было бы, конечно, куда приятнее, но телеграмма быстрее дошла. В ней всего шесть слов: “Добрался. Всё идёт хорошо. Сильно люблю”. - Люблю кого? - спрашивает Чжинён у висящего на стене винта от одной из последних чжебомовых моделей.

***

Конечно же, Чжинён скатывается в самые пучины своего маленького, собственноручно построенного и заботливо украшенного ада. Он перечитывает все свои дневники, старые чжебомовы письма, ещё штук восемь слезливых японских романов о любви и окончательно спивается. С каждым днём его модель о счастливой жизни с его самой большой любовью начинает казаться ему всё глупее и бессмысленнее. - Он продаст меня первому прохожему за какой-нибудь модный фиксатор для крышки топливного бака, - сквозь слёзы втирает он старой фотографии, где они с Чжебомом и ребятами из университета: такие молодые, весёлые, готовые комету за хвост поймать и в аквариум посадить. Фотография молчит укоризненно и явно пытается Чжинёну намекнуть, что он пьян и неразумен, но Чжинён не хочет ничего видеть.

***

Ещё через два дня наступает какое-то пустое безразличие. Чжинён бездумно бродит по коридорам и размышляет, куда ему съехать после возвращения Чжебома. Прощальную речь он уже продумал в деталях, со всеми возможными поворотами событий, вплоть до драки. Батарея из бутылок грустно звенит каджый раз, когда Чжинён проходит мимо, но он не собирается ничего выкидывать. Пусть Чжебом смотрит. Пусть видит, как сильно Чжинён умирает без его любви.

***

- Родной мой! Я дома! - восклицает Чжебом, распахивая входные двери настежь. Даже если Чжинён не встретил его из поезда, скорее всего, он просто был чем-то занят или не помнил, на какой вокзал он приедет. Так что Чжебом с предвкушением оглядывается вокруг, но с каждой секундой его солнечная улыбка всё меркнет и меркнет. Во всём доме стоит крепкая дымовая завеса. Дымовая стена. Сигаретный туман. Называйте это как угодно, но у Чжебома тут же начинают дико слезиться глаза и потихоньку нарастать тревога. С каждым шагом вглубь дома эта тревога становится всё сильнее и сильнее, потому что дверь в дом открыта, а самого Чжинёна нигде нет. Он бродит по комнатам, зовя своего парня, ещё несколько минут, пока не добирается до собственного кабинета. - Ой, мамочки. Чжинён спит. Кажется, он очень пьян, а перед, собственно, сном изучал чжебомовы чертежи. Чжебом какое-то время просто стоит и смотрит на это сумасшедшее, свернувшееся калачиком в окружении книг об авиации и совершенно непонятных ему чертежей чудо, а потом его накрывает волна нежности. Он осторожно (но не без труда) берёт его на руки и относит в спальню. Чжинён медленно открывает глаза, и первое, что он видит - это улыбающееся лицо Чжебома. Полусонный, он счастливо протягивает к нему руки и обнимает за шею, но, почувствовав под ладонями настоящую кожу и плоть и поняв, что это не сон, он тут же хмурится: - Чжебом, мне кажется, наш путь подошёл к развязке, - серьёзно сообщает он заученную получше гимна фразу. Чжебом сначала растерянно моргает, а потом фыркает и резко прижимает Чжинёна к себе. - Что ты там себе фантазировал, пока меня не было? - Я ничего не фантазировал. Ты меня больше не любишь. Если вообще когда-то любил, - бормочет Чжинён в ответ, захлёбываясь в до боли родном запахе волос. Чжебом отстраняется и долго-долго смотрит во всё ещё мутные и какие-то слишком усталые глаза своего человечка. - Чжинён, - серьёзно говорит он, - запомни это, пожалуйста.

Ты для меня - самое главное существо в мире. Ты мой смысл жизни. Да, я многому и слишком сильно отдаюсь, но в конце концов я всегда возвращаюсь к тебе. Не будь у меня тебя, у меня бы не было ни единого законченного проекта, ни одного полетевшего самолёта. Потому что ты моё вдохновение. Понимаешь?

Чжинён не отвечает. Он смотрит куда-то в потолок, а может, гораздо дальше. Из его глаз текут большие чистые слезинки, которые Чжебом тут же смахивает. Кажется, Чжинён теперь может отлично рассмотреть каждый из тех замков, на которые раньше любовался Чжебом.