Now, I’m not looking for the absolution, Forgiveness for the things I do. But before you come to any conclusion Try walking in my shoes.
Вы можете спросить: чем занимаются пьяные мужики, находясь в одиночестве? Нет, мой случай не будет среднестатистическим (хотя кто знает?). Час ночи, я, развалившись поперек кровати в одежде, сижу и уже битые двадцать минут пялюсь на одну фотографию. В ней умиляло все: от цвета обоев до отражения в зеркале. Обои были цвета охры: не слишком бледные, но и не резали глаза. По всей темно-коричневой мебели, что попала в кадр, были расклеены плакаты, рисунки, какие-то заметки. Понятия не имею, как у Дома это получилось, но даже со вспышкой все детали были четкими. Я легко поверю его словам про беспорядок, потому что даже сейчас на фото видно, что стол завален. Я сумел лишь разглядеть кучу бумаг с рассыпанными карандашами и несколько барабанов в разобранном виде под столешницей. Вдруг меня осенило. Я свернул фотографию и открыл переписку. MattBellamy Слушай Но ответа не последовало. MattBellamy Ладно Как проснешься сфоткай мне всю комнату нормально !!! Мне, или литру виски во мне, вдруг стало смешно от такой просьбы. MattBellamy А еще штаны обязательно Уснул. Вот когда не надо, подумал я, он спит. Хотя, скорее, стоит задаться вопросом, почему я до сих пор не сплю. Обычно, напиваясь, меня хватает на пару часов, а потом я вырубаюсь, если, конечно, я не пью в компании друзей. Тогда ситуация в корне меняется. Если порыть архивы, можно найти фото, где я в четыре часа утра в майке гуляю по центру Лондона. Я не помню что, но помню, что мы что-то праздновали. День рождения Тома? Холодновато — я бы не ходил в майке в такую погоду. Слишком много событий в моей жизни прикрыты пеленой из неимоверного количества алкоголя. И наркотиков. Да, в маленьком городке, где я вырос, достать траву было легче простого. Доминик мне как-то упомянул мимоходом, что в юношестве покуривал, но я думаю, в его случае только лёгкой травкой и обошлось. А взглянуть на меня — мои руки сплошь в шрамах и порезах. Я не раз просыпался (ну, скорее, меня откачивали) в неотложке с передозом героина или алкогольной комой. Пару раз спасали от передозировки таблеток и попытки вскрыть вены. Блять, я настолько кривой, что даже покончить с собой не мог нормально. После последнего случая с героином я решил бросить. Но решить не значит бросить, и сделать куда тяжелее, чем сказать. Ощутив все ужасы долгой ломки, и, если учесть, что в тот момент я находился в депрессии, я не нашел ничего лучшего, как попытаться умереть. Глупо? На словах — достаточно. Лежа в больнице, я как-то слышал разговоры медсестер. — Как уже задолбали, — доносилась речь. — Покончить с собой. Из-за какой-то фигни резаться. — Жаннет, у каждого свои проблемы. Каждый решает их по-своему, — отвечал более низкий, но тоже женский голос. — Наша работа помогать. — Я не хочу помогать придуркам, у которых есть все, но они, видите ли, не получили все на свете, поэтому пытаются суициднуться при удобном случае. Это просто идиоты. Может, я идиот. Может, идиоткой была та медсестра. Суть такова, что когда тебе плохо, тебе просто плохо. Человек не может быть непрерывно счастлив, когда на то нет веских причин. Когда тебе плохо, аргумент «у тебя же семья» или «у тебя все есть, чем ты недоволен?» не работает. Наоборот, делает только хуже. Потому что, когда вбиваешь себе в голову, что у тебя все есть и ты этим не можешь наслаждаться, начинаешь чувствовать себя паршивей. Меня выгнали из универа, денег не было, лучшие друзья непрерывно ссорились между собой, делая меня камнем преткновения, я не знал, чем хочу заниматься, от попыток писать песни тошнило. Я не хотел постоянно зависеть от друзей и знакомых, поэтому берег каждый пенни. Для меня, человека с достаточно шаткой психикой, этого было достаточно, чтобы наглотаться нужных таблеток. Когда Оливия уехала в Австралию, стало еще хуже. Но тогда Том нашел в себе силы поднять меня на ноги. Лив часто говорила мне перестать с ним общаться. Она имела право это говорить: именно Том когда-то приучил меня к такому беспечному образу жизни, показал весь спектр наркотических веществ и алкогольных напитков. Но, кажется, Том начал потихоньку осознавать всю опасность ситуации и пытаться из нее выбраться. Так вот сейчас я могу хоть как-то вспомнить тогдашнего себя только благодаря фотографиям. Мы как-то решили сделать пару снимков наших посиделок, и Тому так понравилось. Он начал непрерывно ходить с камерой. К этому можно быстро привыкнуть. И, как полагается лучшему другу, лучшие дубли со мной на наших попойках попадали в интернет. Томас до сих пор часто снимает, он прошел обучение и теперь более-менее качественно фотографирует. Я говорил ему, что стоит попробовать себя в таких профессиях, но он всегда отвечал одно и то же — это просто хобби, так, для забавы. Я недавно посохранял несколько фотографий, что нашел. И сейчас перелистывал их, пока не перелистнул на последнюю сохранённую фотографию — ту, что прислал Доминик. Достаточно было еще раз взглянуть на эти штаны, чтобы усмехнуться. Всегда такой серьезный Доминик, и тут эти штаны. Я определено хотел бы посмотреть на это вживую. Доминик. Я говорил друзьям, что, скорее, являюсь бисексуалом, но мне никогда не приходилось западать на парней. До этого времени. Наверное, «запал» не лучшее слово. Он красивый, мне нравится ход его мыслей, его сарказм и… Наверное, для него несвойственно предлагать жилье каждому встречному, поэтому мне реально повезло. Еще он ужасно упрямый. Чтобы вы ни предложите или попросите, он всегда выскажет свое «фе», начнет отнекиваться, но в результате все равно согласится. Может, я просто надоел ему? Меня посещали такие мысли, но он первый извинился, так что, наверное, я всё-таки что-то значу для него. Доминик жутко вспыльчивый. На виду у всех он непоколебим, но в более свободной обстановке он может взбеситься из-за какой-нибудь хуйни. Остывает он так же быстро, как и заводится. Меня наоборот очень тяжело заставить злиться. Точнее, я постоянно из-за чего-то переживаю, поэтому привык носить это в себе, не выплескивая все сразу. — Бля, — я взглянул на время. Половина третьего. Я ужасно хочу ссать. Меньше всего на свете я хочу шевелиться. Мои мысли могут звучать достаточно трезво, но вот тело выдавало количество выпитого. Может, мы просто привыкли друг к другу? Бывают же люди, для которых секс без обязательств на постоянной основе норма. Даже если так (хоть не очень приятно допускать такую мысль), что в этом плохого? Кстати, трахаясь с Домиником без презерватива, я поступил весьма опрометчиво: я не вспомню, когда в последний раз был у врача, и не хотелось бы кого-то заразить из-за банальной глупости и лени дотянуться до тумбочки. Надеюсь, Дом не обидится на меня, если уже все-таки что-то я ношу. По крайней мере, я буду не против умереть вместе с ним. Глупо, да? Я бы мог сказать это Доминику, но вместо этого мы сейчас в разных городах из-за какой-то глупости. Я не ожидал такой реакции от него, ибо он сам человек не особо семейный. Доминик немного говорил о семье и всегда так устало говорил по телефону с сестрой или с матерью, что мне казалось, он бы при любом удачном случае забыл об их