Театр Абсурда

Когда ты приходишь в себя, благо, если ты оказался в больнице под капельницей. Гораздо хуже, если в этом полусознательном состоянии, когда все восприятия притуплены, ты начинаешь смутно догадываться о сложившихся обстоятельствах. И зачастую они не слишком приятные. Сбивчивые отдаленные голоса, комната, отапливаемая одной лишь газовой лампой, спертый воздух, и холод, идущий от стен. Она мало что чувствовала, за исключением тошноты и озноба. Куда её приволок Кристиано, она знала едва ли, впрочем и сколько тут провела времени. *** Оффендер спешно покинул пристанище ведьмы, решив быстрее вернуться. Появился он недалёко от дома, в лесу. Пахло промерзшей землёй, и стоял туман. Верное место и верное время, чтобы подумать. Он остановился лишь на несколько мгновений, переминаясь с ноги на ногу и то хмурясь, то вздыхая. Обстоятельство сложились весьма неоднозначные. И было бы хорошо, оставь этот фанатик след. Оффендер бы сразу метнулся за ним… Однако, поскольку такой возможности не представилось, единственное, что оставалось — обратиться к брату. Не в его правилах было чуть что бросаться за помощью, может поэтому его преследовало это гаденькое чувство. Он вздохнул, понурил голову, шаркнул подошвой сапог с высоким голенищем по галечной дорожке, ведущей прямиком к парадному входу и достал сигарету, неспешно двинувшись вперёд. — Оффендер, — прогудел рядом голос. Второй по старшинству безликий обернулся без какой-либо задержки и заметил среди мутной пелены силуэт в траурном костюме. Промолчал. Не знал, что сказать. Взял в зубы помятую папироску, да закурил. — В общем дело есть, — спустя пару затяжек отозвался Офф. — Говори, — сухо отозвался хозяин леса. Он рассказал ему всё, как есть, до того, как последний дым ушёл из жжённого табака. Собеседник молча его выслушал, не перебив ни разу и не вставив ни единого слова. — Что скажешь? Я не представляю где найти эту девчонку, — вынес Оффендер, поправив шляпу. — Какая разница, что с ней станется? Помрет и помрет. От одного человека эта планета не обеднеет, — как-то холодно ответил его сородич и, развернувшись, было направился в лес. — И вот ты так просто это говоришь… Ладно, я. В плане секса я — полный ублюдок. Но ты… Зачем вообще тогда с ней это сделал? Ты видел кровоточащие следы на её коже? Она смолчала. Спрятала. Зачем ты с ней спал? Он замер. Промолчал. В тумане едва было видно его, лишь черно-белое расплывчатое пятно, вытянутое, торчащее как могильная плита, сливающаяся среди деревьев. — Если тебе все равно, зачем ты её спасал? Почему не убил? Столько раз тебе представлялась эта возможность, но ты ни разу ею не воспользовался. Можешь солгать мне, но единственный, от кого сбежать не сможешь — это ты сам. — Можешь считать, что воспользовался, — произнёс он без доли сострадания, так и не соизволивши повернуться к собеседнику, а затем исчез, также незаметно, как пропадает тень, когда солнце прячется за тучу. *** Из маленького решетчатого оконца у самого потолка низкой тюремной камеры совершенно не было видно смены положения солнца. Она просыпалась и засыпала в синих, холодных сумерках. Приковали ведьму надежно, двумя парами кандалов на руки и также на нижние конечности, да серебряным ошейником с печатью. Поэтому любое выпущенное заклинание ударяло исключительно по ней самой, а потому не имело смысла. Иногда приходили охранники, приносили еду. Такую паршивую, что песок с жиром показался бы прелестью. Если приходилось, скажем, блевать или в туалет приспичило, то под себя, прямиком в водослив. Ещё лучше было, когда приходили офицеры и устраивали различного рода потехи. В саму камеру соваться им было запрещено, но это не мешало развлечься. А сидела девушка в одиночке, да не в простой, а под тремя замками с печатями, которые можно открыть только при помощи механической силы, да и находились они сбоку от клетки, так что рукой не достанешь. Меньшее, что ей приходилось, слушать непристойности и похабщину, а иногда смотреть, как эти болтологи и сквернословы, ублажали