теплый свитер

/

/всё расскажи мне, знаешь ведь, не впервой как она хочет тебя? заласкан или искусан? лучшие воины умрут на передовой — прячут от залпов сердце глупцы и трусы.// @ ананасова

Добрая подруга детства Яна всегда забирала у него лучшие игрушки и обламывала весь кайф. В пять лет, когда ему подарили трехколесный велосипед, первой посадили опробовать почему-то Яночку. Наверное, она своим вечным ревом начала раздражать даже предков. В двенадцать лет, когда он первый раз попробовал сигарету, втайне, чтобы никто — не дай бог папа!!! — не заметил, вездесущая Яночка, не прошло и полчаса, уже пожаловалась всем родственникам. А в шестнадцать, когда он наконец решил сделать серьезный шаг в своей жизни, поехав с одноклассниками на дачу, и заняться любовью с самой красивой девчонкой школы, придурошной Самойловой стало плохо от алкоголя, музыки и атмосферы, и именно ему пришлось сопровождать ее до дома. Так и повелось в жизни Андрея Кисляка. Что бы не происходило зашибенного — припрется Яна Самойлова, надует губки и все обязательно начнут плясать под ее дудку. Конечно, со временем даже он стал получать от этого какой-то кайф, особенно, когда Янка влюбилась в него по уши. Но в последнее время, когда орбита поменяла движение, у Кисляка началась черная полоса в жизни. Долбаный ретроградный Меркурий, с которым нельзя было позволять Самойловой брать его вещи. Никак нельзя было позволить ей забрать его Кострова. Саня Костров был его до самых кончиков пальцев. Это все знали, это все понимали и, главное, в это безоговорочно верил сам Костров. Кто лучший друг Кострова? — Кисляк. Где обычно тусуется Костров после школы? — у Кисляка. Костров не берет трубу, кого набрать? — Кисляка. Кисляк опять перебарщивает и выводит из себя, кто его заткнет? — К о с т е р. Вот так просто и безо всяких вопросов. Костров был его, а Кисляк был Кострова. Пока Яночка не вспомнила старую семейную традицию — коллекционировать любимые вещи друга детства. — Так у вас все серьезно? — спрашивает он у Саши перед игрой. — Какого подбирать мои вещи? У него злоба в голосе и нескрываемое раздражение во взгляде. Костров сначала теряется, а потом встает на опасную для него же дорожку — открытая конфронтация. — Не лезь в наши с Яной отношения, ты понял? — практически рычит он, но Андрей только посмеивается — как не лезть в то, чего толком и не существует? Все трое принимают правила игры, и только двое ошибочно думают, что обыгрывают третьего. Андрей играюче и незаметно встает между ними. Он с шиком появляется на совместных торжествах, на которые вовек не ходил. Выглядывает Самойлову после пар, навязчиво даря свое внимание, чтобы в самых противоречивых красках пересказать все Кострову. Да он даже меняется как человек, давая окружающим что они хотят. Они просто еще не понимают, что уже побеждены. Когда ему поступает это идиотское предложение, в первую очередь мысли о Кострове — тому как раз нужны деньги, и он, как последний придурок, стараясь не упасть в грязь лицом перед Яной, разгружает какую-то мебель. Андрею очень хочется дать ему по шее за такое издевательство над собой. — Я не пойду. Макеев бы ни за что… Ты хоть понимаешь, что он нам скажет? — Костров смешно хмурится и не желает его слушать. — Что ты вообще можешь без Макеева? — цедит Андрей. В конце концов, ему нужно, чтобы он пошел на этот матч. Да чтобы он просто напросто был рядом, перед глазами, а не занимался в это время черти чем. Он делает все, чтобы Костров согласился: осторожно уговаривает Мишу, находит давно позабытые контакты Щукина, говорит о деньгах, которые окажутся у них практически даром. И когда Саня Костров появляется в ледовом, в какой-то облегающей черной майке, Андрей победно улыбается. 1:1, дорогая Яна. Все происходит неожиданно и нелепо. Да это какие-то гребаные любители, они же как моаденцы на льду. Но вот эти младенцы заставили его Кострова корчиться на этом самом льду, где они тысячи раз шутливо толкали друг друга. — Это твоя вина, идиот! — кричит Самойлова, ладонями толкая его в грудь. — Как ты мог вообще до такого додуматься? Мог. Вот так вот. И теперь ему с этим жить. Точнее, остается только существовать, потому что жить с таким грузом он явно не планировал. Он готов продать тачку, трусы, место в команде, душу — что угодно, чтобы Костров зашел в раздевалку, одаривая его привычным настороженным взглядом. Вместо этого он молча смотрит, как команда прощается с ним, провожая на операцию. — если бы я мог, я поехал бы с тобой, — хочется сказать ему. — прости, я виноват. можно было просто признаться тебе, и ты бы остался здоров и даже счастлив. возможно. — Удачи в Германии, — говорит он, провожая глазами их парочку. Когда-то он думал, что обыграть этих двоих не стоит усилий. Теперь он понимает, какой величайшей ошибкой была эта мысль.