существовании. Но, наверное, семейные традиции превыше любых дел. Все, что я понял из разговоров Дома (кажется, он не против того, чтобы я его так называл, но я все равно могу спокойно это делать только в мыслях), это то, что его сестра очень о нем заботится, его мама достаточно приятная женщина, а отец несколько лет назад умер. Доминик вообще мало о себе рассказывает, так же как и я. У нас есть много тем для разговоров, мы всегда делимся своим мнением, но именно друг о друге мало чего знаем. Но исходя из его реакции на определенные темы, можно понять, что его волнует: он либо сильно разозлится либо будет избегать этой темы. Не говоря уже о том, что Доминик так старательно вычеркивает Джо, кто бы это ни был, из своих воспоминаний, хотя у самого в каждом углу стоит маленькое напоминание: открытка, пластинка, которую мы разбили, статуэтка или книга. Я не сильно разбираюсь в психологии, но, по-моему, люди так делают, когда у них кто-то умирает. Все мои попытки расспросить проваливались, а спрашивать напрямую я пока не набрался смелости. Но, поймите меня, невозможно терпеть человека, который на что-то жалуется при этом не хочет говорить, что именно не так. «Что же так его сломало?» — этот вопрос не первый день крутился у меня в голове. Я чувствую его попытки мне открыться, но он загнал себя за стену, обойти которую сможет только он сам.***
— Ты серьезно? — я не верил, что она это сделает. Но она это сделала. Она разбежалась и прыгнула в воду. — Черт бы тебя побрал, Софи! — я испуганно закричал и бросился к подножью небольшой скалы туда, откуда в воду можно зайти без прыжков. — Блять, — ноги болезненно обдало ледяной водой, но сейчас меня интересовало лишь одно: достать Софи из воды. — Как же здесь холодно! — широко улыбаясь, она схватила меня за руку и позволила тащить ее на сушу. — Нахуя прыгала?! — Да брось, Мэтт. — У нас даже полотенец нет. — Кто ходит в поход без полотенец? — Не банных. Никто не рассчитывал, что ты прыгнешь в воду. — Ну, у нас есть спальник, да? — У нас есть спальник, — утешил я ее, стягивая с нее мокрую одежду. Весна только вошла в силу и начала радовать людей теплом. Было достаточно тепло для походов, но никак не для плавания. — И вот что нам теперь делать, м? — я выжимал ее насквозь мокрую кофту, пока она снимала джинсы. — Обрадуй меня и скажи, что у тебя есть запасная пара одежды. — У меня есть запасное белье, но я не брала верхнюю одежду, ты же сам сказал, что это на выходные, много барахла нам не понадобится. — Тогда тебе стоило лучше думать, прежде чем прыгнуть в воду. Ну, иди сюда, — она вся дрожала, хоть и старалась делать вид, что ей не так уж и холодно. И вот что я мог поделать? Я обнял ее, максимально покрывая площадь ее тела. Холодная вода стекала с ее белья и мочила мою одежду, но мне было плевать. — К счастью для тебя, — я поцеловал ее в макушку, — у меня есть запасная майка, так что иди переодевайся и пойдем тебя сушить. — А ты мне не поможешь? — заманчиво спросила она, приспуская лямку лифчика. — Соф, если я помогу тебе с этим, то воспаление легких тебе обеспечено. — А ты постарайся этого не допустить, — она сделала два шага назад, опуская вторую лямку. — Я этим сейчас и занимаюсь, на, — я протянул ей свою майку, — пойду заведу машину. Сидя в салоне старенького пикапа, что мы одолжили у друга Софи, я повернул ключ зажигания и начал крутить регуляторы. Я взглянул в зеркало заднего вида: Софи, будто зная, что я посмотрю, медленно снимала оставшуюся одежду, при этом не глядя на меня. Когда она как бы ненарочно уронила сухие трусики и наклонилась за ними, я посигналил, заставляя ее подскочить. — Мэм, — неестественно низким для себя голосом начал я, открывая окно, — я тут проезжал мимо и увидел вас. Может, вы хотите согреться? — Не знаю, — она наконец надела майку, — вы не один? — она сделала несколько маленьких шагов к двери. — Нет, мэм, я один. — А, вдруг, вы маньяк, цепляющий девушек в лесу? — Тогда вам придется рискнуть, — я наклонился, открывая левую дверь. — Придется, — она быстро залезла внутрь, выдыхая, когда теплый воздух обдал ее лицо. Софи села совсем рядом, одаряя меня поцелуем. — Надо высушить твою одежду до завтра, — отвечал я, пока ее руки блуждали по моему торсу. — А, может, я поеду так? — она спустила руки ниже, обхватывая мой пах. — Надо же мне как-то отблагодарить вас. Конечно, я возбудился. Попробуйте не возбудиться, когда красивая блондинка, причем еще мокрая, устраивает вам шоу. Я чертовски хотел ее еще тогда, когда она мокрая прижималась ко мне, но воздержался, потому что, выбирая между потерпеть стояк и неизвестно сколько лечить ее, я выбрал первое. Но сейчас, когда мы вдвоем в прогретой машине, пусть и маленькой и старой, аргументов «против» у меня больше не оставалось, да и не очень хотелось их искать. Мои руки машинально забрались под мою же майку, обхватывая Софи за талию и притягивая к себе. — Тогда тебе придумать хорошее объяснение для соседей. Заниматься сексом в старом пикапе, когда все еще мокрые волосы падают тебе на плечи, а лицо твоего партнера освещают полосы заката, — ужасно романтично. Софи все еще медленно двигалась на мне, когда неприятный звон прервал нас. — Я думала, здесь нет связи, — она схватила мой мобильный, лежащий на панели. — А это еще кто? Меня словно ударили по лицу. Звонок исходил от контакта, подписанного как «ДОМ», а на фоне светилась фотография Доминика в пижамных штанах. — Нет, не может быть, — повторял я, пока Софи пыталась меня окликнуть. Вдруг, как декорации в мюзикле, все пропало, оставляя лишь тьму. Ни машины, ни заката, ни реки — я и полная темнота. Тут что-то укололо меня в живот. Еще раз. Доминик! Где Доминик?! Он же только что был тут. Почему меня что-то бьет? Где Доминик? «А ну-ка! — слышал я. — Разряд!» — и еще один удар пришелся мне по животу. Я в больнице? Меня откачивают? Но почему в живот? Я не успевал понять, что происходит, так как голоса становились громче, а удары все чаще и чаще. Помимо строгого женского голоса, я слышал еще один. «Э-эй, Мэтт, » — мягко говорил он. Доминик? Еще удар. «Мэтт!» — уже более взволнованно повторил он. Доминик! Дом! Я кричал, словно меня кто-то может услышать. Еще удар. Свет. После темноты свет бил по глазам так сильно, что у меня потекли слезы. Или не только из-за света. В любом случае мои попытки что-то разглядеть не увенчались успехом. Все плыло. Все болело. — Эй, — встревоженно повторил голос. На этот раз как-то по-другому. Громче. Реальнее. — Мэтт, все в порядке, — утешал меня он. Я начал чувствовать землю подо мной. Точнее, не землю, а что-то мягкое. Кровать? Боль никуда не уходила, но свет стал не таким резким, а воздух теплее. — Что за хуйня? — я хотел возмутиться, но сил хватило только на всхлип. Слезы продолжали литься. — Просто сон, — ответил мне голос. Я, наконец, повернул голову и обнаружил нависающее лицо Доминика. Облегчение. — А я и не знал, что тебе снятся кошмары, — он дернул рукой. — И что у тебя мертвая хватка. — Извини, — моя рука крепко вцепилась в его запястье, и я даже не сразу смог разогнуть пальцы. — Блять, — уже громче сказал я, — извини. — Тебе не за что извиняться, — он все так же сидел и смотрел на меня, лишь приложил руку к моему лбу. — Блять, как я устал от этого