себя прямо перед ней, описывая воображаемые низменные желания. Были и те, что посмелее. И как-то пришли трое солдат, сторожи на дежурстве, смотрели долго на неё, перешептывались, а потом подтянули к себе пленницу, за цепи, прижали крепко к железным прутьям и стали расстегивать штаны по одному. Оковы не соединили руки между собой, поэтому трём крепким мужикам не составило труда их вытащить за пределы клетки и зажать ногами. Поднять они её не смогли, поэтому так и осталась она сидеть на холодном полу, крепко застряв между двумя прутьями. Один из них, видимо, тот, что эту затею начал, стал тереться достоинством о лицо заключённой, избегая контакта с ртом, во избежание того, что может произойти, если жертва станет «защищаться». Контакт и давление от ледяных прутьев волновал её меньше, чем мужицкая вонь и слизь, которую он размазывал по коже, приговаривая очередные мерзости. Двое других также не отставали, развлекая себя руками. Скоро один из онанистов не выдержал и оттолкнул первопроходца, начав сам доставлять себе удовольствие с помощью девушки. Не с того, ни с сего один из них, тот, что был первым, предложил открыть «бестию» и «закрепить по-надежнее, чтоб не брыкалась». Коллеги его немного подумали, поговорили, и все же пришли к согласию. Один из них, самый крепкий, продолжал держать её руки, пока второй, демонстративно держа в руках своё хозяйство, прошёл к замкам. Те щелкнули, а механизм зашипел и подтянул вверх. Образовался вход. Девушка сидела очень неудобно, колени сбились о бетонный пол, с друго стороны челюсть больно упиралась в железяки, было достаточно трудно дышать, а рот и вовсе не открыть. А кандалы впивались в кисти, под крепким натяжением. Сидела она лицом к клетке, поэтому меньшее, что она могла сделать — это попробовать лягнуть подходящего сзади надсмотрщика. Удалось это едва ли — он отскочил. А девушка ещё сильнее впечаталась в свою решетку. Сначала стянули сапоги и штаны, а затем её же цепями перемотали ноги, так что они оказались прикованными к тем же прутьям. После этого «главный» из них раздел её окончательно, демонстрируя своим дружкам, как выглядят разные части пленённой. Сжимал грудь до боли и запускал пальцы куда не следует. Все это было мерзко до тошноты. Она клялась, что, стоит ей выбраться и все ублюдки, что позволили себе такую грязь, поплатятся в первую очередь. Потом эти «находчивые парни» притащили табурет и положили брыкающуюся девицу сверху, опять же надежно закрепив. Тот, что был позади и отхватил уже один пинок в процессе «приготовления», начал снова запускать пальцы и небрежно поглаживать её внизу. Самое противное было то, что тело, которому все это было все ещё так ново, бездумно реагировало на любое поглаживаете, а это сопровождалось нелестными комментариями стражей порядка в заточении. Закрепили они её достаточно хорошо, так что и один человек мог управится. Оставшийся «свободный» ублажал себя, терпев о лицо охраняемой, а второй уже был готов совершить грешный поступок и терся концом, где не стоило. Было он начал погружаться, как раздался грохот, и отлынивающие от работы стражники вдруг подскочили, как один, кроме того, что пристроился сзади, ему было слишком приятно вторгаться в чужую плоть, что он не мог остановиться и уже почти полностью вошёл, издавая звуки удовольствия. Натяжение цепей ослабло, но девушка не смогла сразу выпутаться и откинуть нежеланного партнера. Прямо перед ней рухнули два охранника, без каких либо предшествующих показателей. Третий, что ещё не полностью погрузившийся в неё, вдруг ослаб и упал сверху на девушку, без жизни. Хотя «инструмент» ещё был твёрдым. Осквернённая дева скинула неприятеля и встала. Голую кожу обжег холод. Среди всех присутствующий она единственная была жива, а значит, убийца — на её стороне. Среди мертвой тишины мёрзлых помещений, доносилось едва уловимое шипение горелок. И ведьма заметила — прямо у ног лежала белая змея. Чешуя её блестела, как свежий снег, а серые глаза переливались, словно жемчужины.