всего, — я закрыл глаза, позволяя руками гладить мой лоб. — Чего? — От кошмаров. — Они тебе часто снятся? — Каждую ебанную ночь, — я отвечал как есть, потому что от любой попытки думать в мозгу свербило. — Ну, раньше, по крайней мере, ты не разговаривал во сне. — Блять, — подытожил я, пытаясь расслабить мышцы тела. — Давно ты тут? — Минут… десять? тут сижу. Может, дольше. Я недавно приехал из Манчестера. — Который час? — Почти три. Я думал, я приеду раньше, но ночью был ужасный снегопад, а сейчас все тает, дорог нет, да и я не ожидал, что столько людей сядут за руль. — Три часа дня? — Ну, не ночи же. Во сколько ты лег? — Разве похоже, что я помню? — Ну, да, — руки со лба спустились ниже и начали мягко теребить мои волосы. — Я думал сходить куда-нибудь вдвоем, но, наверное, ты сейчас никуда не хочешь. — Хочу, — я правда хотел, даже если с трудом мог шевелиться. — И я пойду, если ты принесешь мне две таблетки и воды. — Две? — Ховард привстал. — Аспирина и от желудка что-нибудь, — я схватился за живот, обращая внимание на боль, отчего она усилилась. — Пиздецки болит. — Нехер бухать столько, — без упрека сказал он и вышел из спальной. — Блять, да я половину бутылки просто разлил, — я крикнул ему, но от крика в голову ударила боль, и я лег обратно в положение амебы, лишь поджимая ноги под себя — так желудок меньше болел. Пару минут я лежал в одиночестве, слушая свое тяжелое дыхание и то, как Доминик ходит по квартире, хлопая дверцами шкафа. Он сказал, я говорю во сне? Что я мог сказать? Какие тайны я мог выдать? Не то чтобы я скрывал от него Софи, но не хотелось бы, чтобы он знал, что мне снятся сны с ее присутствием. Да мне обычно и не снятся. Вернее, она снится мне, но никогда не было, чтобы я видел свои хорошие воспоминания о ней. Тот день, когда мы ходили в поход, был одним из лучших. Она, конечно, все равно потом заболела, но не сильно. Что это могло значить? Глупо пытаться осмыслять свои сны, но меня напрягал факт, что мне снится Софи, а не Доминик — он, наоборот, выступает какой-то разрушительной силой. «Сны — просто случайные воспоминания, » — утешал себя я. Так оно и есть, я понимаю это, но не могу не реагировать. — Слышишь? — прервал меня голос. — Что? — я даже не пошевелился. — Спасибо, — я услышал шипящий звук над ухом. Должно быть, растворяющаяся таблетка. — Я задумался. — Насколько все плохо? — Не смертельно, — я попытался привстать и взял стакан. — Я не собираюсь упрекать тебя за то, что ты пьешь лошадиными дозами, но хотя бы пей аккуратно и кушай, что ли, — серьезно сказал Доминик, усаживаясь рядом. Он приобнял меня за талию, когда я наконец сел, тут же сгибаясь, насколько это было возможно. — Хуево выглядишь. — Все в порядке, правда. Думаю, дело не столько в алкоголе. Ты говоришь, — я положил на язык вторую таблетку, сладкую, для желудка. — Я разговариваю во сне? — Да, раньше я этого не слышал. — Этого? — непонятно почему меня охватила паника. — Что я говорил? — Доминик закинул голову и прищурился. — Ну, ты в основном кричал, — свободной рукой он начал загибать пальцы, — потом, э, звал меня и… кто такая Софи? Ты звал ее. — Я звал Софи? — я прокрутил в голове свой сон. И действительно, когда все пропало, я начал звать на помощь Доминика. Я даже не вспомнил про Софи, словно весь сон вообще ее не касался. Я взглянул на Дома, он молчаливо смотрел на меня. — Это моя бывшая, — спокойно сказал я. Действительно, что мне скрывать? — Я ее звал? — Нет, — заверил меня он, — ты просто к ней обращался, а потом начал кричать, а потом звать меня. Что случилось? — Ты правда хочешь это слышать? — Ты правда хочешь это рассказать? Я рассказал ему. Стараясь не углубляться в подробности, но я рассказал ему сон от начала до конца. Мне было стыдно, хотя я даже не знаю за что. Вы когда-нибудь рассказывали своим партнерам про свои сны с бывшими? — Я даже не знаю, что сказать, — тихо ответил он, подтягивая меня к себе, а я податливо положил голову ему на плечо. — Не говори ничего. — Я не могу, Мэтт. Мне тоже снятся кошмары, — я взглянул на него вопросительно, — не такие конечно, но тоже кошмары. Сны — это же просто случайные моменты, сложенные в неправильном порядке. У меня всегда это ассоциировалось с мозаикой или фреской — можно сложить красивый узор, а можно из тех же кусочков выложить какую-нибудь хуйню. — Но этой хуйне очень тяжело не придавать значения. — Тоже верно. Наверное, наше прошлое преследует нас. — Наше? — Как ты расстался с Софи? — спокойно спросил он. — Если, конечно, хочешь об этом говорить, — спустя пару секунд тишины добавил он. — Ну, — я столько раз вспоминал этот день, прокручивал его, словно в замедленной съемке, переживая каждый момент снова и снова, а сейчас не знал, с чего начать. Мы очень долго встречались. Мы гуляли в парке, она была абсолютно такая же, как и всегда. Пусть это будет банально, но я не нашел лучшего момента и сделал ей предложение. Когда я достал кольцо, ее лицо изменилось. Она выглядела ошеломленной, но не в плане «боже мой, да, он сделал это», а скорее «нет, только не сейчас». Я уже тогда понял. Я не хотел слышать долгих объяснений, но, когда я поднялся с этого ебанного колена, она сказала «прости» и объяснилась. — Хуево, сочувствую, — лишь ответил Дом. А что он мог еще сказать? — Она сказала, что не хочет мне врать и что долго сомневалась в наших отношениях, и что в конце концов решила, что она не видит своего будущего со мной. В тот момент, — я прервался, чтобы размять шею, — я не был расстроен из-за самого факта расставания, я был разбит таким предательством. Просто не мог поверить, что она думала об этом так долго, а я, глупец, даже ни разу не заметил этого. Наверное, она правильно сделала. — Не лучшее время она выбрала. — Нет, я ей благодарен. Она была честной, она не стала притворяться. Наверное, я и правда так много косячил. Но это было давно. Сейчас я понимаю, что семья у нас была бы хуевая. Я просто… Просто неприятно вспоминать, как тебя бросили в такой момент. — М-да уж, — подытожил Доминик. Я вдруг почувствовал себя нытиком. Ха, так и есть. — Извини, я не хотел забивать тебе голову этой херней. Я уже сам не могу это контролировать. Доминик лишь погладил меня по спине. Я понимал, что ему нечего сказать, уже жалел, что сам все рассказал, но, с другой стороны, мне стало куда легче. — Может, я схожу с ума? Как думаешь, мне не помешает сходить к врачу? — А где гарантия, что твой врач не будет сумасшедшим? Ты придешь на прием к какой-нибудь тетушке, выльешь, о чем душа болит, и она ответит тебе заученными фразами. Откуда ты знаешь, что она, приходя домой, не расчленяет трупы? Она может назвать тебя ненормальным, а где проходит это линия нормальности? — Ты прям публицист, — сказав это, я не подумал, что Доминик и так работает в журналистике. — Просто подумай, что, допустим, — он начал размахивать руками, — допустим, чтобы определить «норму», врачи проводят ряд экспериментов. Они берут человека, среднестатистического англичанина с семьей и собакой и обычной работой, и проводят ряд психологических исследований. Но вдруг, допустим, у этого мужчины редкое генетическое заболевание, о котором никто не знает. И это заболевание влияет на его реакцию. И тогда «нормой», — он показал кавычки, — будет считаться реакция человека с серьезным заболеванием, которое врачи просто не заметили. Мне понадобилось несколько минут, чтобы осмыслить сказанные им слова. — Вау, — вырвалось у меня. — Это реально вау. Попахивает паранойей, но… Я никогда не думал с такой точки зрения. Я даже почувствовал себя немного тупым, потому что сам до такого вывода никогда не доходил. Секундой позже Доминик поцеловал меня. Признаюсь честно, я никак этого не ожидал. На редкость это оказался не тот страстный я-готов-тебя-сожрать-поцелуй, а тот нежный поцелуй, который любят все смазливые парочки. Оторвавшись от меня и слегка поморщившись (наверное, из-за того, что от меня несет перегаром), Дом взглянул на меня. — Вау, — повторил я. Идиот. Не нашел лучшего ответа. — Что-то не так? — он выглядел каким-то взволнованным. — Ничего страшного. Просто ты… Обычно ты так уверен в своих действиях и желаниях, что когда ты не знаешь, что тебе делать, — он выделил «ты», — то я уже не знаю, куда мне деваться. — А что тебя волнует? — я задал этот вопрос обычно, делая вид, что не задаюсь им которую неделю. — Многое, — тяжело выдохнул он. — Расскажешь? — как можно менее подозрительно спросил я. — Я не думаю, что ты захочешь слушать, Мэтт, я… — Вот он я, — я перебил его, — и я готов слушать. Ну же, Доминик, сколько можно закрываться? Я убрал голову с его плеча, укорительно взглянув на Доминика, выражая готовность слушать. Но он все так же молчал, словно не замечая, как я жду. — Дом, — он слегка дернулся, когда я назвал его так. — Раз уж у нас тут минутка откровений… Можно я попрошу тебя кое о ком мне рассказать? — О ком? — он долго молчал прежде чем ответить. — О Джо, — я сказал это. Он тут же нахмурился, но не в недоумении, а опять сделал этот взгляд, словно знал, о чем пойдет речь. — Извини, я понимаю, что для тебя это очень личное. Но, пожалуйста, скажи хотя бы, кто это, потому что я перестаю тебя понимать. Я хочу оказать тебе поддержку, когда она тебе нужна, но в этом и проблема — я не знаю, когда она тебе нужна и каких тем лучше не касаться. Я чувствовал себя последним подонком, выбивающим из своей жертвы слова, но я прекрасно понимал, что, если бы я не спросил это сейчас, уже, наверное, никогда бы не спросил. Пошли бы новые ссоры и обиды на неизвестной мне почве. — Все в порядке, — спокойно сказал он. — Мне стоило этого ожидать. Собственно, я и ожидал этого. Я попросту не знаю, как тебе все рассказать, — я не стал его перебивать, давая ему подпереть голову кулаком и сконцентрировать внимание на одной точке. — Все достаточно сложно, я не знаю, как рассказать это с объективной позиции, — я продолжал молчать. — Я немного соврал тебе, — спустя минуты тишины начал он. Я вопросительно глянул на него. Соврал? — Ну, даже, наверное, много, — Доминик виновато улыбнулся, а затем начал кусать губу. — Кажется, я этим многое аргументировал, — да что ж там такое, Дом? Не тяни кота за яйца. Я продолжал молчать. — Я соврал тебе, когда сказал, что не гей, — и все? Я потупился в пол по его примеру, не зная, как дальше реагировать. — Джо был моим парнем, и я любил его больше всех на свете. Я его и сейчас люблю. Наверное, — и снова пауза. — Вообще, его звали Джонатан, но он ненавидел это имя, говорил, что он с ним как старик. — Много лет назад Джо погиб, и… — он запнулся. — Во всем, что произошло, виноват один я, поэтому я не люблю об этом говорить, — на первых словах голос дрожал. На последнем он взлетел. Дом несколько раз хмыкнул, словно прочищая горло. Я не мог видеть выражения его лица, ведь не решался взглянуть на него. Тишина ужасно давила, но нарушать ее казалось неправильным. Доминик громко вздохнул. Мы сидели в обнимку и молчали, опустив глаза. Я рассматривал свободную руку Доминика, как он нервно гнет пальцы (я когда-то тоже страдал такой привычкой заламывать пальцы от перенапряжения, но отучился, так как они сильно болели и я не мог играть). Он шмыгнул носом, тяжело выдыхая. Я взял стакан в правую руку, а левой взял руку Доминика. Что мне сказать? Нужно ли что-то вообще говорить? — Мне жаль, — еле слышно выдавил я, переплетая наши пальцы. Словно отвечая, он слегка поменял положение и уткнулся носом в мое плечо. В этот момент я чувствовал, как ему плохо. Я проклинал себя за каждый миг, когда я сомневался, способен ли этот человек чувствовать. Как? Как я мог в этом сомневаться? Как он мог так держать себя? Даже сейчас Доминик тяжело дышал, наверное, пытаясь не заплакать, хотя несколько капель все же упали на мое плечо. — Ты знаешь, я люблю тебя, — непонятно зачем сказал я. Зачем? Вот разве это сейчас поможет? И-ди-от. — И я тебя, — уверенно ответил он. — Каким бы говнюком я ни был, это я говорю на сто процентов искренне, Мэтт, — кажется, по моей спине побежали мурашки. — Я люблю тебя, — он бормотал мне это в плечо, — какой бы пиздец ни происходил, я очень рад, что ты появился в моей жизни. Кажется, сейчас реветь буду я. Не столько от смысла этих слов, сколько от ощущения, что я сейчас выслушал исповедь и больше эти слова никогда не прозвучат. Я не шевелился, не знал, что ответить. Любое действие, любое слово все равно не выразит моих чувств, так к чему старания? — Знаешь, — он поднял голову, натягивая улыбку, — я очень хуево выражаю свои чувства, — боже, Доминик, только не сейчас. Я готов сидеть в твоих объятиях, слушая всхлипы и пытаясь самому не заплакать. Я не готов слышать твой дрожащий голос и попытки отшутиться. — По-моему, у тебя замечательно получается, — тихо ответил я. И все же он разрядил обстановку. — Так что там насчет поесть? — не успел он договорить, как мой живот одобрительно проурчал. — Ты знаешь, я ничего не ел с утра. — Сейчас же четвертый час, — складывалось ощущение, что это я сейчас реву, а Доминик меня успокаивает и пытается отвлечь досугом. — Я же говорю, я не рассчитывал на такие пробки. Думал быстро вернуться домой и вытащить тебя в центр, а в результате встрял на несколько часов. — Ну, — уже более-менее живо ответил я, — вернись ты хоть на час раньше, я бы еще спал. Нагло вторгаясь в мой рот своим языком, Доминик параллельно держал меня под затылком и сжимал мою талию. Он водил верх-вниз по моему боку, к сожалению, через ткань, но и этого было достаточно. Я хотел снять с него майку, забраться под пояс его штанов, но в своей руке я все еще держал этот проклятый стакан, не зная, куда его деть. Некуда. Не бросать же. Я ощущал тепло его ладоней, когда он гладил мою грудь и… Блять. Сраный стакан полетел на пол, когда Дом кончиками пальцев сжал мой сосок. Все физиологи и анатомы сейчас разом могут идти нахуй, потому что это было так хорошо, что мимолетная волна, как легкий удар током, отдала мне в колени. В колени. Доминик, наглая задница, кажется, просек, что здесь моя кожа чересчур чувствительная (хотя я и сам это недавно узнал), и теперь не упускал возможности поддразнить меня. А я особо и не сопротивлялся. — Мне надо в душ, — простонал я, прежде чем мы достигли точки невозврата. — Если мы еще хотим куда-то сегодня попасть, — я вырвался из таких соблазнительных объятий. Глянул на пол: несмотря на звон, стакан не разбился. — Ты знаешь, кто ты? — имитируя злость, спросил Доминик, пока я доставал из шкафа чистую рубашку.Чудным образом часть моей одежды уже перебралась на полки в спальню Доминика. — Просвети меня. — Тот, кто сегодня еще получит за это. — Ловлю на слове, — я закинул на плечо свежую одежду и вышел из комнаты. — Не скучай, я быстро! — крикнул я, закрываясь в ванной. Обдавая тело водой, я изо всех сил старался не касаться себя. Доминик слышал мои разговоры во сне, но он не заметил, что проснулся я со стояком. И вроде как тот уже начал проходить, как тут — на тебе. «Нет, оставь это для Доминика, » — убеждал себя я, не давая рукам спуститься к члену. Дрочка в душе заняла бы много времени, да и нечестно было бы оставить Дома, а самому уйти дрочить. Никогда не понимал, в чем фишка ставить зеркало во всю стену прямо напротив душевой кабины: появляется ужасная привычка рассматривать себя со всех сторон. Конечно, если ты блондин с шикарной улыбкой, широкими плечами, в неплохой форме, несмотря на худобу, да еще и с великолепным членом, то да, любоваться можно бесконечно. Но я, рассматривая себя с такой частотой, скорее, приобрету пакет комплексов. Тощий — единственное слово, приходящее мне на ум, когда я пытаюсь описать себя. Нескладный, кривой, неуклюжий — тоже про меня. Не знаю, как вообще люди обращают на меня внимание. Одевшись и постаравшись отбросить самобичевание, я бросил взгляд на бритву. Я думал просто поправить разросшуюся бородку, но в голову пришла идея сбрить ее. Простояв неизвестно сколько времени со станком в руках, я решил спросить мнение Доминика — экспертное и единственное мнение, которое я мог сейчас получить. — Слушай, — окликнул я Доминика, держа бритву, — я тут все думаю: может, сбрить? Доминик? Дом чуть ли не сложился пополам, подпирая лицо ладонями, и не реагировал на мои слова. Не надо много ума, чтобы понять, в чем дело. — Дом, — я постарался быть мягким, присаживаясь рядом и проводя рукой по его плечу. И как всегда, я не могу ничего сказать. — Прости, — он встрепенулся, делая бодрый вид, но, честно, выглядел он хуево. Затертые до красноты глаза, мокрые от редкой слезы, да и в принципе усталый вид. — Может… — Нет, все в порядке. Я… Это все так… странно? Непривычно, — его губы скривились, изображая улыбку. — Что именно? — Рассказывать кому-то про все это. Так много эмоций перемешалось, — он усмехнулся. — Не знаю, как с ними всеми справляться. Кажется, мы действительно сходим с ума. Поэтому, — он хлопнул по коленям, — ты готов? Выйдя на улицу, Доминик резко переменился. От его растерянности не осталось и следа, словно ничего вообще не произошло. Двуличие Доминика меня поражало: не в плохом смысле, а в смысле, что дома и вне это были два разных человека. Пока мы ехали в поезде до Ватерлоо, я представлял, как Дом приходит на работу, улыбается, когда надо, разговаривает и шутит с сотрудниками, здоровается с боссом, если тот на месте, с каменным лицом выполняет всю работу, при этом живо приговаривая, что ему нравится его работа, а по приходу домой эта маска спадает, и я вижу Доминика каким его никто не видит — уставшим от работы, жалующимся на нее же, иногда заинтересованный чем-то, иногда в прекрасном настроении, иногда романтичный и забавный, а иногда дико тупящий. Я не знаю, как Доминик ведет себя со своими знакомыми, но я уверен, что это не то же самое, что со мной. И мысль о том, что чуткий и живой Дом существует лишь для меня, грела душу. «Словно ничего не произошло», кстати, касалось не только эмоций Ховарда, но и нашего контакта. Он старался держать дистанцию, не смотрел на меня слишком долго, выглядел холодно, что уж говорить о том, что прикоснуться к моей руке или шепнуть мне что-нибудь на ухо, как Дом это любил делать, было непозволительно. И я принимал это. Тоже старался держать дистанцию. Из всего того, что когда-либо рассказывал мне Доминик про свои отношения, знакомства и работу, я прекрасно понял, что выглядеть отстраненно и неизаинтересованно вошло ему в привычку, и я это принимал. Мы гуляли. Пили горячие напитки, ели какие-то сладости, купленные в рождественском ларьке. Сделали несколько совместных фото, которые я пообещал выложить. Если вообще возможно накидаться глинтвейном, то мы это сделали. Проходя каждый чертов ларек, а их было хренова туча, мы покупали глинтвейн или пунш. При этом мы так и не поели нормально. Несмотря на утреннюю метель, было достаточно тепло. Даже толпы туристов не сильно раздражали. Где-то на площадках выступали уличные музыканты или фокусники. Доминик на веселе даже вызвался поучаствовать в одном из фокусов, за что получил громкие аплодисменты и бокал шампанского от ведущего. Он был такой веселый и беззаботный, что вынуждал и меня забыть о всех печалях, о которых мы несколько часов назад говорили, душа слезы. — Доминк! — воскликнул я и чуть не уронил телефон. Мы хотели сделать очередное селфи у реки, при этом пытаясь взять в кадр панораму города, когда в последний момент Ховард подтянул меня ближе и поцеловал в щеку, тут же отстранился и цокнул, приговаривая: — Ну, скоро ты там сфоткаешь? Я замерз уже, — я ошеломленно глянул на него и как бы для приличия сделал долгожданный кадр. Уже, конечно без поцелуя. Я не стал проверять, сохранил ли мой телефон тот снимок, получился ли он четким или смазался. Сам факт того, что Доминик сделал это так спокойно, вызывал бурю эмоций у меня. — Да брось, тепло же. — Меня немного продувает, — он дернул плечами. — Поедем обратно? — Я бы еще погулял. — Э… — я глянул на время, — поезда сейчас не часто ходят. Чья вообще идея была не ехать на машине? — И кто бы ее вел после всего того алкоголя? — Доминик оперся на перила. — Такси вызвать? — Неинтересно. Я люблю поездки, даже по городу. — Куча людей, грязь и вещи похуже? — спросил я, морщась. Никогда не любил общественный транспорт. Мерзко. — Не все так плохо, не надо: тебе не идет, — Доминик провел пальцем по моей щеке, словно разглаживая кожу, а затем снова отстранился, словно они просто знакомые. — Хватит так делать, — я выдохнул, улыбаясь. — Как? — Нарушать дистанцию. Меня это сбивает. — Но разве не в этом весь кайф? Я глубоко вздохнул. Я не мог поцеловать его в центре города. Не мог. А он меня дразнит. Наглая задница Доминик Ховард. — Уже полночь, — я попытался отвлечься. — Если ты собираешься завтра на работу, то предлагаю вернуться домой. — Блин, на улице хорошо, — Дом с удовольствием сделал глоток морозного воздуха. — Погода наконец-то нормальная. — У меня есть предложение, — реального предложения у меня не было, но я решил отомстить за поддразнивания. — Внимательно слушаю. Я кашлянул и как можно можно более соблазнительным голосом начал: — Сейчас, — я сделал шаг ближе, — мы поедем на Ватерлоо, там, — я приблизился вплотную, — мы сядем на поезд до дома, зайдём в квартиру, снимем обувь, я сниму с тебя пальто, рубашку, штаны, — я уже бормотал это ему на ухо, и судя по участившемуся дыханию и сначала предупреждающему, а потом уже жалобному «Мэттью», мои провокации работали. — Может быть, даже… трусы? — как бы предлагал я. — Мы примем душ, горячий, но недолгий. — Мэттью, — ноги Доминика слегка подкосились, когда я легонько укусил его за мочку уха. Он не был в восторге, что все это происходит в самом центре Лондона, но, кажется, моя игра сильно его завела. Он очень быстро сдался. Да и людей на улице уже особо не было. Но все равно, думаю, я еще поплачусь за это. — Мы опустим жалюзи, чтобы никто не увидел, я поцелую тебя вот здесь, — я вслепую ткнул Доминику в грудь, где по идее должен был быть его сосок, — снова выпьем вина. Возможно, даже выпьем его друг с друга. Было бы сладко, м? — Предлагаю сейчас же поехать домой, — прошептал Ховард. — А затем, — я сделал интригующую паузу, — а затем мы ляжем в кровать, ты закинешь на меня ногу, и мы, — я выдохнул в скулу Доминика. Набрав воздуха в лёгкие, я продолжил: — будем спать, потому что завтра рабочий день! — томный голос тут же сменился на громкий и радостный, а я сделал шаг назад, готовясь получить. — Охуел! — крикнул недовольный голос мне в спину. Я хотел сделать еще шаг, но меня схватили за куртку и потащили назад. С минуту Доминик щекотал меня, приговаривая, что я еще поплачусь за свои выходки. Когда же я начал жалобно просить пощады, а оставшиеся на улице люди начали на нас оглядываться, он прекратил. Еще раз напомнив мне о том, что он мне это припомнит, Ховард все-таки согласился пойти в сторону станции. Мы прогуливались, молча наслаждаясь компанией друг друга. В поезде были только мы и группка туристов, с радостью ловившая кадры ночного Лондона, обсуждая что-то, периодически добавляя: «Che bello!» — Так странно, — начал я и закинул ноги на сиденье напротив. Обычно я не делаю так в транспорте, но, знаете, обычно я и не катаюсь в полночь на поездах с Домиником. — Что странного? — Люди, туристы, — я пожал плечами, готовясь объяснять, что я имею в виду. — Вот они, — я кивнул в сторону туристов, будучи уверенным, что они все равно не понимают мое бормотание на английском. — Фотографируют здания, восхищаются, мы фотографируемся на фоне памятников, домов, экспонатов. Мы этим восхищаемся, а по сути это все ничего не стоит. — Это огромный людской труд, — возразил Доминик. — Я понимаю о чем ты, но просто, — я приподнял ладони в поисках подходящего слова. — Это странно, потому что мы восхищаемся чем-то обыденным: домами, скульптурами. В них же нет ничего такого, по сути, но они приносят нам эстетическое удовольствие. При этом мы редко когда испытываем такое удовольствие от природы. В плане, ты не выходишь из дома со словами: «Какое красивое дерево, вау! А ну-ка, сфоткайте меня рядом». Но со зданием это кажется нормальным. — Людям нравится работа других людей. Не знаю, — Ховард шмыргнул носом, все-таки, походу, его продуло. — Я не вижу в этом ничего сверхъестественного. — Блин, я все равно не могу объяснить… Мы так малы и ничтожны, при этом мы мним себя великими, — кажется, Доминику не понравились мои мысли, так как он скрестил руки на груди и открыл рот, ожидая своей очереди говорить. — Я не понимаю, почему люди себя так недооценивают как вид. Оглянись: это окно, это сиденье, дом, свет лампы, фотоаппарат, даже зимняя куртка — на это все ушла куча лет, чтобы изобрести. Сейчас мы можем общаться с людьми, которых никогда не видели в живую, чисто нажимая одну кнопку на маленьком устройстве, а когда-то наши предки боялись, что их костер потухнет, или не знали каких-то банальных явлений и поэтому выдумывали себе богов. — Насчет последнего, кстати, — заметил я, — особо ничего не изменилось. — Не о том сейчас речь, Мэтт. — Дом, мы все равно ничтожны перед природой, а уже тем более перед вселенной. Пара часов на солнце без крема уже убивает нас. Люди лишаются конечностей из-за мелких порезов, дома рушатся из-за ветров и огней. — На признании своей ничтожности далеко не уедешь. — А на признании своего превосходства начинаются войны. — Это тоже другое, — Дом глянул на табло, дабы мы не пропустили нашу остановку. — Войны рождаются из-за человеческих разногласий, а мы говорим про человечество в общем. Как минимум в этой солнечной системе человечество — самое разумное создание, пусть и уязвимое для солнца и ветра. — Не знаю, Дом, — я отвел взгляд: спор начал заходить в тупик, мы оставались при своих мнениях, и я не хотел раздувать ссору на ровном месте. — Величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество, — пробормотал я, глядя на Доминика: он резко нахмурился. — Это… — Паскаль, я знаю, — задумчиво перебил меня он. Что-то вдруг случилось? — Ладно, закрыли тему, — на всякий случай сказал я. Но это не помогло. Всю оставшуюся дорогу до дома Ховард хмурился. Он, конечно, разговаривал со мной, но меньше, словно для приличия отвечал мне, когда я делал паузы в своих монологах на разные темы. — Все в порядке? — спросил я, но не получил четкого ответа. Доминик словно оглядывал меня, оценивал. Конечно, он старался не делать этого в открытую, но я все равно ловил на себе его бегающие глаза. Может, я как-то нелепо выгляжу? Вроде нет. Я постарался не придавать этому значение. Ховард часто меняется в настроении, и, по-моему, лучший способ не сделать хуже — это не обращать внимание. От станции до дома мы шли в полной тишине. Я исчерпал темы для разговоров, а Ховард не подавал новых. Он молчал. Я, не найдя, что сказать, тоже молчал. — Кстати, — начал я, закидывая куртку на крючок. — Вино у нас есть. Не хочешь? — Нет, — Доминик попытался сделать расслабленное лицо и даже натянул улыбку. — Спасибо, я сильно устал, и мне завтра на работу. Да и тебе тоже. Пойдем спать. Мы быстро умылись и легли в кровать. Уже и вправду было поздно, поэтому я предпочел книгу онлайн бумажной книге со светильником. Дом с кем-то переписывался, но быстро отложил мобильный и просто лежал, глядя на меня. Я бросил взгляд на него, словно разрешая делать или говорить все, что он захочет, но он молчал и дальше разглядывал меня. На предложение выключить мобильный, как и много раз ранее, Доминик сказал, что ему это ни капли не мешает. Тогда почему он не спит? Я попытался отвлечься книгой. Мои глаза бегали по строчкам, но мои мысли были совершенно о другом. Я чувствовал на себе взгляд. Я читал один и тот же абзац снова и снова, так и не понимая, что там написано. Я просто тупился в текст, чтобы не смотреть на Доминика. — Может, ты все-таки расскажешь, что случилось? — я не выдержал, положил телефон на колени и серьезно глянул на Ховарда. — С чего ты взял, что что-то случилось? — он издевается? Со всем своим озабоченным видом он старался не выглядеть чем-то расстроенным. Хреново старался. На его лбу так и читалось: «что-то случилось». — Ну, не знаю, наверное, с того, что уже… час? ты особо не разговариваешь, хмуришься и пялишься на меня. — Просто устал. Ладно, — Доминик уже живее улыбнулся. — Извини, просто крутил в голове одну мысль. И я правда устал. Ховард потянулся ко мне, оставляя легкий поцелуй на моей щеке. Я тут же отложил телефон, ложась рядом, позволяя Дому зарыться в мое плечо, накрывая его своей рукой. — Ты та еще заноза, знаешь, — шептал я, целуя макушку его головы, — но я все равно люблю тебя. День проходил ровно как и десятки предыдущих дней. Подъем после нескольких неприятных пробуждений из-за кошмаров (они меня не покидали), завтрак, работа. Хотя две вещи сегодня отличались. Первая: Доминик ушел раньше обычного. Каждый день я просыпаюсь вместе со звоном его будильника, но сегодня я проснулся и обнаружил себя в тишине и одиночестве. Покопав возможные причины тому, я решил, что, может, он проснулся раньше обычного и решил не тратить время на лежание в кровати. Второй вещью было мое неожиданное вдохновение. Последние дни я совсем не мог собрать рой мыслей в своей голове, и сочинять также не получалось. Я перебирал аккорды, но ничего не подходило. Сегодня же я удивил самого себя. «Еще немного, и она готова. Моя песня», — думал я сам себе. Это не первая моя попытка писать и не первая моя песня. Но это первая песня, в которую я вложил столько труда и чувств. Когда я был по уши влюблен в Софи, я пытался писать про чувства, но, знаете, никто никогда не пишет о любви, если ему сейчас хорошо в этой любви. Так и я — был слишком занят, чтобы разбираться в своих мыслях и чувствах, полностью отдаваясь порывам страсти. Сейчас, будучи с Домиником, я стал чаще думать о любви с разных сторон. Мы оба слишком критичны. Особенно Доминик. Для него не существует оттенков, когда речь о любви. Для него любовь либо есть как эмоциональная привязанность с кучей химических реакций, либо любви нет. И как полагается, в любой замкнутой системе, в любом симбиозе, если один уходит в одну сторону, второму ничего не остается, как восстанавливать баланс и идти в другую сторону. Если Дом уходил в критичность и практичность, то меня все чаще посещали мысли о той романтизированной любви, которую все так ищут. Каждый день в своем дневнике — как я не люблю это слово, но все же по сути это дневник — я описываю свои ощущения, мысли. Исходя из них, иногда подвожу какие-то итоги, а иногда использую эти итоги как идеи для песен. На самом деле я без понятия, зачем я вообще пишу эту музыку, если все равно я единственный, кто ее когда-либо слышал. Том — редкое исключение. Хотя пару месяцев назад Том пообещал мне более-менее профессионально записать пару моих сочинений и мы даже было начали обсуждать детали, но потом родился ребенок, и Кирк погряз в семейной жизни. Я рад за него. Но тяжело осознавать, что все находят своих «тех самых», а ты в какой-то момент остаешься обузой. Конечно, я понимаю, что от рождения ребенка отношение Тома ко мне не поменялось, но теперь мы не можем просто выбраться куда-нибудь без планирования времени. Хотя и плюсы есть: жена Тома, Жаклин, кажется, стала лучше ко мне относиться. И не подумайте: я не говорю, что раньше она меня терпеть не могла, просто от нее чувствовалась легкая неприязнь ко мне, а сейчас у нее появились новые заботы, и она еще как рада мне, когда я захожу в гости и играюсь с Фениксом, пока молодые родители отдыхают. Я все так же ненавижу детский визг и нытье, однако теперь я хоть умею банально рассмешить младенца. Жаклин даже предложила мне стать крестным Феникса, но Том, да и я, вообще не в восторге от идеи крестить ребенка. Наверное, его все-таки крестят, а это значит, что я поприсутствую в церкви впервые за долгие годы. Я не знаю, крещенный ли я: все же, когда ты сирота, есть некоторые аспекты незнания своего прошлого. Я без понятия, кто мои настоящие родители. Все, что я о них знаю, — фамилия Беллами. Конечно, я пытался как-то гуглить, но это достаточно распространенная фамилия: только в штатах ее носят около 40 тысяч человек, и это если не учитывать двойную фамилию вроде Беллами-Гор и так далее. Я даже как-то пытался рыть архивы, но в те времена, когда в интернете не были доступны любые документы или архивы, это было достаточно проблематично, а еще тяжелее, если ты даже не уверен, в каком детском доме ты находился. Элизабет (когда-то я называл ее мамой, но это было очень давно) не говорила мне ничего о моем пребывании в детском доме и о моих родителях под предлогом того, что она сама толком ничего не знает, но помогать мне искать родителей отказалась. Я и сам быстро бросил это дело: сначала я просто бунтовал, хотел узнать, кто они, а потом до моей головы достучалось осознание, что если они меня оставили на тот момент более десятка лет назад, то вряд ли они будут рады, свались я с неба на их головы. Я также не отрицаю возможности того, что мои родители безгранично любили меня, но погибли при каких-нибудь обстоятельствах. Вариантов много, в какой-то момент голова начинает взрываться, ты чувствуешь себя брошенным и ненужным, поэтому самый легкий способ избежать переживаний — это вообще не думать о своем происхождении. Обычно при упоминании, что ты сирота, люди начинают сожалеть тебе, выражать сочувствие. Меня это дико бесит. Как я уже говорил, очень тяжело скучать по кому-то, кого ты вообще никогда не знал. И я очень уважаю людей, которые никак не реагируют на «грустные события» в твоей жизни. Всем нам иногда нужна помощь и поддержка, но жалость — худшее, что можно представить. Войти в чье-то положение и проявить жалость — это разные вещи. Я скорее выкинусь в окно, чем позволю кому-то из круга своего общения жалеть меня. — Здесь не самая лучшая акустика, знаешь, — заметил я, обсуждая с Томом будущую перспективу записи. — Да, — он почесал затылок, — да и звукоизоляция здесь хреновая. Но есть другие предложения? — Моя квартира? Да, с инструментом будет тяжело, но… — В смысле? Твоя? Ты же сейчас вроде кантуешься у Доминика, нет? — Том ходил по помещению, в центре которого стоял рояль, и, словно сканируя руками стены, прикидывал варианты. — Ну, вообще-то моя квартира, которую я купил, свободная уже почти месяц. — А чего ты туда не переедешь? — Я планировал вынести оттуда всю старую мебель. Блин, да хватит уже круги наворачивать, меня так укачает! — А вот насчет мебели идея хорошая. В плане, если комната будет пустая, то повесить пару ковриков на стены, да и записываться можно. Главное, чтоб соседи еще не убили новоиспеченного соседа. — Мгм, — новоиспеченного соседа. А когда этот новоиспеченный сосед переедет туда, знает один лишь бог. — Что? — кажется, Кирк уловил мое смятение. — Так когда ты собираешься этим заняться? Помощь нужна? — Не знаю, — я сделал паузу. — Я сейчас не особо тороплюсь этим заниматься, — уже раз десять я могу разъяснить Тому ситуацию напрямую, но почему-то я этого не сделал, а лишь дал повод для новых наводящих вопросов. — Почему? — Кирк наконец перестал наматывать круги по комнате, испытывая на прочность мой вестибулярный аппарат, и встал, опираясь о крышку рояля. — Ты же так хотел закончить ее побыстрее, когда только купил ее. И так ругался, когда это все перенеслось. — Ну, сейчас… — начал было я. Черт. — А на фото, что ты вчера заливал, — заинтересованно начал Том. — это Доминик? — блять. — Ага, — я перевел взгляд на струны. — Ну, — его голос стал задумчивым. — Что ж, ясно тогда, ясно, — блять, я прямо чувствовал, как Кирк говорит это сквозь улыбку. Блять, неужели я настолько предсказуемый? Неужели достаточно взглянуть на две фотографии, чтобы сделать выводы о моих с Домиником отношениях? И почему я чувствую себя так глупо? С момента как между мной и Домом начали возникать чувства, я прокручивал десятки вариантов, как об этом узнает Том. Но я, блять, не ожидал, что окажусь в такой неловкой ситуации и при этом буду краснеть, как 15-летний мальчик. — И что тебе ясно? — Что у тебя с… Домиником есть веские причины не торопиться с твоей квартирой. — Том… — как же глупо я себя чувствую. Мне 27 лет, а я не могу спокойно сказать, что встречаюсь с парнем и поджимаюсь, словно ребенок, сообщающий маме, что ему нравится девочка из класса, и ждущий ее реакции. Наверное, зависимость от чужих мнений — это то, что убивает в человеке все хорошее. — Погоди, — я поднял взгляд и увидел ту самую хитрую ухмылку, которую представлял себе. — И давно ты так не торопишься с квартирой? — я бросил укорительный взгляд. — А что? — В смысле? — вырвалось у меня. — Блять, Кирк, все сейчас кажется пиздецки странным, так что если уже решил подъебать меня, то задавай вопросы напрямую! — Хорошо, — он закатил глаза. — Если выражаться по-человечески, как долго вы встречаетесь? Приятное чувство разлилось по моему телу от такого вопроса. Я не собственник, никогда им не был. Я никогда не сходил с ума от влюбленности. Но сейчас, услышав вопрос, касающийся наших отношений, мое подсознание словно ликовало, что теперь есть не только мы. Есть еще один человек, пускай очень близкий, который не станет никому об этом трепать, но все же теперь о нас знает еще кто-то помимо нас самих. Это глупо, да. Но когда случаются такие спонтанные чувства и их приходится держать в тайне, иногда все начинает казаться нереальным, словно ты непрерывно отыгрываешь роль в спектакле. — Где-то, м-м, неделю-две. Может, чуть больше, — блин, а я ведь реально не помню, когда мы пришли к тому, что теперь зовемся какой-никакой парой. — Всего-то? — Том очень удивился. — То есть до этого ты у него просто жил. В смысле, он реально пустил домой незнакомца? — Блять, не выноси мне этим мозг, я и сам знаю, что это странно, — у меня оставался еще один вопрос, не задав который, я не успокоюсь. — Ну, так что… ты думаешь? — Кирк нахмурился. — А я должен что-то думать? — Ну, я в смысле, что я теперь, — я покачал головой, — с парнем. — Мэттью, — тут же начал он, тяжело вздыхая и подпирая голову кулаком. Почему у всех есть эта дурацкая привычка называть меня полным именем, когда разговор становится чуточку серьезнее обычного? — Мне плевать, с кем ты трахаешься, — звучало не очень по-дружески. — Ну, в смысле, я не был бы в восторге, если бы ты встречался с портовой шлюхой, но Доминик на такую не тянет, хотя я его вообще только на паре фотографий видел. Мне приятно, правда приятно, что тебя волнует мое мнение, однако в такой ситуации тебе должно быть насрать на чье-то мнение, тебе ли не знать это, а? — он прервался на то, чтобы поменять руку. — А есть ли у твоего партнера член или нет, касается только тебя. — Это очень странно, — подытожил я, потирая уставшие глаза. — Пойдем выпьем. Том сказал, что надолго он задержаться не может, но с радостью пропустит бокал-другой. Я рассказал ему про новости Оливии, предлагал замолвить за Тома словечко перед ней, и, по-моему, он даже согласился обговорить, насколько возможна его поездка в Австралию, с Жаклин. Конечно, она не будет в восторге от того, что ее любимый муженек оставит ее с грудным ребенком, а сам махнет в Сидней с лучшим другом и… Кирк поинтересовался, приглашен ли Доминик. — Сложно, — я поставил бокал пива на стойку. — Все очень сложно. Оливия обещала мне двухместный номер, но она не знает про Доминика, да и он сильно сомневается, что у него получится с работой. — Думаю, отпроситься на пару дней, неделю максимум с работы можно, — заметил Том. — Ты не знаешь Доминика, — я тяжело выдохнул. — Тяжелый случай трудоголизма? — Не совсем, но что-то типа того, да, — конечно, я был бы рад, забудь Дом об обязанностях хотя бы на пару дней, но я прекрасно понимаю, что работа — это его рутина, от которой он не собирается уходить. — Кстати, еще я не знаю, — начал он, — когда ты познакомишь меня с принцессой, завоевавшей сердце нашего безнадежного романтика. Ну, или хотя бы покажешь больше фотографий. Что? — я смотрел укоризненно смотрел. — У вас у всех эта привычка называть его принцессой? Ливи сделала так же. — Наверное, это потому, что ты всегда влюбляешься только в истинных принцессочек, милый принц. — Меня сейчас блеванет от всей смазливости. Мы поговорили о жизни. Том с отцовской гордостью рассказывал о новых подвигах сына, словно это не я хотя бы раз в неделю приходил к нему понянчиться. О записи песни, о новом проекте Кирка — он не оставлял свое увлечение съемками и теперь уговаривал меня посветиться в камере. Мимоходом я рассказал, что снова плохо сплю и что кошмары меня замучили. Я не говорил Доминику об этом, но Кирк все сам прекрасно понимал. У меня шаткая психика. В моем случае это не просто устойчивое выражение. Я не раз страдал депрессией и паническими атаками, и плохой сон — один из главных предвестников чего-то хренового. Я не люблю об этом даже думать, тяжело называть себя психом не только из-за каких-либо предпочтений, а из-за состояний сознания, которые ты не контролируешь. Тем более я не люблю говорить о них кому-то. — Тебе стоит сказать ему сейчас. — Что я ему скажу? «Привет, Доминик, твой парень псих». Так? — я не знаю, чего я ожидал, поднимая эту тему, ведь знал же, что к этому придет. — А лучше не говорить? Ждать? Пока не станет еще хуже? — Надеюсь не станет, — я допил бокал пива. — Авось пронесет? Вообще, из-за чего это на этот раз? Еще пожалуйста, — обратился он к бармену, указывая на пустые бокалы. — Не знаю, — я правда не знал. — Все очень странно. И ново, и непривычно. Мне бы пора разобраться в себе. — Мэтт, в том, что ты гей или би, нет ничего… — Да я не про это! Вернее, про это тоже, но, гм, разобраться в себе вообще. — Давай только так разбираться, чтобы я тебя потом в больнице в реанимационном отделении не навещал, а? Кто я? Что я? Что я умею и чего я хочу? Хочу ли я этого действительно? Все мы когда-то задаемся этими вопросами, только я к своим 27 годам жизни так и не нашел ответа ни на один из них. Мне давно бы стоило решить, чего я хочу добиться. Стоят ли усилий мои музыкальные начинания? Приду ли я к чему-то большему или все так же буду работать, продавая инструменты и обучая детей на досуге? Приду ли я к чему-то большему с Домиником, это меня тоже волновало не в последнюю очередь. Распрощавшись с Томом на условии познакомить его с Домом, я выпил еще два стакана виски и поплелся домой. Хотелось кушать. Я ничего не ел почти с утра. — Привет, — я устало завалился в квартиру, кое-как скидывая обувь.Тишина. Было не еще не поздно, но Дом в это время обычно возвращался домой. Ладно, мало ли где задерживается. Доставая из холодильника тофу с овощами, я подумал, что было бы неплохо написать Дому. Мне хотелось рассказать, что Том рад, если это можно назвать радостью, за нас и что я хочу их познакомить. MattBellamy Дом Я устало жевал сыр, запивая это дело колой. Думаю, я бы мог приготовить что-нибудь особенное. К новому году, например. Оповещение на мобильно прервало мои мысли. Я ожидал увидеть там что-нибудь типа «мм, Мэтти?» и сообщить Дому новости, но… — Блять, — телефон чуть не рухнул на пол, когда я увидел содержимое сообщения. Сначала я не осознал, что там было написано. Потом я просто отказался воспринимать написанное всерьез. DomHoward Мэттью, прости мы совершили огромную ошибку. Думаю, нам надо расстаться. Извини. Остатки салата полетели в мусорку. Аппетит пропал. Все пропало, оставляя лишь хренову кучу вопросов, на которые я не мог получить ответы в силу того, что ебанный Доминик Ховард не удосуживался зайти в чат и объясниться по-человечески.